можно сравнить с кораблём, догорающим в холодном колдовском пламени. Вот стихло прощальное танго листвы, от деревьев остался только остов – значит, скоро всё покроется морозным пеплом, чтобы далёкой весной возродиться и плыть через жаркое лето к следующему роскошному апокалипсису.
Щемящее чувство расставания, помноженное на уютную уверенность в воскрешении, как раз и даёт восторженный пушкинский аккорд: «Люблю я пышное природы увяданье!».
Стадный инстинкт
В автобусе ожесточённо заспорили. (Тот случай, когда тема не имеет для нас значения). В целом у интеллигентных участников дискуссии чувствовался явно не слабый уровень подготовки, но очень уж разный подход. Мнения из клокочущего клубка торчали во все стороны, словно колючки ежа. Лихо обогнав пару машин, в прения вмешался водитель, восполняя своё невежество хамской уверенностью в собственной правоте. В другой ситуации на него не обратили бы и малейшего внимания, но сейчас у шоферюги был козырной туз: баранка в руках! И что вы думаете?! Все горе-спорщики, все эти лебеди, раки и щуки начали как-то подстраивать своё мнение под глупость, изречённую водилой!
Две радости
Хочу проиллюстрировать наглядным примером старую истину: гостю рады в двух случаях: когда он приезжает, и когда - уезжает. Поговорка не учитывает нюансы, а они есть.
На автобусной остановке благословенного Ачаира женщина средних лет провожает гостей. По всему видно, что это очень близкие, дорогие ей люди. Беседа течёт легко и непринуждённо; искристые улыбки, налетая одна на одну, то и дело обдают окружающих живительными брызгами смеха. Другая женщина (тоже средних лет) встречает гостей; её глаза – фонтан радости, предвкушение праздника. Двери автобуса открываются; одна посылает прощальные приветствия, другая душит гостей в объятиях. Дождавшись, когда автобус скроется за поворотом, проводившая гостей женщина с уставшей улыбкой смотрит на захлёбывающуюся от счастья компанию. Так отягощенная опытом зрелость улыбается беззаботной кипящей юности.
А я лягу-прилягу…
Отработав сутки, я, конечно же, нуждаюсь в дневном сне, но тут на ровном месте возникает проблема (не у меня – у тёщи). Есть два наиболее приемлемых варианта: либо я отдыхаю в зале – тогда тёща не сможет смотреть телевизор, что для неё хуже Бастилии; либо я ложусь на койку Родика – тогда тёща лишается возможности добраться до своей кровати, что ей хочется сделать сразу же, как только я закрываю за собой дверь. Кстати, когда я отдыхаю в зале, тёща замечательно обходится без кровати – тогда её снедает лишь тоска по телевизору.
Итого: лисицы имеют норы и птицы небесные - гнёзда, а сын человеческий не имеет, где голову приклонить.
Ряженый мираж
или
праздник, который нельзя ухватить
Новый Год – казалось бы, самый весёлый праздник; карнавал с ностальгическим запахом детства и хвои; но в то же время это - самый грустный, фатальный обман; обман к которому невозможно привыкнуть. Вот казнены первые сосны и ели… начинаются празднества в детских садах, школах, организациях… Новый Год!.. Новый Год!.. Новый Год!.. хозяйки вновь и вновь бегут в магазин за продуктами, им навязчиво кажется, что чего-то не докупили… всё! всё кружится в бешеном вихре!.. и негде скрыться от оглушающего рефрена: «Новый Год!.. Новый Год!.. скоро Новый Год!..». Вдруг это безумие сменяется пронзительной тишиной, в которой раздаётся мерный бой курантов. Кажется, ну вот сейчас главное и начнётся - весь предыдущий шабаш был только присказкой. Но ничего не начинается, и ничего не происходит. Оказывается, что Новый Год уже встретили; жизнь возвращается в своё прежнее русло.
Новый Год или ещё только будет, или уже прошёл; в настоящем он живёт лишь мгновение, недоступное простым смертным.
Из антологии трусости
- Сволочи!.. Трусы!.. Чего они испугались?! Их много, а я один. Ну стало бы их, со мной, на одного больше!.. Что с того? Подлые трусы… Я ведь до всего дошёл сам. Никто, никто не помог мне. Только сам… Они свои тайны прятали, страхом смерти охраняли. А я не побоялся! По мне лучше умереть узнав, чем жить, не ведая и не смея. Подлые, мстительные твари!.. Когда мне осталось сделать один маленький шажок, они меня вышвырнули. Испугались, что я пойду дальше? Ведь что-то есть там дальше? Должно быть. Что ж они сами топчутся на месте и не идут туда? Обленившиеся трусы! Они ведь насквозь пропитаны страхом; для них потерять власть, влияние страшнее всего. Они привыкли, что все их почитают, благодарят, боготворят, превозносят… преклоняются перед ними… А тут раз!.. и кто-то решил стать вровень… Вот они и набросились на меня скопом… Ничтожества, жалкие ничтожества, возомнившие себя великими богами. Если вы такие великие, что ж вы испугались?! Со страху-то своего выкинули меня с такой силой, что и не пойму где я?.. Сдаётся мне, что здесь никогда никого и ничего не было. Да, похоже что так… А может оно и к лучшему… Но ведь обидно: один шаг оставался… Трусы… Ну, ладно… больше ни слова о них. О себе надобно подумать. Мы ещё посмотрим, кто есть кто!.. Любой конец всегда является началом… Надо только спокойно обдумать: что необходимо сделать в этом самом начале?
