может, теперь на море махнем? - предложил он после минут-ного раздумья.
- На Белое? – спросил Сима.
- Почему на Белое? На Черное.
- А кому на Черном море нужна наша черешня? – по обыкновению резонно спросил Сима.
-Нет, - заявил Цезик, генерирующий идеи не хуже рифм, - с черешней поконче-но. Этот способ заработка будем считать исчерпавшим себя. Слишком хлопотно.
-И больно, - добавил Сима. - И что будем делать?
-Расширять сферу деятельности, - ответил Пегасов. – А наш черешневый детек-тив будем считать пробой пера.
-И что, уже есть идеи? – спросил Сима, пробуя языком дырку, на месте которой еще совсем недавно, до встречи с Пегасовым, был зуб.
-Идеи хрустят под ногами, как песок, - сказал Цезик. – Только поднимать не ле-нись. И хоть на данном этапе, честно признаюсь, никакой идеи у меня нет, через мину-ту я ее, наверняка, отыщу. А пока…, - поэт почесал на голове лишенное волос место, где раньше был чуб, - пока останавливаемся на варианте «море». Там и тепло, и дев-чонки загорелые.
Сима скептическим взглядом смерил своего друга.
-Девчонки-то при чем?
-Вдохновляют, - пояснил Цезик. – Я, знаешь ли, тоскую по музам.
-Эстет, - саркастически усмехнулся Сима. – А они по тебе?
- Это не имеет ровным счетом никакого значения, - ничуть не смутившись, ответил Цезик, приглаживая торчащие вокруг лысины волосяные остатки. – Для поэта важен образ, а содержание ему я и сам придумаю.
-Да-а, образ, - вспомнив что-то свое, довольно безнадежно протянул Сима.
-Хочешь, подам идею, как вернуть твою ветреную спутницу? – неожиданно спросил проникший в мысль друга Цезик.
-Подай, - с обычным отсутствием веры в успех согласился Сима.
-Купи себе кровать на пружинах, - сказал Цезик.
-А что? – усмехнулся Сима. – Может, эта идея и не лишена смысла.
-Она исполнена смыслом, - уверил, рассматривая на свет бокал, Цезик.
-А, может, ты напишешь для нее стихи? – спросил Сима. И робко добавил: - И отдашь их мне… Ну, как будто бы это я их для нее написал.
-Не поможет, – уверенно сказал Цезик. – Во всяком случае, пока. Кровать! Толь-ко старая, скрипучая, пружинная кровать. И покупать мы ее пойдем…, - он посмотрел на часы, показывающие пол-одиннадцатого, - покупать пойдем завтра, с утра.
-И где же мы ее будем покупать? – спросил Сима.
- Найдем, - твердо сказал Пегасов. - Было бы желание.
-И деньги, наверное? – осмелился добавить Сима.
-И того, и другого у нас в избытке, - напомнил Цезик.
Этой прекрасной фразой вечер был завершен, и компаньоны разошлись по до-мам – Сима к себе, Цезик к родителям.
Сима долго не мог уснуть. И не только возрожденные мечты об Эсмеральде Эн-веровне лишали его сна. Сна его лишало сразу несколько обстоятельств. И, прежде все-го, то, что из квартиры под ним слишком громко скрипел пружинами «взволнованный эфир». Волновало же эфир ни что иное, как тело бывшей Симиной жены, водруженное на Арменчиковой кровати.
Другим фактором, тревожащим покой Сирафима Адалеоновича, была соседка по коммунальной квартире Этя Львовна. Особа сия имела дурную привычку распекать по ночам другую их общую соседку – Галю, за то, что последняя постоянно зарилась на бельевые веревки Эти Львовны. Распекаемая Галя позиций не сдавала, и веревки от-стаивала героически. Время от времени словесная перепалка переходила в мягкий ше-лест опадаемых на пол, вырванных друг у друга, волос. У Эти Львовны было преиму-щество в росте (ее соперница, из-за малости размера, даже носила прозвище «Галя Из Спичечной Коробки»). Галя, в свою очередь, отвечала Эте Львовне преимуществом в возрасте, потому как была на несколько порядков моложе боевитой старушки.
-Галя, я вам-таки в последний раз говорю, что веревки эти повесил здесь – вот на этом самом месте – мой покойный муж, когда вас еще на свете не было, - взывала Этя Львовна к Галиному здравому смыслу.
Галя к смыслу взываться не желала и, называя Этю Львовну на «ты», требовала справедливости:
-Ты мне еще скажи, что эти веревки тебе сюда Пушкин повесил! - вопила она.
