Степаныч

на качелях. Степаныч вспомнил, что именно этот маленький таджик обидел не так давно его Трезора. «Угробили, суки… Думали, сойдёт? Хрена лысого». Палец лёг на спусковой крючок.
«Ты чего, Вован, охренел?! Это же ребёнок!» – мелькнул голос совести, но выстрел грянул. Мальчик рухнул с качелей замертво – даже с жесточайшего «бодуна» бывший десантник бил точно. «Это за Трезора», – сказал Степаныч.
Всё, что было дальше, словно продолжило тот алкогольный кошмар, который привиделся Степанычу под утро. После первого удачного попадания для него не было уже ни двора, ни детей, ни окна собственной квартиры, а был лишь июнь 95-го, в котором всё поделилось на своих и чужих, на наших и не наших…
Девочка-таджичка на горке попала в его оптику следующей. «Это за Санька», – прошипел Степаныч, в то время как она упала, визжа от боли, а находившиеся рядом русские девочки заорали от ужаса и бросились к своим родителям, отдыхавшим в дворовой беседке. Затем майор наметил новые цели, переключился на песочницу, и выстрелы пошли один за другим. Степаныча словно переклинило, и он принялся методично расстреливать игравших во дворе «чурканов» одного за другим, что-то бурча себе под нос после каждого попадания.
Во дворе началась паника, родители хватали своих детей и, укрывая их собой, торопливо уводили в подъезды. Абдулла бросил метлу и спрятался за одной из иномарок. Одна из женщин-таджичек, уводя своего ребёнка, немного замешкалась, и Степаныч всадил ей пулю в спину под правую лопатку. Раненая женщина, застонав, закрыла собой своего сына. Вошедший в боевой азарт бывший офицер выстрелил в неё ещё раз, и вторая пуля угодила ей в левое бедро. В песочнице дико визжал и корчился от боли тяжело раненный, истекающий кровью полуторагодовалый мальчик-таджик, а его трёхлетняя сестрёнка отползала от песочницы, оставляя за собой жуткий красный след.
Наконец, стрельба утихла – у майора кончились патроны. Перезаряжать Степаныч не стал, а просто поставил «Сайгу» в угол кухни, вынул из холодильника бутылку, вылил остатки водки в стакан и выпил залпом. Только тут до Степаныча дошло, что это уже не Чечня, а двор его дома, и назад уже не отмотаешь.
«Ну вот и всё, – бытово подумалось ему. – Аллес капут.»
Он сел на стул, опустил голову на руки и стал дожидаться приезда полиции. Арест его не пугал. Через несколько минут во дворе завыли сирены: прибывшие врачи и санитары кинулись к раненым, а трое полицейских направились к степанычеву подъезду.
Когда за ним пришли, он не оказал никакого сопротивления – сам открыл дверь, сразу во всём сознался и сдался властям. На него надели наручники, провели в квартире короткий обыск, изъяли злополучную «Сайгу» вместе с патронами и по-быстрому накатали протокол осмотра места происшествия.
– Да, мужик, наворотил ты делов, – сказал один из полицейских. – Теперь пожизненно закроют, как пить дать!
Примерно час спустя Степаныча в «браслетах» отконвоировали во двор, где уже собралась разгневанная толпа местных жителей. Как водится, там уже была во всеоружии и бригада телевизионщиков с муниципального канала в лице корреспондента и оператора. Одному из полицейских пришлось выйти вперёд, дабы не допустить самосуда над преступником и унять тех, кто вёл себя наиболее агрессивно.
Завидев Степаныча, толпа возмущённо загудела. Отовсюду неслось:
– Убийца!
– Чтоб ты сдох!
– Сволочь!
– Аллах тебя покарает, шайтан! – крикнул кто-то из таджиков.
В толпе затесался и бывший дворник Иван, который удручённо качал головой и постоянно повторял:
– Что же ты наделал, Степаныч?! Что же ты наделал?!..
Отставного майора повели к машине, а толпа всё шла и шла за ним по пятам, осыпая его бранью и угрозами. Когда одна из старушек в сердцах выкрикнула: «Зачем же ты детишек-то пострелял, ирод?! Будь ты проклят, изверг!», тот, не поднимая головы, негромко сказал в ответ:
– Да я и так уже давно проклят…
– А ну пошёл! Вперёд! – толкнув Степаныча в спину, прикрикнул на него один из конвоиров.
Задержанного уже сажали в автомобиль, когда спецкор местного ТВ успел-таки подскочить к нему и сунуть микрофон:
– Вы можете объяснить, зачем Вы это сделали?
– Да пошёл ты, – ответил Степаныч и скрылся в полицейской машине.
Стрелка увезли в СИЗО, а толпа во дворе ещё долго не расходилась. Все обсуждали произошедшее, некоторые общались с местными журналистами. Чуть позже подъехала бригада уже с федерального телеканала, которая тоже сняла свой репортаж об этом чрезвычайном происшествии. Телевизионщики-федералы очень сокрушались, что муниципалы их обскакали, а преступника уже увезли и никакого интервью не получится.
Итоги стрельбы были ужасны: двое детей скончались на месте, ещё одного привезли в реанимацию на грани жизни и смерти, остальные двое отделались ранениями средней тяжести. Что же касается женщины-таджички, в которую майор попал дважды, то врачи всё-таки спасли её, несмотря на огромную кровопотерю.

