Произведение «Степаныч» автора Михаил Крюков - Литературный сайт Fabulae (страница 5 из 8)

накрайняк.
– А что ж случилось-то тогда? – допытывался по своей ментовской привычке Витёк.
– Да сплошную при обгоне переехал. Там грузовик, гнида, наверное, километров сорок плёлся самое большее, вот я и не утерпел. А гаишник, сука, хохол грёбаный, это засёк. Бывают же на свете такие уроды! Костенко фамилия, старший лейтенант... Хотя какой он на хрен Костенко – он Козленко, гондон штопаный.
– А ты с хохлами-то поаккуратнее, Степаныч, – обиженно произнёс Витёк. – Это же не жиды и не чурки какие-нибудь, а наши братья-славяне как-никак. Я и сам наполовину украинец…
– Вот именно «как-никак»! Иной хохол такая гнида, что любого жида за пояс заткнёт в два счёта, – проворчал Степаныч. – Да ладно, Витёк, не дуйся, это ж я не про тебя, ты-то нормальный мужик, свой. Ну не хотел обидеть, прости… Ну что ты, как это самое… Наливай давай!
Отставной военный и бывший мент «глушили водяру» в ашотовом кабаке до глубокой ночи. Не забыли они и про третьего своего собутыльника – изгнанного из рядов дворников Ивана, который перестал сюда захаживать, так как у него кончились деньги.
– Да, бляха-муха… Изничтожают нас жиды с чурбанами, чтобы землю нашу родную отобрать. Остановить их пора, пока полный кирдык стране не пришёл! Вот Ванька… Работал себе дворником, нормальный русский мужик, никому не мешал, никого не трогал, и вот на тебе – начальник, жидяра, выгнал его, а Абдуллу этого черножопого взял и командует им теперь. А нам что остаётся? Только бухать, – ворчал Степаныч, распределяя остатки водки по стаканам. – Совсем некуда русскому человеку податься. А ведь была великая нация! Всё просрали, черти! Что за жизнь…

…Трезор принял стойку, злобно ощерился, показал клыки и глухо зарычал. Шерсть, по которой Степаныч так любил гладить своего любимца, вдруг встала дыбом, а уши поднялись торчком, и майору стало ясно, что пёс вот-вот набросится на него.
– Т-ты чего это, а? – попытался обуздать ситуацию опешивший от такого поворота отставной десантник. – Ты чего удумал, Трезор?! А ну сидеть!
Но вышло как-то неубедительно, и Трезор, молниеносно рванувшись, клацнул зубами почти у самого степанычевого горла. Если бы не натренированная за более чем четвертьвековую армейскую службу реакция майора, которую он так и не смог окончательно растерять за годы алкогольного угара на пенсии, пёс наверняка достал бы ему до сонной артерии.
– Сидеть! – повторил Степаныч более решительно и попробовал ухватить Трезора за загривок. Но на сей раз сманеврировала уже собака, и Степаныч вдруг заметил, что Трезор стал как-то крупнее и выше, причём рос прямо на глазах.
Отставного майора ВДВ прошиб холодный пот, а сердце затарахтело совсем уж как-то неприлично быстро. Даже в Чечне ему не было так жутко: там обстреливали колонны федералов, ставили растяжки и подбивали БТРы боевики – пусть коварные и беспощадные, но всё же живые люди, от которых хотя бы приблизительно знаешь, чего ожидать. Что же творилось с Трезором, понять было нельзя: обычно милый, спокойный и дружелюбный пёс изменился до неузнаваемости, увеличился в размерах почти вдвое, при этом градус злобы в нём нарастал в геометрической прогрессии. Даже шерсть стала как-то темнее.
