чмокнула ее в щеку, выглядела она неважно.
— Принеси восемьсот долларов, — сказал Жоржик.
Вальтро исполнила. Нелли взяла деньги, еще раз чмокнула ее в щеку и тут же уехала.
— Что произошло? — спросила Вальтро, когда они уже сидели за столом и пили кофе. — У дочери этой старой дуры опять случилось что-то с мандой, с головой или ее очередным любовником, — со злостью ответил Жоржик. — И как всегда любовь или здоровье приходится покупать за деньги.
— Я никак не могу понять, — сказала Вальтро, помолчав, — если вы с Нелли полжизни проработали вместе, то почему у тебя есть деньги, а у нее нет?
— Если бы я был просто старым, самовлюбленным, тупым и жадным козлом, я бы объяснил тебе это в два счета, на пальцах, — ответил Жоржик, — но, поскольку, я старый, паршивый козел, который пытается всучить тебе хоть шерсти клок, то я вынужден углубиться в суть проблемы. С углубления в суть этой проблемы началось мое понимание того, как работает этот лохотрон, в котором мы живем, — государство. Плесни-ка мне еще чашечку кофе, и я прочту тебе маленькую лекцию по политэкономии.
— Я работал всю жизнь, — продолжил Жоржик, отпивая кофе, — а работать я начал с восьми лет. Я пел в хоре, и уже тогда на мне зарабатывали деньги и те, кто получали зарплату за руководство этим хором, и те, кто продавали билеты на наши выступления. Меня, правда, кормили. Тогда телевидения не было, в Коми АССР вообще ни хрена не было, люди платили за то, чтобы послушать в тепле «Во поле береза стояла». Со временем я приспособился петь в церкви на разные праздники, мне было уже лет 11. Там платили хорошо и деньгами, и едой, но это было редкое удовольствие. Петь — это тяжелая работа, Вальтро, физически тяжелая, в особенности, для пацана. Но я пел и в детдоме, когда нужно было пустить пыль каким-нибудь проверяющим, а потом и во взрослом хоре, и солистом хора, я пел и в консерватории, и в концертах, которые давала эта консерватория, и в армии, куда меня забрали из консерватории. И везде я зарабатывал деньги для кого-то, но трудовую книжку на руки с первой записью в ней я получил только в 26 лет вместе с дипломом.
К тому времени я уже восемнадцать лет отработал на дядю, а трудового стажу было ноль. Потом я работал в театре и ездил на гастроли, но зарабатывал-то я, в основном, на халтурах, а зарплата, с которой насчитывается пенсия, у меня была 150 рублей. Если бы не проклятый капитализм, Вальтро, — Жоржик ухмыльнулся, — я сидел бы сейчас под церковью со своей пенсией и пел «Враги сожгли родную хату». Потом уже, работая в Вене по контракту, я узнал, как люди зарабатывают себе пенсию в тех странах, где с лохотрона что-то перепадает людям. Там нет никаких пенсионных фондов. Там есть счет в пенсионном банке, на который каждый работодатель каждому работнику переводит пенсионный взнос персонально. Разумеется, лохотрон пользуется суммой, которая там накапливается, пока мужику не исполнится 60 лет, но когда исполнилось, отдает все, до копейки.
— Сразу? — спросила Вальтро.
— Зачем сразу? — удивился Жоржик. — Если каждый, кто имеет пенсию, имеет и сбережения помимо нее и целую кучу страховок, связанных с ней системой социального обеспечения? Никто не может запустить лапу в персональный счет, как в пенсионный фонд, пенсионер не ждет, когда ему принесут или не принесут пенсию, он идет в банк и сам берет ее, это его деньги. А если он сдохнет, лохотрон сбросит остаток суммы его наследнику, а не украдет, как в некоторых чмошных странах. Пенсионер — это автоматически богатый человек, он точно знает сумму, которой располагает, и не зависит ни от каких сраных реформ. Бедным может быть только тот, кто не вкладывал в лохотрон или не был к нему допущен. А если вкладывал, то автоматически стал партнером лохотрона, который с ним делится, обирая гастарбайтеров и используя общий капитал для обирания слабоумных стран. Так работает эта машина там, где лохотрон находится в руках у умных людей, которые не ждут, пока их развесят на фонарях, а не у чмошников и жадных фраеров, как здесь.
