воровством чужих, хоть и ни-кому не нужных, брюхоногих, он набрал их полную горсть, и тут же умчался в свою комнату. Преступные следы Симиного деяния в виде мокрых капель тут же повели от аквариума к его двери.
За дверью Сима еще раз оценил свой улов, не более секунды посомневался в этической чистоте эксперимента и, вздохнув, предложил Цезику горсть семечек.
-Спасибо, - ответил Цезик, - но я никогда не грызу семечек. Это некрасиво, во-первых, а во-вторых, от них в зубах появляются щербины.
-Хорошо, - злорадно согласился Сима. Он теперь почти не сомневался в том, что Цезик нагло врет ему о своей загипнотизированности. «А как ты выкрутишься те-перь?», - подумал он и спросил: - А клубнику любишь?
-Очень люблю, - ответил Цезик, начав по-детски блаженно улыбаться.
-Тогда вот тебе целая горсть, - высыпал ему Сима в ладонь улиток Эти Львовны.
И, о, небо! Цезик схрустел их с такой завидной жадностью, что Сима чуть было сам не усомнился, - не клубнику ли он ему принес? Но откуда в аквариуме было взять-ся клубнике, да еще в начале августа? Он понюхал свою, еще влажную от улиток, ла-донь. Ладонь воняла улитками, и ничем больше. И то правда, - не клубникой же ей бы-ло пахнуть!
-А еще хочешь? – недоверчиво спросил Сима.
-А что, есть еще? – сглотнув слюну, живо спросил Цезик, и даже сквозь закры-тые веки можно было рассмотреть, как загорелись его глаза.
Сима сбегал на кухню, и украл из аквариума на этот раз уже две жмени улиток. Цезик в мгновение ока разделался и с ними.
Сима стоял, потрясенный самим собой.
Что ж, Пегасов сам напросился…
Заметь, читатель, только после улиток Сима вынужден был прибегнуть к заклю-чительному, окончательно все должному расставить по местам, тесту. Да, ты правильно предугадал - это были тапочки...
Вот именно - были. Потому что после того, как Цезику предложено было пред-ставить себя диким волком, а тапочкам внушена роль зайцев, они были растерзаны, разжеваны и проглочены с такой яростью и быстротой, что Симе оставалось только вспомнить, как десять лет они служили ему верой и правдой, и ничем не заслужили такой ужасной, можно даже сказать изуверской, кончины.
Огорошенный открывшемся талантом, Сима устало сидел на стуле и не знал, что со всем этим делать? Будить Цезика было стыдно. Он, конечно, не станет посвящать его в детали, но дело уже заключалось не в этом. Да и мысли теперь в голове гуляли все больше какой-то криминальной направленности. А дальнейшая работа Пегасовского желудка просто страшила своей неопределенностью.
Давайте все оставим пока так, как есть – Симу думающим, Пегасова с Эсме-ральдой Энверовной спящими, улиток съеденными, и Бонифация, пробудившегося от непонятно какого сна, громко портящим воздух.
Обратимся к другим персонажам романа. В конце концов, не только этими чет-верыми, если, конечно, не считать уже отправившихся в мир иной улиток, исчерпыва-лись чудаки города М.
ГЛАВА14
в которой читателя приглашают в гости к семейству Самуила Ароновича Отребьева (некогда Сливы).
Великий был писатель Лев Николаевич Толстой!
Надо же было придумать такую фразу: «Все смешалось в доме Облонских!»
Не мудрствуя лукаво, автор нынешнего романа самым бессовестным образом, подобно его герою, ворующему улиток, крадет в чужом произведении фразу, и ею же дерзит начать следующую главу:
Все смешалось в доме Отребьевых!
Впрочем, нет! Так мы погрешим против истины. Потому что к Отребьевым из всей семьи относил себя только Самуил Аронович.
