Степаныч

песком, и рыть было довольно легко. Где-то через полчаса напряжённой работы яма примерно метровой глубины была готова. Покончив с могилой, Степаныч тяжело вздохнул, вытер рукавом пот, сел на камень и закурил.
– Ну вот, дружище, – негромко проговорил он, как бы мысленно обращаясь к Трезору. – Здесь-то ты и найдёшь свой вечный покой. Двое верных, настоящих, надёжных друзей у меня было в этой жизни – Санёк да ты. Семнадцать лет назад убили Санька, теперь вот…
Майор не договорил, вытер глаза, встал и, выкинув окурок, вернулся к машине. Он бережно взял гробик с телом Трезора на руки и отнёс его к только что вырытой яме. Поставив ящик около могилы, Степаныч опустился перед ним на колени, положил на него широкие ладони своих сильных, жилистых рук, и хотел что-то сказать, но нужных слов как-то не находилось. Поэтому он просто взял гробик, аккуратно поставил его в яму, перекрестился и начал засыпать землёй. Закопав своего любимца, Степаныч выворотил из земли лежавший возле сосны тяжелый камень и водрузил его на свежий могильный холмик.
– Ну что, Трезорка, вот тебе и памятник, – грустно улыбнулся Степаныч. – Всё, как полагается.
Потом он нарвал на поле букетик ромашек, вернулся к могиле пса и уложил цветы рядом с камнем. И долго ещё Степаныч сидел возле места упокоения своего друга, не меняя позы, словно изваяние, ведя мысленную беседу с ним. Он словно грезил наяву. Вот маленький Трезорка дрожит от холода и голода на помойке. Степаныч подходит к нему, садится на корточки, говорит ему что-то очень ласковое и гладит по макушке, а потом бережно, будто новорожденного младенца, берёт на руки и поднимается к себе в дом… Вот они едут на уток… Чудное апрельское утро… «Это в городе снега уже нет, а в лесу ещё вон сколько сугробов кругом», - констатирует Степаныч не пойми кому, то ли Трезорке, то ли самому себе, когда они пробираются к старому озеру, и вдруг обрывает свою мысль: пёс внезапно переходит на шаг, а потом потягивается и принимает стойку. «Молоток, Трезор, учуял…», - довольно хмыкает бывший десантник и снимает «Сайгу» с плеча… А вот он возвращается домой – кажется, от Ашота – и ещё на подходе к двери квартиры слышит захлебывающийся от радости лай. Он ещё только пытается нашарить по карманам связку ключей, но уже знает, что последует за тем, как дверь распахнётся: Трезор прыгнет на него, мечтая попасть на руки, чтобы его погладили, и непременно лизнёт своим мягким и влажным языком, целясь прямо майору в нос. И ещё долго будет носиться по коридору взад и вперёд, виляя хвостом…
Неожиданно Степаныч очнулся, и плакать расхотелось. Перед его глазами вдруг промелькнул маленький темненький пацанёнок с укушенной рукой и его хмурый гундосый папаша, обещавший тогда Степанычу, что тот о чём-то должен обязательно пожалеть. И стремительная, как пуля «Сайги», мысль обожгла его: «Так ведь они и траванули! Больше-то некому! Как же я сразу-то не допёр!.. Я ж ещё часа на полтора тогда его выводил, с Ванькой стояли, базарили во дворе. За всем ведь не углядишь, вот и слопал чего не надо было. Точно! Я ж ещё передачу смотрел, сейчас везде собак травят… Ах ты, скотина, падла черножопая… Урою!»
Степаныч поднялся с земли.
«Земля тебе пухом, братан. Враг будет разбит, победа будет за нами!» – попрощался майор с умершим Трезором и быстро зашагал к машине. Будучи увлечён своими мыслями, он и не заметил, как подул ветер, а солнце заслонила собой большая чёрная туча. Послышались глухие раскаты быстро приближавшегося грома. Степаныч едва успел свернуть с грунтовки на ведущее к городу шоссе, как хлынул сильный ливень, словно сама природа роняла слёзы по маленькому степанычеву другу.

