Пробка

весь этот спектакль или привлекает. И такое положение как бы расшатывало достигнутый им внутренний покой и грозило при помощи посулов чего-то неведомого и суперценного снова ввергнуть его в бездноподобную круговерть черти-чего.
Ведь даже узрев обещанную драгоценность, сосредоточиться на ней и завладеть, а тем более, извлечь для себя пользу из этого владения, было все равно, что воспользоваться предложением отобедать за шикарным столом с деликатесными яствами, находящимся в эпицентре песчаной бури.
И тут в какой-то критический в процессе сползания в хаос момент, прорвав вид на озеро, как холст с картиной и открыв дыру в пустыню, из которой дыхнуло жаром, в поле зрения Мелхиседека впорхнул белый летающий буль-терьер.
Крокодил щелкнул челюстями, но как-то вяловато, как будто ловил муху, и ни на что большее по жизни не рассчитывал. Буль-терьер, молниеносно нырнув ему под пасть, схватил за горло и начал душить.
Из лампы при этом стало исходить что-то непотребное, примитивно-злобное, разительно контрастирующее с прошлой эстетической загадочностью.
Задыхающийся крокодил, судорожно широко разевая огромную пасть, трясущимися лапами засунул фонарь в сумку из крокодиловой кожи, которая, как у настоящего кенгуру, располагалась у него на животе. Поток нечистот смолк.
Тогда буль-терьер практически сразу отпустил его и стал летать над ним сверху кругами. Крокодил лег на живот и как-то странно — задом — уполз в камыши, глядя на всех по-человечески яростно-раздосадованно с выражением «еще пожалеете» и тихонько бурча: «Гена! Гена! Гена!».
«И чего ж этот сумчатый от нас, вообще говоря, хотел?» - спросил после некоторого молчания Мелхиседек у полупрозрачного человека со слегка обалдевшими нотками в голосе.
«Ясно чего. Он пытается прикоснуться к чему-то лучшему и высшему, но сам не может. Знает, что обладает для этого всем необходимым, но не может. Поэтому все время пытается встроить других в эту свою дисгармоничную гармонию. Ты, также как и он, бы прикоснулся к этому лучшему и высшему, но послужил бы в этом случае лишь связующим звеном между ним и тем, что тебе по сути не принадлежит и не от тебя исходит».
«А это плохо?». «Хрен его знает. Вот твой мюрид считает, что плохо».
Не-джинн почесал за ухом приземлившегося наконец рядом с ними белого крылатого пса. Тот дружелюбно вильнул хвостом и с достоинством понюхал заросли, куда уполз крокодил. «Геной, вишь, теперь стал! Спрашивал же: ты — Гена? Нет, Автандил!».
На некоторое время полупрозрачный человек, как будто, о чем-то задумался. «Ну ладно, пора,» - хлопнул он наконец себя по коленям и встал с кресла - «Белый Будда ждет».
Мелхиседек не возражал. Не пострадавшая от посягательств его созерцательность теперь была настолько мощной, что нарушить ее не смог бы ни не-джинн, ни крокодил Автандил, ни даже Борис Абрамович Трындычевский.
Они шли по воде озера, твердо ставя ноги, как на асфальт, и при этом видя, как рядом плескаются волны. Пес, широко взмахивая крыльями, сопровождал их сверху. У Мелхиседека было настроение вполне прозаическое, и он не ощущал никакого чуда.
Когда они выходили на берег, рядом с ними оказался некий огромный камень. Не-джинн без заминки прошел вперед, а  Мелхиседеку показалось, что камень посмотрел на него. Он остановился на несколько секунд и отстал. Затем пришлось догонять.
Увязая в грязи, они прошли по берегу и вышли на грунтовую дорогу. Про нее также можно было предположить, что она одновременно является и рекой. Мелхиседек заметил небольшие колыхания ее рельефа, изменение формы колдобин. Но бультерьер моментально признал ее чем-то родственным своей пустыне и важно уселся на один из бугров.