Жена его Елена Сергеевна до замужества носила фамилию Приз, а после заму-жества превратилась в Сливу. Не Приз, конечно, но бывает и хуже. Но когда после Сливы ей предложили стать Отребьевой, она отказалась наотрез. Такое же пренебреже-ние к новой отцовской фамилии проявили и две дочери Самуила Ароновича - Эльза Самуиловна и Виолетта Самуиловна. Эльзе Самуиловне после неудачного и давно за-вершенного замужества осталась фамилия Грайфер. Виолетте Самуиловне, после по-добного результата супружеской жизни, осталась фамилия Костюшко. Стороннему зрителю определить на глаз, кто из них Грайфер, а кто Костюшко, представлялось ре-шительно невозможным. Но в досужих языках городских обывателей они именовались по старому просто - Сливами. Так в одной крепкой и дружной, как все еврейские семьи, ячейке, в ближайшем родстве состояли представители четырех фамилий – Отребьевых, Слив, Грайферов и Костюшек.
До недавних пор среди них обитал отпрыск еще одной фамилии – на этот раз, правда, собачьей. Звали пса Юлиан. То есть, звали-то его гораздо сложней, но мы ограничимся Юлианом. Именно его пропажа месяц назад и послужила поводом к тому, что автор бессовестно обокрал Льва Николаевича Толстого, при этом бесцеремонно переименовав Облонских в Отребьевых.
Пропажа Юлиана послужила поводом к сильному желудочному рас-стройству Елены Сергеевны, души не чаявшей в собаке.
У Эльзы Самуиловны возобновилась забытая со времен развода маниа-кальная депрессия.
Виолетта же Самуиловна, напротив, отнеслась к пропаже пса более чем спокойно. Пес чем-то неуловимо напоминал ей бывшего супруга, столь неори-гинально увлекшегося секретаршей своего тестя Сонечкой Великановой. (А вы как думали? Город М – маленький город, и Сонечка была в нем личностью не только заметной, но и востребованной).
В свое время история эта наделала много шуму в семье Слив. Самуил Аронович, узнав о тайной связи одного из своих зятьев со своей секретаршей, по совместительству, правда, и любовницей, пригласил Зиновия Костюшко в кабинет, закрыл за ним дверь, налил себе и ему коньяку, и спросил:
-Зяма, дорогой! Я должен тебя немножко расстроить. Известны ли тебе все, кто близко знаком с Сонечкой?
-Кто, папа?
- Во-первых, – с ней близко знаком я. Во-вторых, – с ней близко знаком весь наш город. Ну, а в-третьих, – как тебе нравится «во-вторых»?
На что Зяма, выпив коньяку, и нимало не смутившись Сонечкиными зна-комствами, ответил:
-Папа, я тоже вынужден вас немножко расстроить. Во-первых, – город наш не так уж велик. Во-вторых, насколько мне известно, у Сонечки в послед-нее время появились признаки гонореи. Ну, а в-третьих, – как вам нравится «во-вторых»?
Антологии города М умалчивают о том, насколько Самуилу Ароновичу понравилось «во-вторых»? Но о чем антологии не умалчивают, так это о том, что, в результате грандиознейшего скандала, Зяма Костюшко был с треском из-гнан из родового гнезда Слив, и память о нем предана забвению. Супруга его Виолетта Самуиловна в течение определенного времени после этого принимала у себя на дому известного в городе врача-венеролога Сергея Александровича Белого.
Самуила Ароновича в его рабочем кабинете врач-венеролог Белый посе-тил несколько раньше.
Со времени вычеркивания из своей биографии Зямы Костюшко, Виолетте Самуиловне при виде Юлиана теперь почему-то всегда хотелось за-петь однажды слышанную воровскую песню «Твой отец тебя любит и помнит, хоть давно не живет уже с нами…».
Самуил Аронович тоже не слишком переживал за исчезновение Юлиана, будучи вполне обоснованно уверен, что ни один похититель все равно не смо-жет его прокормить. Да и сам Самуил Аронович уже устал залатывать дырки в партийном бюджете после Юлиановых обедов.