Добраться до дома гладко, без происшествий Степанычу было не суждено. Уже на подъезде к городу он решил обогнать издевательски медленно тащившийся по единственной полосе грузовик с прицепом и, выехав на встречку, пересёк сплошную линию разметки. Как назло, этот манёвр был замечен инспектором ГАИ, нёсшим свою вахту на въезде в город. Увидев такой подарок, гаишник тут же, как гончая на добычу, выскочил из своей машины и сигналом полосатой палочки приказал Степанычу остановиться.
– Вот бляха-муха! – выругался про себя Степаныч. – Правду говорят: беда никогда не приходит одна…
– Старший лейтенант Костенко, – откозырял инспектор. – Документы предъявите.
Степаныч извлёк из старенького потёртого кошелька водительское удостоверение и регистрацию на «Ниву» и протянул гаишнику.
– Ай-яй-яй! Что ж нарушаем-то, а? – спросил тот, забирая документы.
– Извини, старлей, спешил, не заметил сплошную, – ответил Степаныч.
– Вы же аварийную ситуацию спровоцировали! Хорошо, что оттуда никого не было, а то – в лобовую, и всё. Знаете, что за это прав лишают?
– Да ведь по встречке никто ни шёл, я же видел, вот и обогнал! Сам посуди, километра три за ним плёлся. Если б кто-то ехал, ни в жисть бы на обгон не пошёл, я же не самоубийца!
– И тем не менее правила Вы нарушили, причём грубо. Ну что, полгода пешком походим?
– Слушай, может, договоримся как-нибудь, старлей? – понизил голос отставной майор.
– Десятка, – назначил цену старший лейтенант. – Либо суд и лишение до полугода.
– Да ты что, старлей, с дуба рухнул? Я же простой пенсионер, откуда я тебе десять тысяч-то найду?! Я тебе что, барыга, что ли? Это же почти вся моя пенсия…
– Это не мои проблемы, – равнодушно ответил гаишник. – Либо Вы сейчас даёте мне столько, сколько я озвучил, либо я изымаю права, оформляю протокол и дальше по суду. Выбирайте.
– Да нет у меня таких денег! – возмутился Степаныч. – Пятьсот рублей вот могу дать максимум. – И он извлёк из кармана штанов припрятанную там «на чёрный день» измятую пятисотрублёвую купюру.
– Ха, это несерьёзно, – хмыкнул инспектор. – Ну что ж, значит, в суд.
– Погоди, старлей, – принялся было увещевать его Степаныч, – ну будь ты человеком! Пойми, у меня любимая собака вчера померла, хоронить ездил. Пожалей ты меня, старика, ради Бога.
– Кто у Вас там умер, куда ездил, откуда – мне без разницы, – холодно отрезал неумолимый гаишник. – Правила нарушать нельзя никому. А нарушил – будь добр, отвечай. Всё, разговор окончен.
– Сволочь ты, старлей, – прорвало, наконец, Степаныча. – Совести у тебя нет! За очередную звезду жопу рвёшь, да?! Галочку поставить не терпится?! Или бабки последние с пенсионера стрясти хочешь?
– Что Вы сказали? – удивлённо вскинул брови инспектор. – Оскорбление при исполнении? Да я сейчас на Вас рапорт составлю, так что лишением не отделаетесь, а пойдёте под статью. Лучше заткнитесь по хорошему, вот такой будет Вам мой совет.
С этими словами старший лейтенант Костенко удалился в свою служебную машину оформлять протокол и выписывать окончательно уничтоженному Степанычу временное удостоверение взамен изъятого. Завершив эту процедуру, он вернул майору свидетельство о регистрации на транспортное средство вместе с временным «суррогатом» и проинструктировал:
– Суд будет дней через десять, повестку пришлют по почте. Пока можете ездить по временному. И больше правила не нарушайте. Всего хорошего!
Не говоря ни слова, Степаныч взял документы и поехал домой.
– Хохол чёртов! Не зря говорят: хохол родился – жид заплакал, – произнёс про себя раздосадованный Степаныч. – Вот и эта хохляцкая морда Костенко хуже жидовской оказалась…

Ежу понятно, что столь трудный во всех отношениях день просто требовал хоть какой-то моральной компенсации. Поэтому вечером Степаныч отправился к Ашоту поминать Трезора с правами и заливать свою двойную утрату. Первая половина заказанного им литра водки прошла практически незаметно, а отпустило слегка лишь на второй, когда пришёл Витёк. Вскладчину они приобрели ещё поллитра, и разговор завязался.
– Ты куда пропал-то, Степаныч? – поинтересовался Витёк – Я тут давеча был, а ты как сквозь землю провалился – в одну харю бухать пришлось...
– Трезор помер… Отравили его… Схоронил сегодня.
– Иди ты… Когда?!
– Прошлой ночью.
Витёк молча налил.
– Пёс у тебя мировой был… Ну, давай.
Они выпили, не чокаясь и не закусывая. Степаныч ощутил, что ещё чуть-чуть, и на него опять нахлынет, как сегодня днём возле камня с ромашками, и затянулся «беломориной».
– Отравили, говоришь? – спросил Витёк. – Дай и я тоже, что ли…
– Ты ж вроде бросил, Витёк? – грустно усмехнулся Степаныч, протягивая ему пачку.
– Бросил – не бросил, чёрт с ним, – махнул рукой бывший мент, прикуривая от степанычева огонька. – Один хрен, все там будем. Так почему именно отравили-то?
– Потому что, Витёк. Таджики это с нашего двора. Больше некому.
– Ты в этом уверен, Степаныч?
– К гадалке не ходи. Ихний пацан месяца два тому назад его за хвост дёрнул, а мой-то в долгу не остался – взял да и тяпнул за руку. Папаша его, чуркан хренов, всё грозился тогда жалобу накатать, что я типа Трезора без намордника вывожу… Тварь черножопая. Всех перебью к едрене фене!
И уже изрядно пьяный бывший офицер так звезданул командирским кулаком по столу, что подпрыгнуло и жалобно зазвенело всё стеклянное.
– Тише, Степаныч, – заволновался Витёк. – Посуду переколотишь, а потом Ашот тебе счёт за неё вкатит.
– Да клал я на него! Армяшка хитрожопый!.. Кормит народ всякой дрянью, водка – говно полное. На всём, сука, экономит.
– Проблемы? – спросил подошедший на шум охранник Игорь.
– Да всё путём, начальник, – успокоил его более адекватный по сравнению с майором Витёк. – Сами разберёмся… Вот ты разошёлся-то, Степаныч, людей пугаешь… Так о чём мы?.. А, Ашот… Да, говно, согласен, зато дёшево! Во всём городе дешевле не найдёшь, сам подумай.
– Это да, – задумчиво протянул Степаныч. – Всю-то я вселенную прое-е-ехал, нигде дешевле не нашёл…Чёрт, права ещё вдобавок отобрали…
– Какие права? – не понял Витёк, но начислить начислил.
– Водительские, ёкарный бабай! – осерчал Степаныч, видя, что бывший мент не врубается. – Ты же вроде меньше меня пил, Витёк.
– Прости, Степаныч, сразу не въехал. Соболезную. А за что хоть? Пьяный за руль сел, что ли?
– Ты охренел, Витёк?! Я ж за руль под градусом никогда не сажусь, только