Ржавое Солнце Часть 1.

и внимательный. Глаза, до этого полуприкрытые усталостью, внезапно загорелись тем самым опасным азартным блеском, который обычно сулил очень плохие последствия для всех, кроме него, как он наивно полагал. — Кажется, я проходил где-то рядом.
— Вы… вы знаете, где это, сэр?— Боб замер в ожидании, его вентиляторы затихли, словно он боялся пропустить хотя бы слово.
Сид выдержал театральную паузу, оглядывая мрачные очертания ночной Пустоши, а затем медленно кивнул, и в его взгляде расплылась широкая, почти что волчья радость.
— Знаю, — он кивнул и широко улыбнулся. — Вот только там полно наших старых гнилых друзей — вонючих и очень агрессивных…, и мы нанесём им визит.
Если бы Сид был один, ему бы и в голову не пришло соваться в Джамайку-Плейн. Одно лишь название вызывало в памяти образы разрушенных зданий, кишащих дремлющими дикими гулями, чьи гниющие от радиации мозги, помнили лишь голод и ярость. Это был верный путь стать очередным безымянным скелетом в темном углу, чьи кости обглодают жирные тараканы.
Но теперь рядом был БОБ — почти тонна с лишним ржавой, болтливой, но смертоносной стали. С ним появлялся призрачный шанс не только добраться до легендарных сокровищ, но и, что было куда важнее, отвадить от них всех жадных до чужого добра людишек, и сохранить над ними контроль. Эта мысль согревала лучше самого жаркого костра.
Хотя, если честно, он не знал, что в итоге найдет. Его фантазия, разгоряченная перспективой наживы, рисовала горы ящиков с патронами для минигана, блестящие стопки крышек, новое снаряжение… Но голос здравого смысла, привыкший к разочарованиям, шептал, что на деле его может ждать лишь очередной ржавый сейф, намертво заваленный обломками, или склад испорченных радиацией харчей. Но азарт уже вцепился в него стальными когтями. Если сбудется хотя бы половина его планов, то игра стоит свеч — и всех пуль в обойме, всей полученной радиации, всех вонючих гулей, которые непременно попытаются его сожрать.
БОБ, стоящий на страже, тихо шуршал электронными извилинами, обрабатывая информацию. Его оптический сенсор нервно моргнул три раза, прорезая тьму алыми вспышками:
— Но… сэр… разве это не опасно?
Сид громко, с некоторой истеричностью рассмеялся, и его смех раскатился эхом по безмолвным руинам, спугнув кого-то в ночи. Он с силой хлопнул открытой ладонью по бронированному «плечу» робота, снова вызвав осыпание ржавой пыли.
— БОБ, дружище… Разве сокровища когда-нибудь лежали в безопасных местах?
Сид зевнул, и будто смирившись с неизбежным, расстелил на земле свой дырявый, пропахший дымом и потом спальный мешок. Перед тем как нырнуть в его относительно безопасную тесноту, он бросил последние указания своему металлическому компаньону:
— Ты это… не спи…
— Я никогда не сплю, сэр! — немедленно и бодро отрапортовал БОБ.
— Вот и не спи…— Сид уже наполовину скрылся в мешке, — и охраняй меня от этих… как их там…
— Коммунистов, сэр!
— Точно… — его голос стал сонным и замедленным. — И только учти, коммунист может выглядеть как таракан или яо-гай, а то может и вообще, как человек. Короче увидишь кого – дави. Утром разберёмся что к чему. Понял?
— Так точно, сэр!
— И это… — Сид высунул из мешка руку и бессильно махнул ею в воздухе, — не ори ты так…
Ночью Сиду снились сокровища: зелёные, военные, ящики с тушенкой, новенький дробовик в масле, целые, не рваные джинсы, ботинки на толстой подошве… и старая тетка с клюкой обмотанной колючей проволокой, которая смеялась в лицо Сиду, разевая беззубый, изломанный в смехе рот. А потом её черты поплыли, и он узнал в ней Дору, но её глаза были пусты, как у того скелета у дороги, а вместо дыма самокрутки изо рта валил едкий, чёрный дым горящей схемы.
Глава 2. Титька и последний глаз рейдера.