Был даже один человек, откровенно обрадовавшийся пропаже пса - поч-тальонша. Почтальонша до смерти боялась собак, и всегда планировала заранее, в какую минуту она передаст пенсию, а в какую начнет убегать. Теперь же, по-сле пропажи Юлиана, она могла прийти не только с пенсией, но и просто так, поболтать с Дунечкой - домработницей обездоленного пролетария. При этом она всегда с бесподобным сочувствием спрашивала:
-А что, собачки вашей так и нет?
Собачкой, как, несомненно, уже догадался читатель, был наш знакомец, приобретший к тому времени, по семейной любви к псевдонимам, имя Бонифа-ций. И никуда он не убегал, и никем похищен не был. Его, ни много, ни мало, продала тайком от хозяев домработница Дунечка. Дунечка в результате почтен-ного возраста приобрела такой недуг, как расширение вен. И теперь страдала маниакальным страхом, что Юлиан, по аристократическому обыкновению не обращающий на домработниц внимания, однажды зацепит своими когтистыми лапами Дунечкины вены. Результат такого столкновения рисовался Дунечке в самых пессимистических оттенках. И когда подвернулся случай, Дунечка не упустила его, и за двести рублей продала Юлиана цыганам.
Цыганская жизнь, вопреки ожиданиям, Юлиану понравилась. Но насла-диться ею в полной мере он не успел. Насмерть перепуганный аппетитом своей покупки, цыганский барон продал пса за сто рублей сторожам, охранявшим ар-бузные поля. На такой коммерческой операции барон – заметьте, цыганский ба-рон - потерял сто рублей. Но, мудро рассудив, что на кормлении Юлиана может потерять несравненно больше, торговался он недолго.
На арбузной диете Юлиан сбросил килограммов тридцать своего веса, и посчитал, что дальнейшее похудание может не только вредно отразиться на им-позантности, но и поставить под сомнение само продолжение его жизни. След-ствием такого умозаключения было бегство из арбузной юдоли в направлении «куда глаза глядят».
А глаза его глядели в сторону насыщенного чебуречными городского Парка культуры и отдыха имени писателя Алексея Максимовича Горького, где мы с ним и познакомились.
Возникает логичный вопрос – а как самому Самуилу Ароновичу удава-лось поддерживать вес и вид Юлиана в надлежащем виде? (Вспомним, что даже у него этот процесс вызывал некоторое душевное несогласие).
Причина неуклонного повышения благосостояния лидера Партии Обез-доленных Трудящихся и Селян крылась в его удивительной прозорливости, а прозорливость возрастала на почве, хорошо удобренной удачливостью.
Свою удивительную прозорливость Самуил Аронович проявил еще в нежном возрасте. В то сладчайшее время, когда он окрашивал акварельными красками выуженные из мусорного ведра презервативы своего многочисленного еврейского семейства.
Вы спросите, кому были нужны раскрашенные, да, к тому же, использо-ванные, презервативы? Что ж, задать такой вопрос вы, может быть, и сумеете, но вот заработать деньги вам не удастся никогда. Потому что коммерческой жилки в вас нет. И уверяю – никогда не было. А у Самуила Ароновича была. Потому он шел в киоск для заправки сифонов, надувал эти презервативы газом и продавал их, раскрашенные и надутые, в уже знакомом нам Парке культуры и отдыха по двадцать копеек за штуку, как летающие надувные шары.
Когда, несмотря на усиленную контрацепцию, семейство Слив пополня-лось очередным братиком или сестричкой, папа Самуила Ароновича - Арон Ефимович, тяжко вздыхал и вспоминал грустный еврейский анекдот:
«У бедного еврея было пять детей, когда жена забеременела шестым. Что делать бедному еврею?
Пошел бедный еврей к раввину, и просит ребе помочь советом. Раввин достает Талмуд, листает, и на нужной странице находит рекомендацию от Гос-пода: «Если у бедного еврея пять детей и жена беременна шестым, значит, бед-ному еврею нужно отрезать один бейц». Погрустив над рекомендацией, бедный еврей решается на удаление одного бейца.
Но через положенное время жена его опять на сносях.
И вновь
