Ржавое Солнце Часть 1.

приподнявшийся было затылок сухо стукнулся о пол.
— Блядь! Чего ты дёргаешься? — Титька вытерла лоб окровавленной рукой, оставив багровый размазанный след. — Рейдеры с перебитым хребтом и то терпят! А ты почему не можешь потерпеть?!
БОБ беспомощно замигал датчиком, его корпус нервно подрагивал:
— Мисс Ти, я настоятельно рекомендую прокипятить бинты и продезинфицировать рану! По данным Всемирной организации здравоохранения, вероятность сепсиса в антисанитарных условиях…
— Заткнись!— Титька швырнула в его металлическую грудь окровавленным обрезком ткани. — Где тут, по-твоему, мой дистиллятор? Или антисептик? Или хотя бы спирт есть?Нету?.. Зато грязи, ржавчины и дерьма навалом!
Вторая попытка.
Когда Сид очнулся для нового приступа боли, Титька уже зажала между пальцами ржавые щипцы, найденные в углу бункера. Инструмент был старый, с гнутой рукояткой, но довольно крепкий. Она обтерла его о свой рваный рукав.
— Это будет больно,— предупредила она без тени сочувствия, а скорее с вызовом, и тут же, без лишних церемоний, вонзила стальные губки в развороченную плоть.
Сид закатил глаза, из горла вырвался хриплый, захлебывающийся стон, и он снова отключился. Тело обмякло.
— Мисс Ти,— настойчиво загудел БОБ, катаясь вокруг них по кругу. — Может быть, вколоть ему обезболивающее? Хотя бы местный анестетик! У Вас есть обезболивающее?
— Есть! — прошипела Титька, не отрываясь от раны. — Вот оно! — Она ткнула щипцами в сторону, мигающего сенсором, БОБа. — Называется «терпи или сдохни»!
Третья попытка.
Титька возилась с раной, не проявляя ни капли жалости, с упрямством маньяка. Это не было лечением — чистой воды живодерство: вцепиться, рвануть, выдрать. И когда метал пули наконец цокнул о бетон, Сид уже мысленно отослал прощание всем богам Пустоши, будучи твёрдо уверен, что его не спасли, а добили прямо на операционном столе, вернее — бункерном полу.
Глава 3. Санитары Пустоши.
«Доброта в Пустоши — как пуля в стволе:
Может спасти.
Может убить.
А может просто заклинить в самый неподходящий момент.»
--«Записки выживальщика», запись в разорванном блокноте рядом с кучкой стреляных гильз.

I
К вечеру, когда с лечением было почти покончено, Титька почувствовала себя полноправной хозяйкой «Оливии».
Первым делом она выключила радио. Ну как выключила? Всадила пулю из гладкоствола прямо в центр приёмника. И все. В наступившей после выстрела тишине, было слышно, как урчат сервоприводы БОБа, как что-то лопочет безглазый рейдер, да хлопают крыльями разлетевшиеся вороны.
Три бывших хозяина «Оливии» так и остались лежать на пыльной дороге — жуткие, расплывчатые фигуры с размозжёнными черепами, утопающие в липкой, темнеющей на солнце луже собственных подсыхающих мозгов и крови. Мухи жужжащей стаей собирались на пиршество. Четвертый рейдер — Штырь, теперь окончательно слепой, с пустой, сочащейся глазницей на месте последнего глаза, — беспомощно ползал по двору, натыкаясь на камни и строения.
Прикончить его сейчас Титька сочла непозволительной милостью, настоящим подарком. Вместо этого она, с холодной, методичной жестокостью, пинками и тяжёлым прикладом своего гладкоствола, принялась загонять обезумевшего от боли рейдера в пустующую клетку.
— Ну давай же, сволочь,— её голос, звонкий и напитанный агрессией, резал воздух острее любого кнута. — Ползи... Давай, тварь, я сказала!
Рейдер что-то беззвучно бормотал, пуская кровавые пузыри из перебитых губ, смешивая слюну, сопли и слёзы в единую мерзкую жижицу. Титька со всего размаху ткнула его стволом между лопаток, впихнув в железную коробку. Дверь захлопнулась с сухим, скрежещущим звуком, окончательно похоронив надежду на пощаду. Бывший работорговец, прижавшись к прутьям, заскулил, умоляя её о последней пуле.