«Женщина в Содружестве должна быть:
1.Красивой — чтобы ей верили.
2.Умной — чтобы её не поймали.
3.Мёртвой — чтобы оставили в покое.»
Надпись на стене в развалинах Бостона.

I
Быть женщиной в Пустоши — все равно что быть ничейной пачкой сигарет на вонючем общем столе. Все хотят забрать себе, попользоваться, угостить товарища, и никто… никто не собирается тебя беречь.
Тень от прутьев падала на лицо ровными полосами, словно рисовала на её коже тюремную униформу. Клетка пахла кровью, отчаянием и человеческими экскрементами. Титька сидела, вдавив подбородок в колени.
Мысли текли одна тоскливее другой:
«Вся её жизнь состоит жутких клеток. Одни из прутьев, другие — из страха. Сначала та, куда её запихнули после смерти родителей. Потом банда Тома Башни — клетка посложнее, с призраком заботы. Теперь вот эта. И всегда найдется ублюдок вроде Тома, который думает, что может запирать и открывать тебя по своей прихоти. Нет уж. С этой клетки она выйдет только на своих условиях. Или не выйдет вовсе».
Внезапно она вспомнила какой—то клочок из своего детства… вообще то Титька старалась об этом никогда не вспоминать, лишние воспоминания – лишние слезы, но сейчас, что—то назойливо возвращалось в памяти. Как странная, расплывчатая мозаика.
Мама звала её обедать, тогда у Титьки было другое имя, совсем, другое. Она не помнила это имя. Отец, усаживающий её на колени… у него грубые сильные руки. И налет, выстрелы, страшная, вооруженная фигура в дверях.
Родителей убили у неё на глазах, а её саму, ревущую, запихали в вонючий мешок.
Так она оказалась в банде. Её конечно продали бы, зачем рейдерам ребёнок, но одна из женщин взяла её под свою опеку. Её звали Пила, непревзойденная садистка, но к Титьке она относилась с какой—то странной, озабоченной нежностью.
Рейдеры и прозвали Титьку Титькой. Ни чего и к новому имени привыкла, точнее к кличке. Тогда—то детство и кончилось. Все время нахождения в банде: кровь, стрельба, пьяные рожи рейдеров. Пила, то же иногда напивалась, в такие дни она запирала Титьку в чулан, и приводила к себе мужчин. Что там творилось Титька не видела. Она слушала как Пила кричит, стонет и думала, что Пилу пытают. Титька, плакала одна в темноте, ей было жалко свою опекуншу.
Сначала Пила не брала её с собой на «работу», а разбой она так и называла «работой», — мала ещё. Но взрослось приходила быстро. Был и первый в её жизни налёт, и первый убитый ею человек. Торговец. Её рвало после первого убийства, убитый снился ей по ночам. Скалился желтыми редкими зубами. А потом… потом отпустило.
Месяц назад Пилу убили. Том Башня позвал Титьку к себе, предложил выпить:
— Давай, за Пилу, земля ей пухом.
Титька алкоголь не любила, осталось где-то в памяти как мама ругала отца, когда он возвращался домой пьяный. Но за Пилу выпила. Она сразу захмелела, после первой рюмки. В тот вечер Том её изнасиловал. Сначала было больно, потом просто противно, от Тома воняло тухлятиной и перегаром.
После всего Титька, валяясь на грязном диване, в разорванной одежде, поклялась, что не один мужчина больше к ней в жизни не прикоснётся – лучше смерть.
Убить Тома ей просто не хватило времени, нужно было сделать это не заметно, что бы его дружки не порвали ее на клочки. Но Том оказался хитрее, во-первых, никогда не оставался один, во-вторых, не подпускал её к себе на пушечный выстрел. А несколько дней назад её связали спящую и продали за упаковку винта.
Только вчера она была свободной. Пусть с пустым желудком, но свободной… и пистолетом у пояса.
А сегодня…
Рассвет вытягивался из-за горизонта, как проволока через горло. Где-то завыли дикие собаки. Ветер шевелил обрывки плаката на стене — лицо какого-то довоенного политика улыбалось, обещая «светлое будущее».
