Степаныч

допрашивать подсудимого и заслушивать потерпевших – родителей погибших и пострадавших детей – и свидетелей со стороны обвинения и защиты. На прямой вопрос, признаёт ли он себя виновным в умышленном убийстве двух человек и причинении тяжких телесных повреждений ещё четверым, бывший майор отрапортовал по-военному чётко и ясно:
– Так точно, признаю.
– Раскаиваетесь ли Вы в содеянном? – спросил судья.
– Нет, – ответил Степаныч.
Зал возмущённо загудел, послышался свист.
– Прошу соблюдать тишину и порядок в зале суда! – потребовал судья.
Со стороны защиты свидетелей было всего трое: вечные степанычевы приятели-собутыльники Иван и Витёк да отставной подполковник Ковалёв, под началом которого Степаныч служил довольно долго в одной части. Показания бывшего сослуживца и начальника подсудимого, рассказавшего о нюансах армейской службы Степаныча, естественно, были наиболее ценными. Ковалёв поведал о том, что его товарищ всегда был на хорошем счету и храбро воевал в Чечне; сам будучи раненым, вынес из-под вражеского обстрела умирающего товарища, с отеческой заботой и теплотой относился к солдатам и т.п.
– Таких отважных офицеров и горячих патриотов России, как Володька, ещё поискать надо! – решительно заявил подполковник Ковалёв. – Правда, нынешней власти патриоты не особо-то и нужны…
– Господин Ковалёв, а делал ли подсудимый в Вашем присутствии какие-либо заявления националистического свойства, говорил ли он уничижительно о людях, не являющимися русскими по национальности? – поинтересовался государственный обвинитель.
– Иногда он о евреях и кавказцах отзывался не слишком лестно, было дело, – признал Ковалёв. – Но своих солдат-подчинённых он никогда не делил по национальному признаку и не обижал никого из них.
Свидетелей со стороны обвинения было, разумеется, гораздо больше. Против Степаныча выступали дворник Абдулла, Ашот, соседка по подъезду Мария Гавриловна, сантехник-молдаванин, которому бывший майор однажды по пьяни едва не расквасил морду, приняв того за кавказца, а также бывшая жена и дочь Ирина с зятем Львом. Присутствию родных людей в таком месте и в таком качестве Степаныч огорчился пуще всего. Если во время показаний Абдуллы, Ашота, молдаванина и соседки подсудимый лишь хмурил брови и угрюмо молчал, то при выступлениях экс-супруги и дочери он то и дело вскакивал со скамьи и кричал на них из своей «железной клетки», так что судье не раз приходилось его одёргивать и призывать к порядку. И бывшая жена, и дочь в один голос утверждали, что Степаныч при них постоянно ругал евреев и выходцев с Кавказа и из Средней Азии, заявлял, что Россию нужно освободить от «жидовского ига», а всех гастарбайтеров необходимо выдворить из страны на их родину, что «жиды и чурки уничтожают русский народ» и далее по списку.
– Его из армии и уволили за пьянство да за антисемитизм, – заявила бывшая жена отставного десантника. – Я ему всегда говорила, что его национализм до добра не доведёт.
– Что ты брешешь, дура?! – перебил её Степаныч. – Не понимаешь ни хрена, а ещё чего-то вякаешь!
– Подсудимый, успокойтесь и сядьте на своё место, – потребовал судья. – Не превращайте заседание суда в балаган.
– Мой подзащитный был уволен из рядов вооружённых сил по состоянию здоровья, – уточнил адвокат. – Об этом свидетельствуют и официальные документы.
Ирина сообщила суду о том, как её отец противился её свадьбе лишь по причине национальности жениха, и упрекнула Степаныча в том, что тот даже ни разу не навестил своих собственных внуков.
– Он вообще детей никогда не любил, – сказала она. – Моим воспитанием отец почти не занимался, всё время на службе пропадал, а семью на себе тащила мама. Я не удивлюсь, если он свою собаку любил больше собственных внуков.
– Я ж тебе говорил – надо было за русского замуж идти! За нормального русского парня! Всё бы нормально было, я бы слова не сказал и с внуками нянчился бы с радостью! – выкрикнул со своего места Степаныч. – А ты назло мне за еврея пошла!
– Подсудимый, прекратите балаганить! – в очередной раз прервал его судья.
Говоря о самом расстреле детей, Ирина заявила, что содеянное просто не укладывается у неё в голове.
– Это какая-то дикость, звериная жестокость. Этому нет и не может быть никакого оправдания, – завершила она своё выступление и добавила в заключение строго и категорично: – Мне стыдно, что этот человек является моим отцом.
Сразу после этих слов Степанычу стало плохо, и процесс даже прервали на полчаса. Когда врач оказал подсудимому помощь и Степанычу полегчало, заседание возобновилось.
Начались прения, в ходе которых прокурор настаивал на пожизненном заключении без права на амнистию, а адвокат просил смягчить приговор, напирая на заслуги бывшего вояки перед Родиной и на его серьёзно подкошенное здоровье. От предоставленного ему последнего слова Степаныч отказался, так как говорить ему было особо нечего, и попросил только, чтобы его судили по справедливости и по совести.
Результат был вполне предсказуем: Степаныча признали виновным по всем пунктам обвинения. Правда, приговорили его не к пожизненному заключению, а всего-навсего к двадцати годам колонии строгого режима, учтя его проблемы со здоровьем, былые заслуги перед Родиной и отсутствие прежних судимостей.
– Подсудимый, Вам понятен приговор? – спросил судья.
– Так точно, – по привычке доложил Степаныч.
– У Вас есть право обжаловать данное решение в вышестоящей судебной инстанции в течение десяти дней, – пояснил судья. – На этом заседание суда объявляется закрытым.
Никаких апелляций бывший майор подавать не стал и вскоре был этапирован в колонию строгого режима куда-то в Вологодскую область.