— Лёгкую смерть в Пустоши ещё нужно заслужить, — с ледяным злорадством сказала ему Титька. — Продержись дней десять, мразь... Постарайся.
Загнав Штыря в клетку и убедившись, что дверь надежно захлопнута, Титька вытерла ладони о бедра и обвела взглядом свои новые владение. И тут в ней проснулась не знающая жалости хозяйская жилка — та самая, что заставляет сороку таскать в гнездо блестящий хлам, а пустошную крысу — обустраивать нору с тщательностью фермера.
Она принялась за инвентаризацию. Её пальцы, ловкие и цепкие, рылись в старых сундуках и ящиках, опрокидывали пустые коробки из-под патронов, швыряли в сторону никому не нужный хлам. Каждый предмет она оценивала холодным, практичным взглядом: поможет ли это выжить завтра? Пригодится ли? Можно ли это продать, съесть или запихнуть в магазин пистолета?
Армейский рюкзак цвета, выгоревшего хаки, — с лямками, перехваченными проволокой — стал местом сбора её трофеев. В его просторную утробу полетели тугие свёртки медных патронов 10-го калибра. Три банки тушёнки с облупленными этикетками, несколько бутылок «Ядер-Колы», мерцающих изнутри тревожным голубоватым свечением. Шприцы с мутным «психо» — красноватая жидкость в которых, сулила либо кипучий прилив безумия, либо стремительный и нелепый конец.
Отдельно, с почти что ритуальной аккуратностью, она завернула в промасленную тряпицу почти полный блок сигарет «Серый Черепах» и зажигалку с гравировкой в виде огненного черепа — не столько для курева, Титька не курила, сколько для будущего торга. В Пустоши это — твёрдая валюта.
Сид в это время валялся на старом, землистого цвета матрасе, пропитанном потом, кровью и мелкими насекомыми — на котором, судя по въевшемуся смраду и жутким пятнам, умерло полтора десятка человек и один несчастный крысокрот. Он тяжело дышал, вжавшись локтем в прохладную бетонную стену бункера. Взгляд его, мутный от боли и усталости, блуждал по потолку, где столетиями расползались ржавые подтёки. Они сплетались в причудливые, бессмысленные узоры, напоминавшие ему карты несуществующих, забытых людьми стран.
Где-то там, за стеной, доносились приглушённые удары, резкий голос Титьки и приглушённый стон — она «общалась» с тем рейдером. Но Сиду было плевать. Всё его существо сжалось в один сплошной, пульсирующий клубок нарыва. Нога горела огнём, боль, острая и нудная, выла настолько оглушительно, что казалось, свёртываются в трубочку не только уши, но и вся кожа на голове.
«Жив — уже хорошо»,— промелькнула в голове старая, истоптанная, как пустошная тропа, мысль. Философия выживальщика, последний оплот здравомыслия. Но тут же накатила вторая, горькая и неизбежная: «Плохо, что сгниёшь заживо... э-э-х...»
Память услужливо подкинула свежее, жуткое воспоминание: как Титька без всякого наркоза ковырялась в его мышце, выдирая пулю. Холодный пот выступил на лбу. «Хорошо ещё, что ногу сразу не отрубила топором, как гнилую ветку... А может, она так нарочно?» — ядовитая мысль вползла в сознание, отравляя его. «Побудет тут атаманшей, заберёт моего БОБа, набьёт рюкзак тушёнкой — и сгинет. А кто ей такой Сид? Так, попутчик. Ненужный груз. И останусь я тут валяться, как кусок протухшего мяса. Живой лишь по чудовищному недоразумению. Э-эх...»
Он снова подумал о смерти. Уже во второй раз за этот бесконечный день. Но если тогда, во время «лечения», это была лишь короткая, обезличенная вспышка страха, то теперь мысль обрела форму, вес и леденящую, обстоятельную конкретику.
