Ржавое Солнце Часть 1.

Название: Ржавое Солнце
Автор: Александр Ли
Ссылка: https://author.today/work/502443

Глава 1. Антикоммунист.
«В конце концов, все их высокие цели свелись к простому и древнему импульсу: «Убить друг друга». Просто разойтись не имело смысла»
 «Философия неизбежного»

«Лучший друг в Пустоши — тот, у кого есть патроны. Худший — тот, у кого их нет».
— Дора, «инженер» (последние слова перед выходом в рейд)

I
Пустошь — не мать, а в лучшем случае злая противная тетка. И детей она рожает не для жизни, а так, ради эксперимента. Одних — чтобы стали лишним ртом у костра, который и так едва теплится. Других — чтобы отнимали последнюю крышку у того, кто послабее. А третьих — чтобы, едва сделав первый вздох, тут же испускали последний, и не тянули за собой шлейф ненужных проблем.
Судьба Сида была почти решена с самого начала — он был из третьих. Женщина, подарившая ему визит в этот мир, даже толком не взглянула на его лицо. Жесткая, рваная рогожа, в которую она его завернула, пахла машинным маслом и равнодушием. Ни записки, ни метки, ни крошечного амулета на счастье — просто сверток, оставленный на краю самой вонючей свалки, между трупом двухголовой коровы и грудой искорёженного металлолома. Обычный хлам, который больше никому не нужен.
И Сид не держал на неё зла. Ненужные расстройства — излишество, которое нельзя себе позволить, когда вся твоя энергия уходит на то, чтобы просто не сдохнуть. В Пустоши каждый выживает как умеет, а первое и главное правило — умение вовремя отказаться от лишнего. От слабости. От жалости. От ребёнка.
Его нашли почти случайно. Двое мусорщиков — Сэмюэль и Дора — копались в металлоломе в поисках деталей. Длинный, костлявый Сэмюэль с лицом, изъеденным оспинами радиационных ожогов, и коренастая, быстрая Дора с милым задумчивым взглядом и вечно дымящейся самокруткой в углу рта. Они промышляли тем, что собирали старых, разбитых роботов, чинили их и сбывали за горсть патронов, банку тушёнки или, в особо удачные дни, за бутылку самогона.
Именно Дора услышала слабый писк, который было почти не отличить от скрипа ржавого подшипника. Она отбросила гаечный ключ и, ругаясь, разгребла груду хлама. Там они нашли его. Он получил имя — Сид. Просто сложили первые буквы их имён: Сэмюэль и Дора. Сид. Просто и без затей, как и всё, что они делали.
Они называли себя «инженерами». Сэмюэль отвечал за «железо» — он мог заставить заговорить любой мотор и заставить шевелиться любые поршни и сервоприводы. Дора была мозгом операции — у неё даже был древний, потрёпанный Пип-бой, через который она подключалась к «мозгам» машин и ворошила строки двоичного кода, заставляя программы снова работать. Их мастерская, заваленная ржавыми корпусами, проводами и платами, стала для Сида первым и единственным домом.
Его детство прошло под аккомпанемент монотонных команд Доры, проверяющей логические цепи, и глухого стука молотка Сэмюэля. Вместо плюшевых мишек — остовы роботов-секретарей с пустыми глазницами экранов. Вместо сказок на ночь — инструкции по калибровке сенсоров и потрёпанные довоенные журналы «Эксперт по робототехнике».
Дора иногда пыталась дать ему что-то похожее на образование.
— Не вертись, Сид, — говорила она устало, пытаясь в пятый раз объяснить таблицу умножения, пока он разглядывал воробьёв на проржавевшей крыше. — Ты не поверишь, но эта ерунда когда-нибудь поможет тебе заработать на кусок хлеба.
Сид терпеть не мог эти уроки. Куда веселее было гонять с такими же оборвышами по пустырям, стреляя из рогатки по юрким ящерицам или устраивая засады на крыс-мутантов.