Постепенно обида затихала; он ещё раз огляделся вокруг и, убедившись, что помощи ждать неоткуда, принялся за работу.
То, что происходило дальше, Вы уже не раз слышали, читали… Напомню вкратце:
В начале сотворил Бог небо и землю.
И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его.
…
И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей; и вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту.
Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.
Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься.
И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.
И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят.
И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.
Аккапаляпсис
или баня по Юдаевски.
Самое ценное в стихах и в жизни – то, что сорвалось.
М. Цветаева.
Ещё в понедельник, когда Юдаев приглашал нас в баню (в субботнюю баню!), было ясно, что он ошпарился какой-то идеей. Кого нас? Две семьи: Поповых и - вот теперь уже с полным правом - нас – Усовых. В течение всей недели было столько напоминаний, что мы -Усовы- не знали к чему готовиться. К субботе нервы жены не выдержали напряжения, и она категорично заявила: ''Я не пойду!''. Безапелляционный тон не оставлял мне никакого пространства для манёвра. Пришлось идти одному, что я сделал с некоторым опозданием, будучи вынужден сам собирать ''банный комплект''.
В доме Юдаевых царила праздничная, абсолютно не банная атмосфера. Я не то чтобы насторожился, но уже(!) почувствовал неловкость за пузатый полиэтиленовый пакет с выглядывающим полотенцем. Быстро сунув его подальше, в укромный угол, заглянул в просторную кухню. Поповы уже были там. Сразу было видно – у них в стане смятение не меньше нашего. Однако их решение было весьма неожиданным, и, по-своему, великолепным: они помылись в своей бане и, взяв бутылку вина, пришли к Юдаевым уже чисто на ужин. Вскоре выяснилось, что, и хозяева мыться в бане не намерены, так как проделали это заранее, ещё вчера. Я оказался в определённо дурацком положении. ''Белая ворона, белая ворона'' – рефреном выбивало в голове. Успокоившись, поразмыслив, решил: тут ещё можно поспорить, кто есть кто. Но зачем?!
Вечер (вернее его застольная и для большинства единственная часть) начинался торжественно. Вино, шампанское, водка (классика – она везде классика!), заправленный самогон (а это уже народный фольклор), самые разнообразные холодные закуски, горячие голубцы, источающие провоцирующий аромат – всё это заканчивалось вопросом: какой сегодня праздник? Что же я за целую неделю не нашёл времени заглянуть в календарь! Поповы, изредка растерянно переглядываясь, в целом вели солидную игру под девизом: гость всегда прав!
Хлопок, ленивый полёт осиротевшей пробки, не менее ленивое шипение шампанского в бокалах, которое похоже, воображает себя мыльной пеной, и улыбающийся хозяин, оглядывая всех с превосходством снисходительного знатока зачинает тост. Кульминация любопытства. По глазам хозяйки вижу, – она тоже туманно представляет, о чём пойдёт речь. Виноват: уже пошла!
- Товарищи! – тихо произнёс Юдаев, нежась под лучами наших взглядов. Начало меня устраивало: обращение ''товарищи'' в наше пост социалистическое время можно услышать или от прокоммунистов, или от людей с хорошим вкусом.
- Товарищи! Я бы хотел поговорить сегодня об Апокалипсисе, – последнее, достаточно трудное слово, он произнёс с удивительной (и уже тем подозрительной) лёгкостью. Очень быстро его речь потеряла очертания тоста, во всяком случае, в моём понимании слова ''тост''. Взвинчивая темп, он закидывал нас сведениями о приближающимся Апокалипсисе, иногда, для разнообразия, называя его Армагеддоном. Но, всё-таки, первому варианту отдавалось явное предпочтение. Мы попали в театр одного актёра. Монолог героя носил несколько сумбурный, но весьма страстный и убедительный для самого исполнителя характер. После каждого содрогающегося ''Апокалипсиса'' он (на сей раз уже без содрогания) наливал себе полную рюмку водки и залпом осушал её. Публика не успевала за сценой. Вряд ли Апокалипсис сам по себе сильно интересовал Юдаева, скорее он слишком серьёзно относился к себе как к его провозвестнику. Диапазон быстро опьяневшего дарования потрясал: он то исходил пафосом любви к ближним, то изливал желчь на всех неправедников (кои по смыслу были опять же эти ближние); в одно мгновение переходил от вселенской тоски до безудержного кабацкого веселья; от горечи безысходности устремлялся к разбойничьей лихости; то играл разъярённого средневекового монаха воюющего с ведьмаками, то сам был оскаленным ведьмаком. Его голос звучал то, как флейта, упавшая на сцену, то, как контрабас, о который запнулись, потянувшись за флейтой. Он то утончённо восхищался достижениями цивилизации, забрасывая нас высокопарностью, то лаконично заключал с сарайным акцентом: ''всё говно!''.
Хозяйка сделала несколько отчаянных попыток внести свою режиссуру в спектакль, но всё было тщетно. Актёр неистовствовал и жеманничал, ругался и пел, грозил и страшился, пил водку и …не закусывал. Постепенно он начал отдавать предпочтение
