воздухом на берегах реки. Дышать новым, вольным воздухом! А в центре, естественно, поставить памятник тому, кто все это сделал для людей! Памятник огромный! Что бы видели, знали и помнили!
Ничего этого Хамон не стал говорить другу, просто потому, что не сумел бы всего этого объяснить. Он и сам этого не понимал, просто на секунду почувствовал…
Так, за беседой о тридцатых годах, они дошли до Пушкинского музея и с удивлением обнаружили, что народ туда не ломиться, что очереди нет совсем! Это было редкое явление! А просто не было в этот момент никакой интересной выставки, да летний сезон давно закончился, и схлынули туристы.
– Зайдем? – спросил Хамон.
– Давай, раз такое дело! – согласился Кола-Бельды.
Когда-то, еще в школе, они часто ходили по музеям. Просвещались. Обоих интересовала история. Пушкинский музей был одним из любимых, благодаря Римскому, Греческому и Египетскому залам. Античные статуи, фрагменты храмов, макет Афинского акрополя – все это волновало и завораживало. Долгие часы проводили они в этих залах, переговариваясь шепотом, слушая эхо собственных шагов. Но все это было давно, Хамону казалось, что страшно давно! На самом деле, это было года три-четыре назад – огромный срок, если тебе восемнадцать лет!
Они были тогда школьниками. Все, вся жизнь была впереди! Они мечтали! Кола-Бельды мечтал стать художником графиком, и, похоже, что он им станет. А вот Хамон… кем же станет он? С некоторых пор, ему это стало неважно. Он знал, что вследствие объективных причин, он не станет летчиком-испытателем, как мечтал будучи еще совсем мальчишкой. Не станет он и зоологом, не будет ездить по экзотическим местам и наблюдать, за такими милыми его сердцу и интересными животными. Не станет, потому, что слишком велик конкурс на биофак, а его таланты в области химии и биологии, как выяснилось, на собеседовании при попытке поступить в биологическую спецшколу, являются средними, что он оказывается (кто бы мог подумать?!) гораздо более расположен к ненавидимым физике и математике…
Мда… Вот потому он и оказался в МИИТе, надеясь стать хотя бы инженером - изыскателем, что бы ездить, например, в тайгу… Но пять лет учебы, через которые лежала дорога к этой туманной цели, кажется, были выше его сил. Он не просто не любил абсолютно все преподаваемые в институте науки, он не переносил их! Каждое утро он шел на учебу, как в бой и уже очень сомневался, а так ли надо вообще туда ходить? Вот и ходил все реже и реже…
Что же с ним будет? Он старался не задаваться этим бессмысленным вопросом. Точнее, он придумал на него ответ и убедил себя в том, что этот ответ правильный. А ничего с ним не будет! Потому, что ни с кем ничего не будет! Потому, что еще совсем немного и атомная бомба разнесет вдребезги этот доблестный мир и развеет на атомы Хамона и всех остальных. И вот тогда станет совершенно неважно, кто о чем мечтал, и что делал! Так для чего, спрашивается, дергаться и совершать бессмысленные телодвижения?!
Ему просто хотелось, что бы все от него отстали! Его утомила школа тем, что туда необходимо было ходить. Отец, тем что заставлял в десятом классе заниматься помимо школы подготовкой к поступлению в институт. Бабушка, тем что сообщала отцу абсолютно обо всех его проступках. Его бывшая девушка, тем что возражала против пьянок и прогулов! «Они все» его просто достали!
И вот, когда он поступил в институт и проучился (промучился) там первый год, его желание неожиданно исполнилось. «Они все», в одночасье, совершенно, как ему хотелось, оставили его в покое. Больше никто ничего не требовал от Хамона. Никто не заставлял, не принуждал, не ругал, и не понукал! Он мог, казалось, делать все, что хотел… Он должен был бы обрадоваться…
Почему же вместо радости пришла эта серая, безысходная тоска? Откуда это щемящее ощущение неизбывного одиночества, даже среди друзей, даже среди веселья?
Он очнулся от своих невеселых мыслей, услышав фразу:
– Демон! Сущий демон! Просто демоническая вселенская грусть легла на его чело!
Конечно, это сказал Кола- Бельды. Кто ж еще?! Кола-Бельды попрежнему шел рядом и смотрел в лицо друга внимательно и как всегда иронично. Казалось, он видел Хамона насквозь, но не сочувствовал, потому что не одобрял того, что видел.
Они поднимались по ступеням к стилизованному под античный портик входу в музей.
– Ты когда побывал здесь первый раз? – серьезно спросил Хамон, проигнорировав подколку.
– Э… Даже не вспомню… – Кола-Бельды почесал затылок – А ты?
– Я помню. Когда отец привел меня сюда на выставку сокровищ Тутанхамона. В первом классе, кажется…
– Ну, и?
– Ничего. Через это я стал Хамоном…
– Правда? Слушай, а ведь точно! А я и забыл совсем, что ты у нас ХамОн! Привыкли, ХАмон и ХА-мон! – Кола-Бельды заулыбался мечтательно, видимо, вспомнив что-то из детства.
Они разделись в гардеробе, получили белые пластиковые номерки, и не проверив у кого номер интереснее, что непременно проделали бы несколько лет назад, направились в Египетский зал.
Там совершенно не было посетителей. Там было тихо. Приглушенный свет, делал выполненный в коричневых тонах интерьер таинственным. Как всегда, как было у них заведено, они двинулись вдоль экспонатов на некотором расстоянии друг от друга. Они никогда не разговаривали непосредственно в процессе осмотра. Впечатлениями делились после, благо память позволяла…
Очень скоро Хамон добрел до черной статуи бога Анубиса. В этот раз, он, Хамон, никак не мог проникнуться до конца атмосферой музея. Никак не мог он отрешиться от своих обыденных мыслей и поймать ту счастливую волну, которая всегда сама находила его, стоило лишь оказаться рядом с предметами, вышедшими из глубины веков.
Хамон остановился напротив небольшой статуэтки, изображавшей не то собаку с острой мордой и неправдоподобно огромными, острыми же ушами, не то шакала, почему-то черного. Остановился, поправил волосы, наморщил лоб, пытаясь осмыслить, что же мешает ему сегодня в полной мере наслаждаться, когда Анубис, на одно короткое мгновение, чуть повернув голову, хитро подмигнул оторопевшему Хамону…
Впрочем, это конечно только показалось. Все мы отлично знаем – чудес не бывает. Хамон помотал головой, подумал, что пить надо меньше, и двинулся дальше…
