Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится о казни Иисуса, - есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.
- Нет ни одной восточной религии, - говорил Берлиоз, - в которой, как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор...
А потом вылезает киевский дядя:
- Михаил Александрович! Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?
Понятно, что фраза родом из пословицы: «В огороде бузина, - а в Киеве дядька». Под бузиной тут подразумевается вся предыдущая трель Берлиоза. Разумеется, функциональное использование дяди на этом не заканчивается.
Эпизод второй.
Дядя Берлиоза получает странную телеграмму.
"Меня только что зарезало трамваем на Патриарших. Похороны пятницу, три часа дня. Приезжай. Берлиоз".
Максимилиан Андреевич считался, и заслуженно, одним из умнейших людей в
Киеве. Но и самого умного человека подобная телеграмма может поставить в
тупик. Раз человек телеграфирует, что его зарезало, то ясно, что его
зарезало не насмерть. Но при чем же тогда похороны? Или он очень плох и
предвидит, что умрет? Это возможно, но в высшей степени странна эта точность - откуда он так-таки знает, что хоронить его будут в пятницу в три часа
дня? Удивительная телеграмма!
Эпизод третий.
Официальная версия таинственных событий.
Представители следствия и опытные психиатры установили, что члены
преступной шайки или, по крайней мере, один из них (преимущественно
подозрение в этом падало на Коровьева) являлись невиданной силы
гипнотизерами, могущими показывать себя не в том месте, где они на самом
деле находились, а на позициях мнимых, смещенных. Помимо этого, они свободно
внушали столкнувшимся с ними, что некие вещи или люди находятся там, где на
самом деле их не было, и наоборот, удаляли из поля зрения те вещи или людей,
которые действительно в этом поле зрения имелись.
В свете таких объяснений решительно все понятно…
Ко всем трём эпизодам Булгаков даёт один и тот же ключ, и прячет его именно в бытовой сцене с телеграммой. Так оно куда наглядней.
Однако умные люди на то и умны, чтобы разбираться в запутанных вещах. Очень просто. Произошла ошибка, и депешу передали исковерканной. Слово "меня", без сомнения, попало сюда из другой телеграммы, вместо слова "Берлиоза", которое приняло вид "Берлиоз" и попало в конец телеграммы.
Изоморфизм поучений Берлиоза, логики его дяди и объяснения событий властями очевиден.
Не знаю, выбросил Бортко этот ключ специально или не смог органично вписать его в картину? В любом случае жаль. В идейном плане фильм получился слегка кастрированным.
О настоящем поэте
Начнём всё-таки с прозы. Так будет, как это ни странно, короче. Нам нужно только накидать базис векторов.
Г-н Журден: А когда мы разговариваем, это что же такое будет?
Учитель философии: Проза.
Г-н Журден: Что? Когда я говорю: "Николь, принеси мне туфли и ночной колпак", это проза?
Учитель философии: Да, сударь.
Г-н Журден: Честное слово, я и не подозревал, что вот уже более сорока лет говорю прозой.
«Мещанин во дворянстве» Мольер
Есть много величайших мастеров прозы, но попробуйте в повседневной жизни говорить их текстами. Только представьте себе. Что из этого эксперимента выйдет понятно и так. Книжный и разговорный языки, несмотря на то, что у них одинаковые слова, имеют очень хитро скроенную область пересечения. Из этой области практически невозможно состряпать ни книжную, ни разговорную речь. Обязательно придётся брать нечто выходящее за пределы области пересечения, и это нечто тут же выдаст с головой место своей постоянной прописки.
А с поэзией как? Вроде мы не изъясняемся стихами с продавцами, чиновниками, соседями… в лучшем случае цитируем. Но поэзия возникла раньше письменности! Устное народное творчество уже после записали, как сумели. А раз до письменности поэзия уже существовала, значит, были и поэты. Вот об одном таком реликте я и хочу рассказать.
Каюсь: я не помню ни имени его, ни фамилии. Мы смолоду транжиры, не знаем цену ни людям, ни событиям. Он работал на башенном кране. А какая работа у крановщика? Поднимешь что-нибудь, через час опустишь, через два часа опять поднимешь. Одному может и скучно, но вниз не набегаешься. Он брал с собой в небеса чистые листы, карандаш и бутылку вина. А вечером, за ужином, бригада слушала его свежеиспечённую поэзию. Он читал по бумажке, а потом сжигал её. Новый день принесёт новые стихи. Однажды я, вооружившись блокнотом и ручкой, тайком записал одно его стихотворение. Привожу его точь-в-точь.
Вы думаете, что я алкоголик?
Вам кажется: напился я до колик?
Вы ошибаетесь, друзья родные,
Я путешествовал в миры иные.
И я беседовал с Сократом,
Он называл меня собратом,
И видел я царицу Нефертити…
Вы мне не верите? Ну как хотите!
Я ж не соврал вам, ну ни нотки!
Я всю вам правду говорил!
А!.. всё равно, налейте водки –
Мне очень надо в древний мир!
У него была потрясающая манера читать стихи: то была живая естественная разговорная речь! Никакой декламации! и в то же время он всегда обращался к душам слушателей. Всякий миг казалось: он не замолкает только из учтивости, ибо собеседники не в силах поддержать беседу на поэтической ноте.
Вот и всё, что я помню, об этом удивительном человеке, бравшем у Бога слова взаймы.
Прополка, Чехов, Сукачёв…
Если мне случится упомянуть о птице, поющей над моим окном, то это вовсе не будет означать, что я мню себя орнитологом. То же самое с Чеховым и литературой. А посему, ревнители классика, не волнуйтесь почём зря, просто считайте, что это моё внутреннее зеркало такое кривое, грязное, с трещинами и царапинами. Делов-то!