«Пусть раздолбанная,» - подумал  Мелхиседек - «но свободная! Пробки на ней нет!». Но тут подкатилось сомнение: может быть, это лишь из-за того, что она проселочная, убогая, никому не нужна.
И тут же мелькнула надежда: что, если ты однажды выбил пробку из себя, то ты в нее уже никогда и нигде ни на какой дороге не встанешь.  
И он отчаянно попытался зафиксировать в себе этот позитив — почти также, как фиксировал прибыль Борис Абрамович Трындычевский — жадно, исступленно и готовый ради этого на все, что потребуется.
Беспокойство о вообще какой бы то ни было закупоренности могло бы показаться странным на фоне этих просторов и ослабления влияния традиционных представлений о путях и способах передвижения.
Но именно эта размытость контуров окружающей среды, нечеткость правил поведения в ней и внушали  Мелхиседеку неуверенность, так как он понимал, что рано или поздно разболтанность кончится, рамки бытия затвердеют, и ситуация может оказаться еще жестче прежней.
Пробка может спрятаться в мутной воде разлившегося благолепия и потом, когда последняя будет спущена, застать врасплох.
Не-джин вступил на дорогу и, сделав по ней несколько шагов, обернулся и легким движением головы пригласил Мелхиседека следовать за ним.
«Белый Будда ждет,» - повторил про себя его недавние слова Мелхиседек и обратил внимание на то, что тот теперь взирал на него как-то исподлобья - с сожалением и со злорадством.
«Бывает власть имеющий, а бывает властью злоупотребляющий,» - неожиданно само собой сформулировалось в голове Мелхиседека.
«Да, его иго - совсем не благо, бремя отнюдь не легко». Этот не-джинн как бы взял шефство над Мелхиседеком, то есть, типа, вел, объяснял и помогал ему ориентироваться в этом пространстве, но при этом испытывал к нему презрение и уверенность, что может сделать с ним все, что пожелает, что тот у него в руках, что он никуда не денется.
Этим он вдруг напомнил Мелхиседеку «избранных». Они всегда так себя вели. В этом была их главная отличительная черта, их фирменный знак.
«Нет. Не может быть,» - уже без особой уверенности говорил сам себе Мелхиседек - «мой друг джинн — веселый парень. Он всегда издевался над «избранными». Мы с ним даже их главаря в бетон залили. И теперь он ведет себя так же, как они? Не может быть! Он опять какую-то свою злостную шутку готовит».
Ему и не приходило в голову, что перед ним - не джинн, а не-джинн и что между этими двумя может быть какая-то разница. Он судил по себе, хотя в этом суждении тоже не сказать, что не было никакой ошибки.
Он пошел за не-джинном, в некоторой степени презирая себя за малодушие, но утешаясь тем, что не смотря на имеющее место пренебрежительное отношение к себе, он как бы просто использует этого персонажа, как проводника. «Пусть важничает сколько ему влезет, а я добиваюсь своей цели,» - хотя на вопрос, что собственно он под последней имеет ввиду, он бы не ответил.
Определенное время они перебирали ногами молча. Мелхиседек смотрел под них. Мысли его как-то ходили вокруг, да около, но ни в одной из попыток не достигали своего апогея, не приближались к ответу на вопрос: «что же такое «я»?».
Вокруг была степь, вдоль которой струилась дорога. И вдруг они повернули за угол.
Как на абсолютно открытом пространстве можно было повернуть за угол...? Но Мелхиседек этой проблемой почему-то не озадачился, хотя множество факторов могли бы стать тому причиной.
Он смотрел вниз на ухабы и видел лишь свои ступни. Ему хотелось двигаться, но чувства его становились с каждой минутой все более и более оскорблены.
Он поднял голову и увидел в не очень серьезном отдалении от себя небоскреб. Это был совершенный неописуемый монстр. Он имел какой-то странный изломанный контур, этажей в нем было штук сто пятьдесят, и верхушку венчал позолоченный шпиль с аналогичного вида шестиконечной звездой на самом кончике.