— И ты использовал эту машину, чтобы стать богатым? — спросила Вальтро.
— Нет. Иностранцев к ней не подпускают. Да к тому времени мне это и не нужно было. В Вене я получал такие гонорары, что не знал, куда деньги девать. Там я и свой первый «Харли» купил, не этот, на котором ты сейчас ездишь, тот я разбил. И не только «Харли», но и «Порш», который мне и на хрен не был нужен и ушел в ту же жопу. Однако у меня хватило ума не пораздавать все свои бабки халявщикам, которые вокруг меня крутились, — Жоржик усмехнулся. — А может, просто не нашлось подходящего. От ума или от отсутствия счастья в жизни, но у меня кое-что осталось, и тебе хватит. А вот у Нелли счастья было больше, а ума меньше. Она ведь не только в Вене пела, она пела в «Ла Скале», она в Большом пела целый сезон, в отличие от меня. К тому же она была обалденной красавицей, ты сейчас просто не можешь себе представить, какой. За ней всегда увивалась свора любовников, ей это нравилось, им тоже, она же была доброй, щедрой и никогда ни в чем не отказывала. А я ведь говорил ей: “Нелька, не просирай ты все на этих говнюков, кинь что-нибудь в загашник, а то мне на старости лет не к кому будет и приползти опохмелиться”. От кого-то из них она прижила двух дочерей. Одна уже умерла, удавилась в психушке, вторая сосет из нее кровь по сей день. А папочка у Нелли был суровый воин, старый большевик и персональный пенсионер. Он ни в жисть не давал ей ни копейки, но, наверное, это он убедил ее в том, что родное государство всегда поможет: и в беде поддержит, и сопли вытрет. Во всяком случае, когда она не смогла больше петь, то осталась со своей неперсональной пенсией, дочкой, внучкой и их любовниками. Я люблю эту старую дуру и вырвал для тебя этот клок шерсти со своего обросшего сердца, только для того, чтобы ты поняла — рассчитывать можно только на себя и на деньги, желательно, в твердой валюте. Я вот обзываю Нелли дурой, но должен признать, что не мои умные мозги уберегли меня от той же судьбы, а мое одиночество. У меня никогда не было баб, не было детей, я не был красавчиком, не был умником и не был везунчиком, но мне повезло. За все надо платить. Эта жизнь — проститутка, она ничего не дает задаром. Мы платим за любовь, платим за семейное счастье и за несчастье, платим за дружбу, и все наши бескорыстные поступки облагаются налогом. Одиночество — это тяжелый груз, но он дает свободу маневра. Одинокое плавание опасно, но без такого груза в трюме тебя будет носить ветрами судьбы, а со счастьем на палубе перевернет к чертовой матери. Потому что жизнь забирает назад все, что мы у нее берем, и уходит, обшарив наши карманы.
После длительного молчания, Вальтро спросила:
— А зачем ты взял с собой меня?
Жоржик глупо хихикнул. Потом еще раз глупо хихикнул, и в глазах его начал медленно разгораться желтый огонь, или просто старческая влага выступила в лучах восходящего солнца.
— Потому... — прошипел он, дергая себя за бороду, и не в силах удержать душащий его дурацкий смех, — что ты... великая драгоценность. — И выкрикнул: — Ты приз, Вальтро!
ГЛАВА 8.
Возвращаясь вечером из города, Вальтро сбила собаку, перебегавшую дорогу. Она привезла собаку домой и сделала для нее все, что могла, но животное все равно умерло к утру.
— Зачем мы это делаем? — сказала она, закопав собаку в дальнем углу двора. — Я же знала, что она умрет.