* * *

Прошло несколько месяцев. Дикая история с расстрелом детей стала постепенно забываться, страсти поутихли, и практически никто в городе уже про это не вспоминал. Как и раньше, детвора беззаботно резвилась на той же самой детской площадке, а о случившемся напоминали лишь лежавшие возле качелей и песочницы букеты живых цветов. В квартире Степаныча теперь проживала его родня – племянник с женой и дочкой, приехавшие с Урала.
Стояла поздняя осень. Пронизывающий ветер срывал с и так уже почти голых деревьев последнюю жёлтую и бурую листву; с низкого, хмурого неба сыпался дождь вперемежку со снегом, и подмосковный городок уже готовился нудно и безнадёжно мёрзнуть и хлюпать по слякоти до следующего апреля, когда буквально в соседнем городе случилось ещё одно громкое преступление. Около ночной дискотеки кавказцы в драке зарезали насмерть одного совсем юного русского парня, а другого чуть было не отправили на тот свет следом – благо, врачи сработали грамотно и спасли его, несмотря на два тяжёлых ножевых ранения.
Русская молодежь вознегодовала тут же: «горячие головы» призывали немедленно отомстить распоясавшимся «чуркам». Из Москвы на подмогу примчалось несколько сотен национал-радикалов и сочувствующих им футбольных фанатов, которые вместе с местными пошли крушить принадлежавший «чурканам» ресторан и рынок по соседству, где тоже торговали практически одни «черножопые». Акция переросла в массовую драку и погром, и только прибывший ОМОН пресёк беспредел, урегулировал ситуацию и спас «понаехавших» от жестокой расправы.
Вполне объяснимо, что данный эксцесс всколыхнул все окрестные города. Ненависть к «чуркам», которые, по мнению очень многих, запамятовали, что они находятся в гостях, и стали вести себя чересчур нагло и вызывающе, росла как на дрожжах. Вот тут-то и вспомнили о Степаныче, причём на сей раз немало людей из числа тех, кто осуждал его прежде, одобряло содеянное им.
Теперь в городе, который ещё совсем недавно был буквально потрясён расстрелом таджикских детей, можно было услышать разговоры примерно такого рода:
– Слышь, Ромыч, помнишь мужика того, который детей во дворе пострелял? Ну, военный какой-то бывший, в горячих точках служил, короче…
– А то! Дело-то громкое было.
– Прикинь, когда его посадили, я тоже сначала думал – как так можно, изверг, отморозок, то-сё, пятое-десятое, а сейчас вот смотрю и… Может, он всё-таки прав? Эти черножопые совсем достали, блин, управы на них нет!
– Погодь, Серый, но дети-то, по-моему, это уже перебор, тебе не кажется?..
– Ага, а потом из этих деток выросли бы отморозки, которые наших стали бы резать, как баранов, в натуре. Так что прав был этот мужик!
– А может, их просто выгнать отсюда на хрен, а? Как сам-то думаешь, Серый? Пусть катятся, откуда понаехали…
– Да кто ж их выгонит-то, Ромыч?! Начальству рабочая сила нужна, причём дешёвая. Сам прикинь – им проще таджика или узбека какого-нибудь на работу взять, чем русского. Мы же за копейки вкалывать не станем.
– Да типа того.
– А я о чём?! Зря его всё-таки упекли… Такие правильные мужики сейчас реально очень нужны.
 
Не забыли о Степаныче и его бывшие единомышленники-собутыльники Иван и Витёк. Бывший дворник подыскал себе новую работу и теперь грузил ящики да тяжёлые мешки на овощебазе, так что у него снова завелись средства на ашотовский кабак. Заведовал этой базой азербайджанец, который очень не любил русских и в особенности тех, кто водил дружбу с «зелёным змием», поэтому Иван на работе «косил» под трезвенника, зато в свободное время «отрывался» по полной. У Ашота он обычно сиживал со своим давним собутыльником Витьком, по-прежнему охранявшим гаражи, а вместо выбывшего из процесса Степаныча третьим в компанию зачислили пенсионера Николая, бывшего инженера-электроника. В своих беседах Иван с Витьком частенько вспоминали своего томящегося где-то в Вологодской губернии идейного борца-приятеля и в открытую ему сочувствовали. Поначалу остальные посетители пивной и сам Ашот не одобряли подобные разговоры, но в конце концов на них просто перестали реагировать. После убийства русского парня в соседнем городе почти все завсегдатаи кафе стали симпатизировать Степанычу и выражать свою солидарность с ним. Теперь всё «звено Степаныча» плюс примкнувший к ним Николай могли уже не стесняясь, во весь голос хвалить отставного майора, и никто не пытался им возражать, даже сам Ашот.
– Всё-таки правильный мужик был наш Степаныч, – говаривал Витёк, уже «под градусом», – никого и ничего