«Это храм «избранных»,» - сказал не-джинн. Потом воцарилось на некоторое время молчание. Мелхиседек оценивал всеми доступными ему еще пока органами чувств представшую громадину, а не-джинн, видимо, лицезревший ее уже далеко не в первый раз, типа молился, ну, короче, пребывал в похожем на религиозный экстазе.
«А кто нас вообще сюда допустил?» - начал было Мелхиседек - «Я слышал, что...».
«Я. Я допустил,» - перебил его не-джинн, очнувшись и сразу разъярившись - «мы ж с тобой — не кто бы то ни было, а настоящие люди!». «Лю-юди!» - повторил Мелхиседек, как эхо - «Но ведь Белый Будда ждет...!». «Д-да,» - глубоко вздохнул не-джинн - «где ж мы его еще найдем, как не здесь?». «Здесь?» - не выдержал Мелхиседек - «Разве он может быть здесь? Вот в этом уёбище, которое там вдалеке перед нами...?».
«Отставить панику!» - хлопнул его по плечу не-джинн - «В тебе ведь есть настоящая хорошая кровь, избранная кровь! Нам завещан мир. Мы за него в ответе, и...». «Во мне — избранная? Ты, сука, издеваешься?». «Нисколько! Иначе какого хрена я бы начал тебя пасти. Съел бы на завтрак, как любого другого гоя... . Так что слушай, гондон, и не перебивай».
Мелхиседек опешил. Но говорить в ближайшее время не-джинн ничего не стал. Он повернулся спиной к Мелхиседеку и решительно пошел вперед по направлению к небоскребу. Видимо, он не сомневался, что Мелхиседек не отстанет.
Навстречу им начали попадаться некие субъекты, которые имели одновременно безмятежный вид прогуливающихся, но и отчаянный вид бегущих.
Что-то в прошлой жизни у Мелхиседека было связано с небоскребами, поэтому он перестал нервно реагировать на командирство не-джинна, и его отрицательная энергия целиком переключилась на приближающуюся высотку.
Последняя с каждым шагом становилась все уродливей и страшней. Стекла ее отливали оранжевым сатанизмом, форма выламывалась в адскую абракадабру, и вот наступил момент, когда она оказалась реально для перемещающихся близка.
Мелхиседек знал, что небоскреб - это сила и, что небоскреб - это зло. Но это было всегда как-то абстрактно. Он не помнил, чтоб ему когда-то прежде в реальности доводилось оказываться с ними рядом.
Вдруг не-джинн остановился и обо что-то оперся рукой. Мелхиседек нервно на это среагировал: «Что там?».
«Да, стена,» - спокойно ответил не-джинн. «Какая стена? Я ничего не вижу!» - возвысил голос Мелхиседек.
«Небоскреб. Такой же, как и тот,» - показал вдаль не-джинн. «Здесь?!». «Да. Они здесь везде». «Но я ничего не вижу». «Правильно. Ты видишь только то, что тебе показывает твоя карма... . Я вот здесь, например, вижу целый город. Если хочешь, могу тебе показать...».
«Нет. Не надо».  Мелхиседек уставился на пустое место, куда облокотился не-джинн, и представил, что здесь взмывает в небо уродливая громадина. Он был не трусливый человек, но его передернуло.
«Там, где ты сейчас стоишь, тоже находится небоскреб,» - флегматично сообщил не-джинн. Мелхиседек машинально сделал шаг в сторону. «И теперь ты приблизился к самому высокому,» - усмехнулся его собеседник. Мелхиседеку показалось, что он издевается.
«Тут много еще, чего есть... . Вот, например, могила...». И Мелхиседек вдруг увидел, как посреди бескрайней степи проявилась могильная плита с фотографией и надписью на каком-то закорючистом языке, какой ему раньше приходилось где-то встречать.
«Мы ж за угол повернули...,» - пришло в голову Мелхиседеку - «и-и-и... вокруг, насколько хватает глаз, безухабистая равнина!». Но почему-то ему верилось, что если не-джинн сейчас захочет, то выведет из небытия тысячи небоскребов, предоставляя ему нереальный стресс заблудится в их лесу.
Не-джинн подошел к захоронению, с укоризной погладил