Бывшая когда-то Трезором злобная клыкастая собакообразная тварь вновь рыкнула, на этот раз ниже, чем раньше, и возобновила атаку. Бросок был столь сильным, что Степаныча откинуло прямо к холодильнику. Может быть, ему и удалось бы устоять на ногах, если бы не совсем некстати подвернувшийся табурет, о который он и споткнулся. Схватка перешла в партер, и Степаныч ощутил, что эту дышащую ненавистью хрень просто так ему не одолеть. Экс-Трезор подобрался уже почти к самому воротнику, и пришлось заорать:
– Ира! И-и-и-ра-а-а!..
– Да нет у тебя больше дочери! – произнес кто-то совсем рядом. Голос был похож на ашотовский.
– Помоги!.. – прохрипел майор.
– Говорили тебе – не пускай без намордника, а то худо будет. Ты же гордый, тебе же по фигу, да? Вот и не обижайся, дарагой, – равнодушно ответил Ашот.
– Ах ты, гад! Ну, сука… – из последних сил выдохнул бывший десантник и вдруг заметил лежащую в пределах досягаемости пустую тару, должно быть, со вчерашнего. Кряхтя и матюгаясь, он дотянулся-таки до бутылки, и, когда клыки пса-мутанта уже прицеливались к его кадыку, раскокал её об угол холодильника и воткнул «Трезору» острым осколком прямо в глаз.
– Н-н-на, тварь! – процедил бывший майор, вдавливая «розочку» поглубже в псиный череп. Пёс-мутант рыкнул в последний раз, дёрнулся всем телом и завалился набок. Степаныч еле-еле вылез из-под затихшей твари, всё еще сжимая осколок бутылки в руке, и чуть переведя дух, попытался встать, но жуткая боль пронзила левую ногу, и он был вынужден просто приподняться на локте.
Он огляделся, но привычной кухни уже не было, а была страшная жара, раскуроченный снарядами овраг и яркое-яркое солнце. Жутко хотелось пить, но вода во фляге кончилась ещё утром, а луж поблизости не было – дождя окрестности Ножай-Юрта просили уже третью неделю. Пропала квартира, исчез холодильник, испарилась «розочка», да и Ашота – или чей там голос он слышал несколько секунд назад? – уже не существовало, а просто захлебнулась очередная атака наших на райцентр, и он лежал рядом с воронкой, судя по всему, отрезанный от своих.
Степаныч резко посмотрел вправо, где должен был находиться чуть не разорвавший ему глотку, но уже мёртвый «Трезор», однако никакого пса там уже не было, а слышался лишь приглушённый стон откуда-то сбоку.
– Вован…А-а-а…С-с-суки!..
– Санёк! – Степаныч ещё не видел старлея, но уже по его голосу понял, что дело швах. Забыв про ногу, он всё-таки приподнялся и по-пластунски пополз к воронке. Справа, за холмами, гулко грохотало, и капитан спецназа ВДВ догадался, что чеченам удалось задержать наступление наших частей где-то совсем рядом с Ножай-Юртом.
Санёк лежал ничком по ту сторону воронки с начисто развороченным взрывом животом, изо рта его обильно текла кровь, а правой ноги ниже колена не было вовсе.
– Пить… – шёпотом произнёс старлей.
Капитан знал, что при проникающем осколочном ранении в брюшную полость пить ни в коем случае нельзя. Знал он так же, что и воды у него нет, и что Саньку уже ничем не помочь – осколок прошил даже кишки, кровищи натекло немерено, но на каком-то неуловимом рефлексе флягу вынул: вдруг осталось хоть несколько капель, можно оторвать от портянки, смочить хоть чуть-чуть, приложить к губам. Ещё бы брюхо чем-нибудь закрыть, тогда…
– Сейчас, Санёк… Держись, старлей, не вздумай даже…
Судьба подарила Степанычу во фляге целых пару глотков – видимо, забыл, что утром по старой наработанной привычке допил не всё, припас на крайний случай.
– Вован… – снова шепнул Санёк. – Брось, капитан, мне кранты… Добей их, Степаныч…
– Я тебе дам «кранты»! На вот, Санёк, – Степаныч приложил смоченный жалкими остатками жидкости лоскут ко рту своего боевого товарища. Тот жадно впился губами.
