Пробка

_____

«Салим — царский город Мелхиседека (Быт. 14:18; Евр. 7:1), существовавший на месте Иерусалима (ИД кн.1, гл.10:2)»
Википедия

Мелхиседек стоял в пробке. Она тянулась до самого горизонта и не имела ни перерывов, ни ослабления плотности движения нигде на всем своем протяжении.
Дорога в том месте, где он сейчас находился, шла вниз, и спуск продолжался достаточно долго, поэтому чудовищный масштаб пробки можно было на ближайшие много-много часов видеть невооруженным глазом.
Мелхиседек посмотрел на навигатор и подумал, зачем, собственно, он нужен. Ведь дорога все равно одна. Сколько он себя здесь помнил, на любое расстояние, которое охватывала карта, она никогда никакого цвета, кроме красного, ни на миллиметре своем не принимала. Но все всё равно ревностно держат у себя этот прибор и не выбрасывают. Ведь надежда умирает последней, какой бы идиотской здравому рассудку она не представлялась.
Мелхиседек почесал бороду, сдвинулся на несколько сантиметров вперед и замер. Магнитола его была настроена на радиостанцию «Эхо загробного мира». При жизни он, видимо, работал водителем. А после смерти получил священническую рясу, имя Мелхиседек и был поставлен в вечную пробку.
Радио это, как он теперь понимал в новом своем качестве, имело явную тенденциозность в подаче информации. Там на Земле оно называлось «Эхо» какого-то города. Да что тут говорить! Он и имени то своего земного не помнил.
В окошко ему постучался джинн. «Разреши у тебя отдохнуть, любезный,» - попросил он – «а то устал я уже вечно идти по обочине этой бесконечной дороги». «Отдохни,» - вздохнул Мелхиседек – «только пешком то оно быстрей получится». Джинн сел, не открывая дверцы, и прикурил от пальца сигарету, которая сама перед этим оказалась у него во рту - без лишних движений по ее доставанию из пачки: «Так то оно так».
После этого он долго молчал. За это время они переместились еще на десяток другой сантиметров. Джинн задумчиво посмотрел на навигатор: «Быстрей, не быстрей... . Куда в результате дойдешь то?».
Едущий в правом от Мелхиседека ряду начал перестраиваться перед ним. Мелхиседек его не пустил и флегматично сократил дистанцию. Тот открыл окно и разразился семиэтажной бранью, многократно упирая на религиозный сан обидчика и с ядовитым скепсисом повторяя «пузатый» и «бородатый». Мелхиседек и не повернул головы, и даже и не думал пропускать сквернослова. Тогда тот резко вырулил на обочину и упылил вперед, объезжая пробку.
Джинн хохотал так, что у Мелхиседека, как от сильного ветра, колыхалась ряса и большой крест на груди отлетел в сторону и больно ударил его по плечу. Джинн заразил его смехом, и он тоже стал басовито подхихикивать, особенно, понимая, что этого придурка на обочине в загробном мире ожидает.
«Мы избраны Богом!» - раздалось вдруг голосом радиодиктора – «И можно только диву даваться отсутствию интеллекта, неотесанности, плебейству, тупости, примитивизму, низменным устремлениям воистину отверженных, которые не пропускают тех, кто спешит к своему Отцу, и кому Он даровал мигалку и сирену!». Мелхиседек даже не сразу понял, что это идет не из динамиков, а джинн прикалывается.
«Эта дорога ведет к Богу, и кто выстоит пробку и честно пропустит всех высших сущностей, может в конце пути рассчитывать хоть на объедки с Его стола». «Прекрати,» - нахмурился Мелхиседек – «сам ведь лучше меня знаешь, что конца у этой дороги нет. Зачем травить душу?» «Когда шутишь, как-то и легче,» - сказал джин, пожав плечами, и перестал кривляться.