— Есть вещи, которые разумный человек не должен делать, — усмехнулся Жоржик, — но он делает их потому, что он человек, а не тварь. И есть вещи, которые человеческая тварь делает в силу своей разумности, животное так не делает никогда.
— Я режу таких же собак в колледже, — усмехнулась в ответ Вальтро. — Я человек или разумная тварь?
— Ты хочешь знать, что такое ты или что такое человек? — Жоржик поднял брови. — Оба вопроса к Творцу, — он сплюнул рядом с могильным холмиком, — создавшему всех тварей по паре. Но исходя из своего тварного опыта двойственности, могу сообщить тебе, что пар столько же, сколько человеческих единиц. Человек торчит между плюсом и минусом, пока необходимость не толкнет его в жопу. Тогда его несет левой-правой из света в тень и перемножая на каждого встречного. В результате, получается такая сумма дерьма и света, которой как раз хватает на билет в ад.
— Человек получает такой билет, когда рождается, — возразила Вальтро, — прямо из рук Творца. Пошли помянем, что ли? Не поеду я сегодня в колледж.
— Ну и черт с ним, — согласился Жоржик.
— Ты как всегда сильно преувеличиваешь, — сказала Вальтро, когда они выпили по глотку виски. — И как всегда ради красного словца. На самом деле, не так уж трудно отличить человека от куска дерьма.
— Красное словцо — это твердая валюта в обмене с любым собеседником, оно архетипично, — ответил Жоржик, — а на деревянное словцо не купишь ни внимания, ни понимания. Люди косноязычат и до кулаков доходят, путаясь в родном языке, как в иностранном. Но чтобы отличить человека от куска дерьма, нужно увидеть его дела.
— Не обязательно, — возразила Вальтро. — Это можно понять с первого взгляда: по лицу, по глазам, по жестам. Язык тела говорит больше, чем речь. А если действия человека разрушают первое впечатление, это говорит о том, что он действует против собственной природы, а не о том, что первое впечатление не верно.
— Но мы все действуем против собственной природы! — воскликнул Жоржик. — Если бы люди действовали в соответствии с ней, то одни не действовали бы вообще, а другие с наслаждением топтали бы недействующих. Ты весьма проницательна, ангел мой, неужели ты еще не поняла, что в этом мире живут две породы людей: действующие твари и недействующие творцы?
— Твое красное словцо не прошло, — усмехнулась Вальтро. — Поясни.
— Ты уже приготовила свое лукошко, Золушка? — усмехнулся Жоржик. — Я собираюсь нащипать тебе туда клочьев бесполезной мудрости, может, ты свяжешь из них мне носки. Так вот, ангел мой, — он подергал себя за бороду, — физическое действие — это то, что у нас общее с животными. Умственная деятельность — это то, что отличает нас от животных. Физической деятельности вполне достаточно для выживания. А умственной недостаточно. Умственная деятельность — это изыск, абсолютно не необходимый для выживания тела. Она является причиной творчества, абсолютно ненужного и вредного в условиях борьбы за выживание. Если птица начнет творить вместо того, чтобы вить гнездо, она сдохнет и не даст потомства. Чтобы выжить, нужно смотреть на мир через амбразуру, как бык или тигр, отсекая все лишнее и действуя всегда одним и тем же проверенным способом. Ум не мог появиться в борьбе за существование, он появился против этой борьбы, кто-то подкинул его человеку. Ум выдрессировал сам себя смотреть через амбразуру, как бык или тигр, чтобы выжить среди животных. Любое животное, от вируса до быка, разрушитель по своей природе, абсолютно не способный к творчеству, которое разрушает способ его существования. Оно топчет и прогрызает дыры и никогда не может остановиться, потому что умрет. Ум, который зафиксирован в такой позиции, принадлежит твари, он является атавизмом. Тварь уже не может использовать такой ум для получения кайфа от пожирания. Тогда она использует его для