А потом они не вернулись. Когда ему было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет — дни рождения в Пустоши не отмечают — Сэмюэль и Дора ушли в очередную экспедицию за запчастями и канули в пустоту. Неделю Сид ждал, доедая последние запасы, затем ещё одну. Они не вернулись. А вскоре их поселение накрыла банда рейдеров. Огнем и свинцом — всё было сожжено и вытоптано вровень с землёй.
С тех пор он шатался по миру. Лет десять уж как. Вырос, загрубел, научился драться и торговать. Зарабатывал на жизнь тем, чему научили — сбором, продажей и ремонтом хлама. Ни цели, ни дома. Только смутные, размытые воспоминания, которые всплывали в самый неожиданный момент.
Иногда, сквозь вездесущий запах ржавчины, машинного масла и пыли, ему чудился сладковатый дымок дешёвой самокрутки — точь-в-точь как у Доры. В памяти всплывала картина: она, ругаясь на свой древний Пип-бой, колдует над очередной платой, а Сэмюэль, хихикая сиплым смешком, рассказывает очередную байку о том, как чуть не отдал концы, запутавшись в проводах довоенного ассенизатора.
Эти воспоминания были такими же хрупкими, как стекло экрана на том самом Пип-бое. Одно неловкое движение, одна слишком яркая вспышка настоящего — и они рассыпались на тысячи осколков, оставляя во рту лишь горький, едкий привкус пепла. Пепла от того костра, у которого ему уже никогда не сидеть.
II
Сид шаркал по выжженной земле, поднимая тучи рыжей, не оседающей пыли – верной спутницы любого обитателя Пустоши. Она лезла в нос, въедалась в поры, застревала под ногтями и, кажется, уже начала из лёгких растекаться по всему телу.
Солнце жарило с каким-то личным остервенением – не просто испепеляло, а методично доводило всё живое до кондиции «хорошо прожаренный стейк». Даже тени тут были ненадёжными предателями: прятались под камнями, а то и вовсе перебегали на другую сторону, лишь бы не спасать Сида от палящего жара.
На горизонте маячили остовы небоскрёбов Бостона – некогда гордые «зубы» капитализма, а теперь просто ржавые иглы, торчащие из трупа Великой Америки. Один особенно кривой небоскрёб косился на Сида, словно говорил: «Да-а, парень, и ты когда-нибудь станешь таким же жалким и покорёженным».
Ветер – если этот едкий суховей можно было так назвать – лениво перекатывал по пустоши колючие клубки перекати-поля, словно играя в пустынный боулинг. Центроцвет ехидно шевелил колючками, наблюдая, как Сид спотыкается о полузасыпанный скелет в истлевшем костюме.
«Ха, неудачник», – подумал Сид, пнув череп, с равнодушными, забитыми рыжей пылью, глазницами. Тот весело откатился в сухую, выжженую, солнцем траву.
«А ведь этот тип, наверное, тоже когда-то мечтал о чем-нибудь. Может, даже копил крышки. И где он теперь?.. Э-эх… Вот и вся история», — мысленно хмыкнул Сид. — «Родился, пошарился по помойкам, помер, стал удобрением для кактуса».
Ни имени, ни памяти.
Да-а… Пустошь – дама щедрая только на радиацию и разочарования.
Сид всегда представлял её в виде горбатой старухи в рваном платье, с клюкой обмотанной ржавой колючей проволокой, эта старуха с хриплым смехом сыплет ему в протянутые ладони, то две с половиной крышки, то гнилую тошку, то гранату с вырванной чекой – и при этом ещё и подмигивает, мол, «ну как, сынок, не вспотел?»
Горло Сида сжимало знакомое, цепкое чувство.
Жажда.
Во рту пересохло так, что, кажется, язык прилип к нёбу и вот-вот оторвётся с корнем. Глотать было нечего — только комок пыли и это противное, вязкое ощущение, будто глотку начисто выскребли железным скребком.
Он присел на корточки, скинул с плеча потрёпанный рюкзак и порылся внутри, пока пальцы не наткнулись на гладкий, засаленный пластик. Бутылка. Почти пустая.
Он встряхнул её, и внутри с жалким, дразнящим бульканьем плеснуло всего несколько глотков мутной жижицы. Сид так сильно сжал бутылку, что пальцы свело, а пластик затрещал. Рука сама тянулась открутить крышку.