Тут как раз сзади и слева послышалась сирена, и Мелхиседек увидел в зеркало сзади мигалку. Проблема здесь заключалась не в нежелании чьем-то подвинуться. Ведь по большому счету никто никуда не спешил. Но пространства на дороге было мало, а выезжать на обочину люди не имели права, так как она принадлежала джиннам. И что кто-то из них мог учудить с нарушителем, одному Аллаху было ведомо. К последнему, кстати, считающие себя «избранными» не особенно стремились побыстрей добраться. Но существовать без того, чтобы кого-то вытеснить, подмять, оказаться над ним они не могли.
Когда-то на Земле они имели свое специфическое название, но Мелхиседек не помнил его, равно как и все остальные его товарищи по несчастью. Здесь же это были просто «те, кто заносится над всеми».
Была и еще одна причина их стремления организовать на дороге слева дополнительный ряд: они всегда жаждали находиться как можно дальше от джиннов, то есть от определенного для них места, иметь как можно более толстую отделяющую от них прослойку. Пускать джиннов в свои машины, что сейчас сделал Мелхиседек, эти самопровозглашенные законодатели строго запрещали.
Но у Мелхиседека еще при жизни выработался некий иммунитет на их фортели, и хоть без имен и названий, он сохранился и здесь. Поэтому он и не думал никогда их пропускать и выполнять их законы, убеждая себя, что здесь их «хозяйничество» закончилось, и попытка его организовать – сплошное жульничество.
Джиннов «заносящиеся» сторонились на основании того факта, что людей Бог сотворил из глины, а джиннов - из огня. А единственным, к чему «заносящиеся» относились честно (вообще же они считали любую честность формой глупости), была Геенна Огненная.
Вот они и полагали, что джинны – это выходцы из Геенны, и боялись запачкаться соприкосновением с ними. Полагали и убеждали в этом других – «низших» - чтоб те служили надежным изолятором их от джиннов. Мелхиседеку же иммунитет подсказывал, что Геенна в случае чего для всех равна, и что нет здесь никаких из нее выходцев, к которым бы она оказалась вдруг добрее.
Джинн, увидев мигалку, спрятался в пустую бутылку из-под минералки, стоявшую у Мелхиседека в специальном углублении за рычагом коробки передач. «Брось валять комедию,» - пробурчал Мелхиседек. «Заме-етют,» - трубным голосом, как из колодца, сказал джинн из бутылки. «Да и хер с ними». «Тебе попадет». «Да ебись они в рот!». Он поправил крест на груди и нервно погладил бороду: «Прости меня, Господи, за такие слова».
Джинн высунул из бутылки голову с сигаретой, затянулся и пустил дым. Но не вылез. Тем временем черный джип с тонированными стеклами протиснулся почти вплотную к левому углу заднего бампера Мелхиседека. Тот, кто был слева от него - прямо перед «крутышами» - нервно засигналил. Тот же, кому не повезло оказаться справа, рискуя собой, съехал на обочину.
Мелхиседек и не пошевелился. Джинн хитро и восхищенно смотрел на него, оставляя тело в бутылке. Пробка двинулась вперед - на этот раз где-то на полтора метра. Левый, которому надлежало уступать место, попытался было, резко рванувшись, всунуть нос в образовавшуюся щель, чтоб затем туда уйти. Но Мелхиседек пресек этот самозабвенный порыв и успел захлопнуть калитку.
Гудеж стал истерическим и неистовым. При этом сам наглец, кроме сирены, никаких звуков не издавал. Мелхиседек лениво с улыбкой глянул налево. Тот жестикулировал, что-то орал, показывал, чтоб Мелхиседек открыл окно. Мелхиседек слегка нажал на стеклоподъемник. «Пусти его! Транклюкирует!» - только и выдохнул несчастный напуганный и смотрел округлившимися глазами.
«Кого он на хер транклюкирует?» - буркнул себе под нос Мелхиседек – «Забыл, где мы? Здесь уже все транклюкированные». «Ах да...,» - вздохнул человек слева и потупился, словно расстроившись, что ему нечего больше бояться. Но затем встрепенулся, словно найдя выход из тупика: «Тогда нас все засмеют!» - и с надеждой посмотрел на Мелхиседека, рассчитывая, что тот не найдет на такой убойный аргумент достойного ответа.
