Пробка

памятник, сел на землю и закурил. Мелхиседек встал рядом, как посторонний, и ждал, пока тот насытится своим горем.
Не-джинн сидел и качался, повторяя какую-то то ли мантру, то ли чего-то еще, и у Мелхиседека возникло желание ударить его по шее топориком, который был закреплен в петле у него на штанине.
«Т-ты!» - вдруг произнес не-джинн со слезами на глазах и повернул лицо к Мелхиседеку.
Тот с полу-юмором, с полу-досадой процедил сквозь зубы: «Это что, я что ли убил этого «избранного»?».
«Ну а то, кто же?» - зло хохотнул не-джинн, сверкнув глазами, но как-то не попав ими по Мелхиседеку, словно вложив в этот жест смысл и пытаясь заставить собеседника забеспокоиться об упущенном откровении и лихорадочно начать разыскивать расположения того, от кого оно исходило.
«Сначала ты вспорол ему живот и выкинул на пол его кишки. При этом он еще оставался жив. Ты разбросал его внутренности по комнате, сидел, потихоньку цедил коньяк и жадно наблюдал за тем, как он умирает. Когда же это произошло, ты отрезал от тела голову, руки, ноги, наполнил ванну и бросил все это туда».
«Я не помню этого,» - хмуро пробурчал Мелхиседек - «помню только останки, плавающие в ванной».
«Ну-ну,» - опять пряча глаза, покачал головой не-джинн. Он бросил окурок прямо на могильную плиту, что смутило Мелхиседека, и они снова двинулись в путь.
Небоскреб все приближался и приближался. Мелхиседек пытался примерно оценить его высоту и расстояние от них до него. Это, конечно, получалось слабо, но как бы там ни было, он прикинул, что высота «храма избранных» - не менее километра, а идти до него осталось, возможно, чуть больше.
Не-джинн шел и как-то все время усмехался. Мелхиседек уже устал обращать внимание на его странное поведение. И вдруг при отсутствии каких бы то ни было внешних изменений произошло нечто принципиально важное, как будто, была перейдена некая черта.
Небоскреб словно резко шагнул навстречу, и сознание Мелхиседека наполнило уже не недоуменное раздражение, а ощущение пропасти, обрушивающейся вверх.
Он затормозил шаг и напрягся. Монструозное сооружение смотрело на него и ухмылялось. Оно нависало и давило так, что казалось, сейчас лопнут какие-то внутренние перепонки, как может произойти с барабанными от какого-нибудь ударного звука.
Первый порыв был развернуться и бежать без оглядки. Но остановило воспоминание о предстоящей встрече с Белым Буддой. Мелхиседек набычился и, чуть опустив голову, исподлобья взирал на небоскреб.
А тот с таким же выражением разглядывал его. Хотя было не понятно, где у того  глаза. Чудилось, что поскольку тело - из стекла и бетона, то все его существо — это сплошной испепеляющий взгляд.
Мелхиседек несколько раз тяжело вздохнул, как после бега, и надвинул на глаза козырек неизвестно откуда взявшейся на его голове бейсболки.
Теперь ему было видно только массивное основание небоскреба с парой нижних этажей. Скрытое, но подразумеваемое, страшилище вновь после длительного периода пережитой легкости теперь пыталось перекрыть ему какие-то жизненно важные пути перетекания энергии.
«Не циклись. Это все — из пустого в порожнее,» - сказал не-джинн. «Где Белый Будда?» - прохрипел Мелхиседек, не глядя на него - «Ты обещал!».
«А он везде, где ты его найдешь». «Что за чушь?!». «Ну вот, например, под этим самым карнизом... . Я конечно могу тебе раскрыть остальную реальность, но боюсь...». «Нет! Не надо ничего раскрывать. Каким карнизом?». «Вот этим. Который ты сейчас только что на себя надвинул,» - и он потрогал пальцем Мелхиседека за козырек.
«Что-о?» - тот схватился за голову, как за пустое место после того, как ее украли, в паническом разыскивании слегка оступился назад и чуть было не раздавил находящуюся у него за спиной стеклянную дверь.