Я в жизни соврать и умею, и люблю, но на бумаге – никогда! Даже желания не возникает; рассматриваю рукописную ложь как грубый технический брак – что-то вроде «жы-шы». Коротко нацарапать о Чехове подмывало (и не раз!), но всякий раз останавливало литературное величие его фигуры. А зря! Хочешь сказать – говори! А если молчишь, - знай: за всей мишурой доводов, оправданий кроется самая обыкновенная убогая трусость. Мне набраться храбрости помог случай. Пропалывал я картошку. Дело это надоедает удивительно быстро. А тут ещё жара, гнус… Чувствую: всё - сил больше нет! Нисколько. Решил прибегнуть к допингу: одел наушники и включил концерт Гарика Сукачёва…
Снобы от музыки, наверняка, будут воротить носы:
- Ну что за музыкант… какой там голос… нашёлся, понимаете ли, ещё один Хворостовский…
Плевать! Сукачёв помог мне прополоть картошку. В нём есть энергетика! В боевых условиях Сукачёв работает, а вот Хворостовский вряд ли. Для оперы нужна другая атмосфера. Простой мат скорее поднимет бойца из окопа, чем ария Ленского. Кстати! у Сукачёва, помимо прочего, замечательные аранжировки, сочные, но не навороченные.
Сказав о Сукачёве и устыдившись своей застенчивости, я решил под этот приступ храбрости высказаться и о Чехове.
Антон Павлович очень умён, большой мастер и так далее, но это мудрость патологоанатома (нарочито гайки покруче затягиваю). Он не страстен, чёрт побери(!), нет в нём экстаза жизни, вдохновения любовника! Чехов препарирует известные ему миры, но не рождает новые. Особенно тоскливо это видно в пьесах, где подразумевается, что жизнь вообще-то существует, говорится о ней, вздыхается… но самой жизни в них нет!
Для сравнения возьмём Купера. Вот отрывок из статьи Марка Твена «Литературные грехи Фенимора Купера»:
…герои описаны сумбурно и всеми своими поступками и речами доказывают, что они вовсе не те люди, какими автор желает их представить; юмор напыщенный, а пафос комичный, диалоги... неописуемы, любовные сцены тошнотворны, язык - вопиющее преступление.
Всё так. Но вот фокус: всё это безобразие завораживает, тянет к себе, заставляет душу испытать новое, дотоле неведомое. Прочитав «Зверобой» в детстве, в зрелом возрасте переживаешь к нему сложное чувство: с одной стороны видишь то, о чём писал Марк Твен, с другой – не можешь сопротивляться светлой и нежной ностальгии. И чувство решительно берёт верх над формальным сводом литературных правил! А Чехов, при всей безупречности текста, при всём понимании жизни – есть пища только для ума. Не трепещет от него сердце! Помните у Бабеля:
И он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть владычествует над мирами.
Настоящая страсть наводит на окружающих мощные индукционные токи, люди заражаются ей. Чехов в этом отношении стерилен как простынь после прожарки.
Физикам конца девятнадцатого века казалось, что они постигли если не всё, то почти всё, и следующим поколениям останется только уточнять цифры после запятой. Но тут явился одержимый Энштейн, со своей теорией относительности, и всё полетело к чёртовой матери. Или. Колумб. Ну плавал бы в Индию как все. Так нет!..
Находясь в плену логики системы невозможно вырваться за её пределы. Здесь зачастую надо поступать наперекор всякой логике, вопреки всем знаниям! И вот страсть как раз и является энергетической подпиткой, ракетоносителем, выводящим мысль (жизнь!) за пределы старых систем. Потом всё успокоится, устаканится, новые евклиды систематизируют новые законы, теоремы. И будут они незыблемы до следующих лобачевских. Вот примерно так.
А может и зря, я столько нагородил. Достаточно было сказать:
- Строчки Чехова обесточены (в поэзии таким явлением был Пастернак), не хочется после них ни горы воротить, ни америки открывать! Ну не поёт от Чехова душа, не рвётся в романтические дали!
Душа не поёт. Но разум, вечно тянущийся к изощрённости (исключений не встречал!), то и дело восхищается:
- Как тонко! умно!
Что ж, против этого никто и не спорит.
Критик
Знаю: тема тёщи в моём сборнике явно перегружена. Но что делать?! Обойти такой могучий столп мне не под силу. Вот скажите, как можно не восторгаться следующим эпизодом?!
В нашей семье не принято говорить о моих писаниях. Ни хорошо, ни плохо, никак. Но сплетни нет-нет, да и достигнут ушей тёщи окольной стороной. И вот, слушая как я читаю дочери стихотворение Маяковского «Военно-морская любовь», тёща ставит диагноз-приговор:
- Если только это ты написал, то это – полная чушь!
Само собой разумеется, что последнее слово в оригинале было намного круче.
Ну признайтесь, разве с Ваших губ не норовит слететь салонное «какая прелесть!»?
Его величество план
Как человек порывистый, стихийный и, чего греха таить, ненадёжный, я терпеть не могу всякие планы и обязательства. Жена напротив – план ставит во главу угла. Чаще всего права оказывается именно она. Но не всегда. Порой в её плановом хозяйстве случаются преинтереснейшие ляпы, выравнивающие крен нашей семейной лодки.
Пришла грибная пора. Дождавшись выходного, мы с женой вооружились ножами, полиэтиленовыми вёдрами (важная деталь!) и пошли в лес. Идём, идём, а грибов всё нет. Вдруг перед нами открывается большая поляна вся усыпанная ягодами. Восприняв это как дар божий, я начинаю собирать