Мелхиседеку стало противно. Он закрыл стекло и задумался о Боге. Теперь, став священником, он думал о Нем часто. Занимаясь этим, он как будто вылавливал крупицы золота из тонн породы, вспоминал отрывки из прошлой жизни, которая была до тех пор, как он сюда попал.
Стоило задаться, например, вопросом, а принял ли бы он лично Христа, если бы жил в то время, как откуда-то, словно из болотной тины, выныривал и победоносно плавал какой-нибудь угол комнаты, или отрезок улицы, или крона дерева, абсолютно забытые, но теперь Мелхиседеком трепетно сохраняемые, как единственная лазейка отсюда. Они несомненно имели отношение к нему.
«Не счел ли бы я тогда Христа таким же основателем тоталитарной секты, как всё это современное жулье?». Он честно признался себе – счел бы. «А как, какая интуиция может позволить выделить просветленного из толпы мошенников? Дух Святой? Но это ... аллегория... . Впрочем, аллегория чего ...? По ходу, тому, кто Им не обладает, этого не воткнуть... . Что ж конкретно может сделать простой человек, как я, чтобы отличить бесноватого жулика со способностями к гипнозу от Сына Божьего? Какие применить критерии?».
Левый тем временем смог сдвинуться, так как те, кто были впереди, ушли вправо, благодаря услужливо освобожденному для этого путем выезда на обочину месту. И теперь рядом с Мелхиседеком водворилось хамло с мигалкой. В хлам тонированное стекло медленно поползло вниз. Мелхиседек поймал себя на мысли, что и у него непроизвольно засосало под ложечкой от необходимости общаться с этими уродами.
В машине на пассажирском сидении находился худощавый, по всему похожий на педераста, но при этом с мужественно-морщинистым лицом, как у Жан-Поля Бельмондо, излучающий чванство чмырь.
Он снял темные очки, под которыми обнаружился презрительно-язвительный взгляд, сплюнул в промежуток между машинами - Мелхиседека и своей - и произнес издевательски, но одновременно и понимающе-сочувственно, как разговаривает взрослый и разумный с недорослем идиотом: «Теория заговора? Да?»
Когда-то это словосочетание Мелхиседек слышал, но в угоду этому козлу даже не хотел заморачиваться воспоминаниями.
«Христос учил, как власть имеющий.» - пришла ему в голову неожиданная мысль – «Может быть в этом все и дело? То, что сейчас называется «харизма»? Но это проявление, а не суть. Подоплеки у харизмы могут быть кардинально различные. Вон надутый фанфарон. И ведь тоже говорит, как не допускающий возражений. Кое у кого это даже священный ужас вызывает».
Что-то мелькнуло над головой. Возможно, это мигалку наглеца Мелхиседек воспринял как космическую вспышку. Но что бы там не было, с ним нечто произошло. И он уже не просто что-то вспомнил, оставаясь здесь в машине, а сам оказался в таком же замкнутом, но другом, объеме. И это была ванна. Радостное ощущение тронувшегося льда кольнуло Мелхиседека. Его тело было погружено в воду, из которой торчала только голова, положенная на подушку.
«Пить хочу,» - услышал он откуда-то голос, и над сливным очком несколько раз булькнуло, как будто кто-то перднул. «Если он там, у него полно жидкости,» - подивился Мелхиседек и почувствовал, что в открывшееся отверстие, вместо воды, засасывает его самого. Мгновение прохождения через маленькую решеточку показалось ему похожим на гастроскопию, о которой, случавшейся при жизни, он в последний момент вспомнил. В следующий миг по его лицу текла вода. Он вытер лоб рукавом и понял, что опять сидит в прежнем автомобиле, и на него уставилась полупедерастическая элитная рожа.
Тот указал глазами на бутылочку, в которой находился джинн, и постучал себя пальцами по груди. Мелхиседек понял, что это он