Сверху нависал низкий бетонный козырек, перекрывавший небольшое пространство перед этим внезапно образовавшимся подъездом.
«И что мне втемяшился этот Белый Будда?» - вдруг спросил Мелхиседек сам себя - «Название, что ли, такое обнадеживающее...?».
Он повернулся назад и встретился взором с полу-человеком-полу-козлом. Тот глядел на него налитыми кровью, впрочем, вполне осмысленными глазами.
«Ты, таки, вывел что-то новое из небытия!» - бросил он с упреком не-джинну.
«Ну, в данном случае тебе это на руку. Козырьку ведь ты рад, не так ли!» - ухмыльнулся тот.
«А что сверху?». «Что сверху? Что может быть сверху? То и есть». «Небоскреб?». Ответа не последовало. Зато человек-козел сильно пнул рогами со своей стороны в стекло. Но последнее оказалось крепким.
«Белый Будда, что тоже избранный? Он - там в храме?».
«Не-ет! Кто ж его туда допустит?! Он — гой. Иначе, стал бы он разъезжать на своей раздолбанной колымаге. Люди и буддами становятся, когда им судьба не улыбается. А вот ты...».
«Что я?!». «Ты бы при желании мог бы стать и водителем у самого Первосвященника». «У Каиафы?». «Не-ет... . Ну, какой Каиафа?! Сейчас все проще. Первосвященника выбирают голосованием... . Правда, того, кто им будет, естественно, сначала назначает Великий Мастер Ложи №1». «А кто Великий Мастер Ложи №1?». «Я этого не знаю, и тебе знать не желаю. Я думаю, что если бы я знал, кто Великий Мастер Ложи №1, меня бы давно уже запаковали в бутылку и бросили в океан, как какого-нибудь грёбаного Хоттабыча...».
«А как же это?» - Мелхиседек показал на свою православную рясу. «Это все условности,» - махнул рукой не-джинн - «главное, чтоб пацаном был реальным, и самое важное — своим». «Свои-им,» - многозначительно покачал головой  Мелхиседек и подумал, что знает себя настолько плохо, что новая пробка в его судьбе может повстречаться на каждом шагу.
Зато он теперь ходил под карнизом туда и обратно, без опаски глядя на небоскреб. До него можно было доплюнуть. Мелхиседек как бы изучал его, что же это за зверь. Привыкал к нему. Что там еще, кроме козла, было у него за спиной, он не особенно задумывался.
И вот он освоился из-под карниза с небоскребом, сделал шаг вперед на открытое пространство, опять почувствовал нажим, стало ломить уши, словно глубоко под водой, и снова кто-то живой — невероятно громадный и уродливый - навис над ним.
Он заскочил обратно под козырек и с размаху ударился спиной об стеклянную дверь. Там внутри сразу кто-то зашевелился и запрыгал.
Не-джинн оказался рядом, и Мелхиседеку показалось, что он попытался воспрепятствовать тому, чтобы Мелхиседек обернулся и увидел то, что находится за этой случайно подвернувшейся дверью.
«Педерастия их уже утомила,» - сказал не-джинн. «Что?». «Они теперь предаются в основном звероложеству». «И-и-и... мне ты это зачем рассказываешь?». «А затем, что, кто не толерантен, тот будет выебан, то есть низведен до уровня животного». «Почему, если выебан, то до уровня животного?». «Потому что цивилизованные люди теперь ебут только животных!» - раздраженно гаркнул не-джинн. «А почему цивилизованные люди теперь ебут только животных?» - с тупой наивностью почти в пустоту произнес Мелхиседек. Но из адресованного небытия вполне реалистично прозвучало: «Потому что педерастия их уже утомила».
_____
Буднично к пандусу причалил ковчег. Хотя он был автомобильным фургоном, но делал вид, что он — корабль и что он приплыл по воде.
Мелхиседеку необходимо было освободиться от всего негативного, буквально недавно возникшего в его мировосприятии. Ведь, так тогда вдруг стало ему все гладко...!