«Вот так и помрёшь. В забытом бункере, на пропитанном смертью матрасе. И имени твоего никто не вспомнит. Спросит кто-нибудь через неделю: «Кто там помер-то?» — «Да так, мусорщик какой-то», — пожмут плечами в ответ. — «А как помер?» — «А как все. Словно в сортир провалился, и в дерьме захлебнулся». — «А-а-а... Ну и дерьмо ему пухом, значит». Э-эх, и прощай Джамайка-Плейн, прощай несметные сокровища, прощай сытая жизнь.»
Картина была настолько ясной и циничной, что он чуть не рассмеялся, если бы не новый, пронзительный укол в ногу — будто кто-то ткнул в рану раскалённой иглой. Сид, сморщившись, глухо охнул, чувствуя себя окончательно разбитым, несчастным и бесконечно одиноким в этом равнодушном мире.
Титька, меж тем, босиком прошлепала мимо к двери в подвал. Открыла и… батюшки святы… такой смрад с низу попер, как будто в подвале кто скотомогильник устроил. Сид закашлялся и отвернулся к стене. А Титька? Какую-то тряпку на морду намотала, керосином полила, вместо дезодоранта… и шнырь в подвал.
Сид не поленился на карачках подполз, и дверь захлопнул за ней. Удушить хочет, сучка. Только тогда дышать начал, когда сквознячок воздух более-менее прочистил.
Титьки долго не было. Сид уже ерзать начал, уж не придется ли за этой дурой ползти в низ. Как будто у него и делов-то – всяких ненормальных мисс Ти спасать, почем зря. А БОБа туда не пошлёшь, он и в дверь то не пролезет. Сид прислушался — БОБ громыхал снаружи, катался туда-сюда по двору и бубнил, бубнил, бубнил…
Наконец то с подвала загремело. Дверь распахнулась, вместе с тошнотворным запахом вылезла стриженная, похожая на мятого ежа голова, потом сама мисс Ти, волочащая здоровый покоцанный миниган. Сид заметил, что ноги у неё уже не босые, а в стоптанных, серых от пыли, ботинках.
Титька оттащила миниган в угол, закрыла дверь, бросила на Сида презрительный гневный взгляд:
- Ты зачем дверь закрыл, придурок?- и выбежала на улицу, разматывая пахнущую гнилью и керосином тряпку. За ней следом тянулся шлейф из трупного запаха.
На минигане было нацарапано «Зенитка».
Титька замерла с вонючей тряпкой в руке и в очередной раз задала себе этот дурацкий, навязчивый вопрос: почему, чёрт возьми, она до сих пор не бросила этих двоих идиотов?
У неё был верный гладкоствол, четыре банки тушёнки, целое состояние! Карманы, оттянутые до колен звенящей тяжестью крышек. И целых два пути: налево — в опостылевшее Содружество с его лицемерными порядками, направо — на север, откуда, по слухам, кочуют жирные торговые караваны, ломящиеся от добра. Казалось бы — идеальный момент испариться, раствориться в рыжей пустошной пыли и начать всё с чистого листа. С нуля. В одиночку.
Мысль об этом заставила её вздрогнуть, будто от внезапного порыва ледяного ветра. Не от страха одиночества — нет, с ним она была на «ты». А от осознания чего-то нового и потому пугающего.
Впервые за долгие годы, пахнущие кровью, порохом и рейдерским потом, она находилась не в бандитском логове, где каждый взгляд похож на укол штыка, а каждый жест — подготовка к удару в спину. Она была здесь, с болтливым роботом и раненным в ногу мечтателем, который по какой-то нелепой прихоти решил сыграть в героя.
Она вернулась к Сиду, опустилась на корточки возле его матраса — неловко, почти по-детски, подобрав под себя ноги, будто пытаясь сесть в позу лотоса, но получилось карикатурно, неуклюже. Гладкоствол лег поперек её колен, холодный металл отдавал в кожу зловещей тяжестью. Тень от коптящей керосиновой лампы плясала по стене, извивалась, как живая, рисуя то скрюченные пальцы, то оскаленные черепа.
— Почему ты сказал мне «беги», когда схватил рейдера за ноги? — её голос прозвучал как щелчок взведённого курка — резко, сухо, без предупреждения. — Разве ты сам не хотел убежать?
Сид заморгал, будто её слова брызнули ему в лицо кислотой. Слепящая прямота вопроса заставила его задуматься. Он отвел взгляд, потом