«Да где же бинт, был же, бляха-муха! Ах ты ж, твою дивизию…»
И Степаныч быстро снял с себя летнюю полевую куртку и сорвал тельняшку. Совсем свежую ещё, три дня носки всего, можно разорвать по кускам и приложить, хоть что-то…
– Сейчас, Санёк, потерпи чуток… До наших доберёмся, а там всё как надо будет… Эй, Санёк, ты чего?! Старлей, держись, это приказ! Санёк… Твою мать!!!
Но у старшего лейтенанта не осталось сил даже на предсмертный хрип – он просто уронил голову на руки капитану и застыл. Глаза Санька были открыты и смотрели куда-то в чистую лазурь горного неба. Подул слабый ветерок, суша пот.
– Санёк… Санёк, не смей!.. Санёк!! СУ-У-У-У-КИ-И-И-И!!!...

…Степаныч проснулся от собственного ора и резко сел на нерасстеленном диване. Нереально трещала башка, сердце бешено долбилось в грудь, а во рту был мерзкий, отвратительный привкус. Как он добрался до дома, память воспроизводить наотрез отказывалась, но судя по исцарапанной правой руке, какой-то из стаканов Ашоту он всё же разбил, да и вышел из кабака, скорее всего, тоже не сам: когда он вошёл в ванную и посмотрел в зеркало, то увидел синевший под левым глазом огромный фингал. Степаныч сунул руку в карман брюк – он так и продрых в своём камуфляже – но пятисотрублёвая купюра исчезла так же, как и труп убиенной им трезороподобной твари из сегодняшнего кошмарного сна. «На улице, наверное, ещё добавили», – подумал офицер в отставке, отворяя свою последнюю надежду – старый «Атлант» ещё советского производства. Тут ему улыбнулась удача: в холодильнике оставалась недопитая «поллитровка», и Степаныч, рубанув сразу полстакана, слегка «поправил здоровье».
Утро было чудным: на улице ярко сияло летнее солнце, чьи лучи весело резвились в не просохших ещё после вчерашнего ливня лужах; радуясь хорошей погоде, звонко и оживлённо щебетали среди сочной листвы птицы. Степаныч по привычке кликнул своего Трезора, но тут мозги сработали на удивление чётко, и утренний страдалец, глядя из окна кухни на пробегавшую мимо дома дворнягу, грустно вздохнул:
– Солнце, воздух, свежо, нежарко… Вот так же и мой Трезор мог бы носиться по двору сейчас, резвиться, играть… А там уже земля и камень сверху.
Степаныч снова выглянул во двор. Абдулла, как всегда, подметал дворовые дорожки, а на площадке беззаботно резвились дети – и русские, и таджикские. Рядом на лавочках сидели три женщины, одна русская и две таджички, а поодаль у подъезда соседнего дома делилась «утренними сводками» пара старушек. Двор жил своей обычной жизнью, в которой теперь не было места ни для Степаныча, и для его любимого Трезора.
– Всё не так, ребята… – как-то даже буднично изрёк Степаныч и отошёл от окна.
Отставной майор побрёл к антресоли, достал оттуда длинный чёрный футляр и вынул свою «Сайгу». После этого он не спеша открыл коробку с патронами, наполнил ими магазин, вставил, снял оружие с предохранителя и вернулся к окну. Степаныч открыл створку, устроился поудобнее у подоконника и стал рассматривать двор уже через прицел карабина. Вот мальчик-таджик лет семи-восьми с удовольствием катается на качелях. На горке играют три девочки – две русские и таджичка. В песочнице возятся малыши, человек пять, русский из них только один…
«В наших не стану, – определился бывший вэдэвэшник. – А чурканам кирдык. Пеняйте на себя, уроды; вас сюда никто не звал».
Первым в прицел попал тот пацан, что катался