«Сделай всего один глоток. Маленький. Просто чтобы смочить горло», — нашептывал изнутри навязчивый, сиплый голос, похожий на шёпот чертика на плече.
Но Сид знал этот трюк. Он уже велся на него раньше. Стоило сделать один глоток — и остановиться уже будет невозможно, пока бутылка не опустеет. А что потом?
Второй голос, трезвый и расчётливый, рассказывал, что будет потом: «Выпьешь сейчас — завтра останешься без воды. А потом придётся или жевать листья или торговаться с какими-нибудь жадюгами за грязную воду. И поверь, они возьмут за неё больше, чем ты готов отдать».
Он с силой сунул бутылку обратно в рюкзак, словно отдернул руку от раскаленного металла. Лучше потерпеть сейчас, чем сдохнуть от обезвоживания завтра. Таков был один из главных закон Пустоши. Их было полно этих законов, и все главные. И все смертельно важные.
Слабый ветерок донёс до Сида странную песню – похожую толи на предсмертный хрип радиоприёмника, толи на короткое замыкание. Голосок был настолько противным, что даже мысли Сида о воде, замерли в отвращении. Слова были еще хуже пения.
О, красный дракон, сдавайся скорей!
У нас — частный бизнес и лучший закон!
Сид вжал голову в плечи. Опасливо осмотрел ближайший сухой кустарник. Стараясь не вставать, закинул рюкзак за плечо и быстренько достал из-за пояса пистолет. 10 миллиметровый лёг в руку как родной – верный спутник, который всегда страховал от всяких глупостей и неожиданностей.
Согнувшись в три погибели, нырнул в колючие заросли сухого центроцвета, прислушался, скрипучая песня не утихала. Каждый шаг давался с боем - цепкие колючки норовили оставить новые прорехи в его и без того потрепанном гардеробе. Штаны и майка пережившие войну, готовы были исчезнуть на колючках кустарника, оставив Сида в чём мать родила.
«Чертова репейная аристократия», - мысленно ругнулся Сид, высвобождая рукав из цепких объятий растения. Центроцвет, будто обидевшись, ответил ему градом колючек, впившихся в щёку.
И каждый свободный гражданин США
Имеет свой собственный бункер и кайф!
У нас — частный бизнес…
Голос, тот самый скрипучий кошмар, замолк ровно в тот момент, когда Сид добрался до ржавого сетчатого ограждения какой-то свалки металлолома. Сетка висела клочьями, будто её жевали голодные супермутанты.
Мусорщик замер перед ржавым забором, склонив голову набок – точь-в-точь как тот кучерявый кобелек из Брокен-Хиллз, который всегда тыкался носом в подозрительные кучи мусора, прежде чем их обоссать. Над свалкой возвышался робот-охранник с видом этакого миролюбивого ржавого Будды, а неподалеку у самого выхода, приткнулось маленькое серое бетонное здание.
Сид осторожно прошелся вдоль забора в право. Никого. Влево. То же самое. Ни одной растяжки. Вот это и напрягало.
Пустошь, эта старая продажная шлюха, явно хихикала где-то за кустами, наблюдая за его мучениями. Ветерок шевелил листьями чахлого куста, будто подталкивая: «Ну давай же, дурачок, заходи, потрогай блестящую кнопочку!»
Сид пнул валявшуюся консервную банку, которая с жалобным звоном покатилась прямо под корпус робота. Наступила напряженная пауза – ровно такая, какая обычно бывает перед тем, как что-то взрывается, стреляет или начинает гореть синим пламенем. Но ничего не произошло, не взорвалось, не выстрелило, не загорелось. Ни-че-го!
«Чёрт возьми...» — Сид сглотнул, перехватывая пистолет потной ладонью. — «Если этот ржавый чайник сейчас оживёт?.. может быть и успею пару раз выстрелить перед тем, как превращусь в фарш?». И шагнул вперед.
Сид обошёл робота по кругу, щупая нагретый под солнцем корпус, грязными пальцами. Железный охранник действительно казался мёртвым - в нём не слышалось привычного гула ядерного