* * *

Следствие длилось недолго, чуть больше месяца. Подсудимый полностью признал свою вину и подписал всё, что дал ему на подпись следователь. Денег на хорошего адвоката у Степаныча, понятное дело, не было, а Ирина, узнав о том, что натворил её отец, помогать финансово наотрез отказалась, и в результате ему назначили адвоката государственного.
Казённый защитник прямо поставил Степаныча перед фактом, что ловить тому особо нечего и что влепят, скорее всего, пожизненное.
– Да не парься ты, мужик, – ответил на это Степаныч. – Всё я вижу и понимаю. Знаю, что из тюрьмы мне уже не выйти. Ну что ж, значит, судьба моя такая…
– И всё же можно попробовать смягчить Вашу участь, – возразил адвокат. – Надо постараться сделать так, чтобы суд признал Вас невменяемым, чтобы судья согласился, что Вы действовали в состоянии аффекта… Возможно, тогда Вас даже не в колонию отправят, а на принудительное лечение в психиатрическую больницу.
– Дурку шьёшь?! – вскипел Степаныч. – Психа из себя делать не дам! Лучше уж на зону.
– Ну, дело Ваше, конечно. Я предложил Вам единственный вариант смягчить Ваш приговор… Именно такую линию защиты я и собираюсь строить.
– Делай, как считаешь нужным, – вздохнув, нехотя согласился Степаныч, – это твоя работа. Но идиотом себя я выставлять не позволю, даже не надейся! – добавил он после небольшой паузы.

* * *

В середине августа в горсуде начался процесс над Степанычем. Зал был переполнен: дело было громким и взбудоражило многих. Помимо местного ТВ, наблюдать за происходящим приехало ещё две бригады с федеральных российских телеканалов, не считая пары десятков журналистов из различных газет. Пресса активно стремилась вытянуть из Степаныча хоть что-то, но тот на контакт ни в какую не шёл.
Государственный обвинитель настаивал на том, что подсудимый совершил своё злодеяние преднамеренно, по хорошо обдуманному и заранее подготовленному чёткому плану и хотел таким образом дестабилизировать политическую обстановку в городе и даже в стране в целом.
– Перед нами сейчас сидит особо опасный государственный преступник, убийца, бандит и террорист, мечтающий развязать в нашей стране кровавые межнациональные столкновения и гражданскую войну, – вещал прокурор. – Такие люди представляют собой реальную угрозу для российского государства и общества, и им не должно быть места среди законопослушных и добропорядочных граждан нашей страны. Но самое страшное заключается даже не в самих подобных эксцессах, а в нашем равнодушии, уважаемый суд. Как часто, сталкиваясь в жизни с бытовым национализмом и ксенофобией, с этими кровоточащими язвами и полипами современной российской – да и не только российской – действительности, мы не обращаем на эти вредные и, не побоюсь этого слова, опасные явления ровным счётом никакого внимания! Со своей стороны я более чем уверен, что подсудимый не раз высказывал свои откровенно националистические идеи окружающим, и никто – заметьте! – ни один человек даже не попытался его хоть как-то осадить, предостеречь, вразумить. Всё это крайне тревожно, уважаемый суд.
Адвокат, напротив, упирал на то, что его подзащитный совершил свой страшный поступок спонтанно, будучи в состоянии аффекта в связи со смертью своей любимой собаки, в которой, по его мнению, были виновны проживавшие по соседству с ним мигранты из Таджикистана, а никакого заранее обдуманного плана у него, разумеется, не было. Защита также напомнила суду о том, что подсудимый более тридцати лет жизни отдал добросовестной службе в рядах вооружённых сил России и СССР, участвовал в боевых действиях в Чечне и Афганистане и имеет несколько государственных наград.
– Может ли такой человек являться террористом и врагом собственной страны? – вопрошал адвокат всех присутствующих. – Ответ очевиден: нет.
Несмотря на явное недовольство Степаныча, адвокат упомянул-таки и о том, что психическое здоровье его подзащитного по причине перенесённой тяжёлой контузии и постоянного злоупотребления алкоголем было существенно подорвано, и этот человек, совершая своё преступление, мог в принципе не осознавать содеянного, учитывая, что он находился в состоянии сильного аффекта из-за пережитых потрясений.
– Моему подзащитному необходимо серьёзное лечение психического расстройства, а не тюремное заключение! – подытожил свои рассуждения адвокат. – Я настаиваю на всестороннем медицинском обследовании подсудимого и уверен, что мой клиент будет признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в соответствующее медицинское учреждение.
– Ты чего херню-то порешь?! – не сдержался Степаныч. – Я тебе что, псих, что ли?!
– Подсудимый, я Вам слова не давал! – прервал его судья.
– Кстати, из рядов вооружённых сил мой подзащитный был уволен именно по состоянию здоровья, – продолжал давить адвокат, – вполне возможно, как раз по причине своего психического расстройства.
Судья внял доводам защиты, и Степаныча отправили на обследование, занявшее несколько дней. По его итогам подсудимого признали вменяемым, хотя и с оговоркой, что в состоянии глубокого аффекта тот мог на короткое время утратить над собой контроль. Тем не менее в спецлечении ему отказали, и ставка защиты на невменяемость не сработала.
Процесс возобновился. Стали