Титька закрыла глаза. В кармане — один единственный гвоздь, подобранный ночью. Тонкий, ржавый, но зато умещается в ладонь. Единственный шанс на свободу в этой ситуации.
«Подожди, сука, — мысленно обратилась она к Тому, к этому ублюдку с головой тыквы, — Я еще тебя достану. Ты ещё будешь давится собственными зубами.»
— Не сдохла ещё? — К клетке подошел здоровяк с татуировкой, покрывавшей половину лица, будто кто-то пролил на него стакан с чернилами. Узоры складывались в кривую рожу, которая теперь усмехалась сквозь гнилые зубы.
Глаза работорговца скользнули по её фигуре — быстро, оценивающе, с вялым интересом.
— Жри! — с фальшивой щедростью он швырнул в клетку кусок мяса. Мясо ударилось о грязный пол, подняв клуб пыли, и замерло, напоминая кусок обугленного дерева.
Титька не стала ломаться и корчить из себя гордую дуру – здесь такие долго не живут. Схватила брошенную пищу. Впилась зубами.
Мясо пахло гарью и чем-то ещё, пластиковым, от чего в носу неприятно свербело, но она рвала мясо зубами и глотала, пока этот урод не передумал и не отобрал «подарок» обратно. Яростно глотала. Бездумно.
Силы. Нужны силы.
Работорговец закатился хриплым смехом, наблюдая, как она ест:
— Ха! Смотрите, как она жрет! Точь-в-точь, как мой пёс!
Его кабаньи глазки сверкали от восторга. В Пустоши развлечений немного — унижение других всегда в десятке лучших.
Титька быстро жевала и следила за палкой, лишь бы не тыкнул. Не хватало ещё и без глаза остаться. Она с блаженством сосредотачивалась на каждом кусочке мяса, на каждом движении челюстей.
Выжить. Бежать. Убить.
Последовательность действий не имел значения.
К здоровяку подошел второй работорговец, жилистый и длинный как шест, один глаз у него был закрыт черной кожаной повязкой, здоровый глаз тускло искрился язвительной иронией.
Здоровяк, услышав знакомые шаги, оглянулся:
— Не найдем мы на неё хорошего покупателя, Штырь. Тощая — как гуль… А ты за неё десять доз винта Тому отвалил, — Здоровяк презрительно сплюнул.
Штырь оскалился рядом кривых зубов:
— Найдем. Знаю я пару любителей… Том сказал, что она горячая…
— Том, за наркоту, и не такое скажет. – Здоровяк недоверчиво покачал головой.
— Ну я завтра днем попробую, её в деле… А там посмотрим, — Штырь едко посмотрел на Титьку своим ядовитым глазом, — она постарается… или я из неё кишки выну!
II
Дорога, покрытая потрескавшимся асфальтом, тянулась через Пустошь, как выпуклый шрам на высохшей коже. Справа вывернутые из-земли камни, поросшие куцым кустарником. Слева, сквозь редкие, поломанные деревья, возвышалась гигантская спутниковая тарелка. Её ржавый каркас местами прогнил насквозь, но остов всё ещё давил на окружающий пейзаж довоенным величием.
— Что это? — Сид прищурился, разглядывая конструкцию.
— Спутниковая станция «Оливия»! Гордость ВВС США, сэр! — БОБ выпрямился, чтобы быть похожим на старого, битого жизнью ветерана, но так и остался огромной громыхающей ржавой железякой.
— Гордость, говоришь? — Сид ухмыльнулся, потирая руки. — Значит, там должно быть что-то ценное…
— Сэр, мои сенсоры фиксируют признаки агрессивного поведения обитателей! — единственный глаз-детектор БОБа замигал тревожным светом.
— Стой здесь, и жди меня. — приказал Сид — пойду-ка я разнюхаю что к чему.
— Я с Вами, сэр — недовольно заурчал робот —разведка моё второе я.
— Ну конечно, — усмехнулся мусорщик, вспоминая расстрелянных ворон — лучше охраняй мой рюкзак от всяких пролетариев… или как их там?
III
Сид крался вдоль ржавого забора станции, и его тело было одним сплошным натянутым нервом. Ступни осторожно ощупывали землю, стараясь не наступить на хрустящий под ногами