«И... теперь снова эти кармические страсти...! Из прошлого, гнусного, забытого. Зачем они вновь возвращаются?! Опять кто-то кого-то пытается нагнуть, наебать, подчинить... . Себя объявил избранным, а остальных - быдлом. Не хочу в этом участвовать! Отъебитесь! Я уже почти достиг освобождения. А вы под ногами болтаетесь!».
Они куда-то стали долго ехать, или... плыть. Но это было уже не важно. Ковчег покачивало.
Белый Будда сидел не троне, вырезанном из какого-то непонятного материала в форме льва.
Мелхиседеку было вновь хорошо и свободно, хотя Будда, почему-то, сидел к нему спиной и между ними была решетка.
Но он не придал этому значения и начал считать спицы на колесе, предположительно, Дхармачакра, если он правильно вспомнил.
Их оказалось восемь. «Благородный восьмеричный путь символизируют,» - вслух произнес Мелхиседек - «это я точно идентифицировал».
Белый Будда обернулся на его слова. «Это просто руль автомобиля,» - пожал он плечами - «расслабься, братан. То, что по настоящему ценно, никогда не вопиет о своей ценности».
И тут Мелхиседек сначала ужаснулся, потом подумал и даже усмехнулся, поняв, что все на самом деле не так страшно, как казалось прежде. Однако, ничего нельзя избежать. Оно возвращается в том, или ином виде. Но жгучесть, или неприемлемость его, определяется исключительно твоей пугливостью.
В круглом лотке за рычагом коробки передач стояла открытая бутылка шампанского, и в лотке рядом, как ни в чем не бывало, лежала еще не сбытая никуда, не перекрывшая еще никому дыхание, пробка.
Бультерьер с тревогой навострил уши и, подвинувшись к ней ближе, пошевелил носом и принюхался. Пахла ли она для него как-то, Мелхиседек не знал. Но ему она явно мозолила глаз чем-то, помимо просто своего существования.
Нехотя и через силу, изображая снисхождение, чтобы скрыть тревогу, он сначала косо и одним глазом, но потом с все возрастающим вниманием, и уже не скрывая воодушевленной паники, воззрился на аналог того, что так долго носил в себе/с собой и  тщательно берег.
Пробка, как будто, шевелилась, то есть не сдвигалась с места, но ее контуры еле заметно все время меняли свои очертания. Поверхность микроскопически вибрировала.
Разглядеть причину такого ее поведения вдруг показалось Мелхиседеку просто обязанностью всякого порядочного человека. Однако, псу думалось иначе, он зарычал и заскреб когтями по полу фургона.
Первой частью своего сознания Мелхиседек с юмором вспоминал, что подобную формулировку «долг каждого порядочного человека» к месту и не к месту постоянно использовали «избранные», подразумевая по этим эвфемизмом, естественно, служение им. Второй же частью он с трепетом погружался в созерцание того, что постепенно выступало перед ним по мере все более и более пристального всматривания.
Это походило на действие зума фотоаппарата: напряжение внимания было аналогично рычажку, приближающему или увеличивающему объект.
Пробка, как мизерными чешуйками, была покрыта некими элементами, которые были живыми.  
Зрелище завораживало своей жутью. На ней, словно черви на трупе, кишели... автомобили. Раз в секунду они еле-еле сдвигались. Это была пробка в пробке.
И как только первое чувство шока и отвращения прошло, Мелхиседек, уже мысленно погруженный в игрушечное месиво, не смотря на четкую память о безысходной мучительности того, теперь уже почти забытого, состояния, почувствовал, что он по нему в некотором смысле даже соскучился.
Там осталось что-то такое - для него близкое и родное — часть его самого, без которой он не был бы вполне полноценен.
Пес заволновался еще более сильно. Даже поднял и всхлопнул крыльями, как орел в клетке. Вращал бешеными глазами - от Мелхиседека к не-джинну и обратно.
Но от появления эмоций до реализации их в образование намерения у Мелхиседека всегда проходило достаточно много времени.
И в данном случае это оказалось