-Так я не скажу, - парировала Этя Львовна, всегда старающаяся говорить правду. И, блеснув знанием истории, добавила: - Потому что Пушкин в нашей коммуналке не бывал. – И следующим, несомненно, исторически правильным, было ее утверждение: - А вот муж мой - бывал! И веревки эти - вешал!
-А теперь ты на них повесься, дура старая! – применила Галя запрещенный при-ем, напоминая женщине о ее возрасте. – У нее три веревки, а у меня одна! Это где ж такая справедливость бывает, а? Где справедливость, я спрашиваю?
Вопль о справедливости сопроводили странные звуки, напоминающие топот подпрыгиваний и хлюпанье подшморгиваний. Это означало, что Галя начала подскакивать, пытаясь набоксировать Этю Львовну в нос. Судя по «подшморгиваниям», временами ей это удавалось. Этя Львовна – женщина старой коммунальной закалки – удар держала хорошо. Своим контрвыпадом, опять-таки, судя по звукам, она ухватила Галю за шиворот, и стала яростно трясти. Было слышно, как Галя на весу забилась в цепких пальцах старушки, извивающимся телом производя свист рассекаемого воздуха.
Сверху кто-то пытался настроить телевизор. Телевизор в ответ отхаркивался и хрипел, как застарелый курильщик по утрам. Настройка закончилась могучим ударом кулака по телевизору и словами «еж твою двадцать» и «еж твою медь». После чего правильно поставленный баритон диктора оповестил мир коммуналок города М о том, что передачи на сегодня закончились, и вообще – всего всем доброго.
Из-за другой стены Симиной комнаты слышался шум воды из-под крана. Впро-чем, вода в соседском кране с недавних пор шумела круглосуточно. Это нищие студен-ты Трубецкие в свой медовый месяц застирывали использованные презервативы для повторных их применений в будущем.
Надо ли говорить, что заснуть Симе в такой обстановке было весьма проблема-тично?
И все же, основной причиной Симиной бессонницы оставалась Эсмеральда Энверовна. И все из-за плохой звукоизоляции наших хрущевок. Потому что, если улечься на пол и припасть к нему ухом, как это сделал сегодня Сима, эффект своего присутствия в квартире под низом получается полным.
-Арменчик, - доносилось из-под половиц воркование бывшей Симиной жены, - скажи своей Эсмеральдочке: «Эся». Э-э-ся, - повторила она.
-Эзя, - ревел Арменчик в ответ своим гортанным первобытным голосом. Похо-же, Арменчик вообще не силен был в иностранных языках.
-А теперь скажи: «Берлио-оз», - приобщала Арменчика к нетленным ценностям человечества Эсмеральда Энверовна.
Но Арменчик и к ценностям приобщался примерно так же, как к языкам.
-Эзя! – гортанно повторял он.
-Замечательно! – не могла сдержать восхищения Эсмеральда Энверовна. – А те-перь назови меня своей девочкой, - продолжала она.
Но полиглот Арменчик стоял на своем.
-Эзя! – снова твердо произносил он.
-Прекрасно! – продолжала свои восторги Эсмеральда Энверовна. Перед ней языковый барьер явно не стоял.
Приунывший Сима поднялся с пола и отряхнул с пижамных штанов вообра-жаемые пылинки.
«Куплю кровать! - твердо решил он. – Куплю кровать и выучу слово «Эзя»».
И тут снизу громко донеслось слово, в общем-то, далекое от слов любви.
-Серун! – громко и внятно прорычал Арменчик.
«Вот те на!», – подумал Сима.
«Вот те на!», - подумала, в свою очередь, Эсмеральда Энверовна.
-Серун! – повторил свое утверждение Арменчик. И, с трудом выговаривая труд-ное слово чуждого языка, хриплым голосом перевел: - Красавица!
-Ой, как здорово! – в совершеннейшем восторге воскликнула Эсмеральда Энве-ровна. Но после минутной паузы, слегка смущенно, добавила: - Но знаешь, все-таки «Эзя», по-моему, лучше.
Неизвестно, согласился ли Арменчик с Эсмеральдой Энверовной или нет. Но только вскоре, под скрип пружин, совершенно наплевав на звукоизоляцию, а равно с ней на Берлиоза и соседей по дому вместе взятых, во весь свой медвежий голос Армен-чик запел:
О, серун, серун,
Инча эра цаж?..
Для читателя мы переведем, что песня Арменчика означала: «О, красавица, кра-савица, почему ты ушла?..».
Но Сима, в отличие от читателя, перевода не знал. Иначе, может, и не заплакал бы он так горько от рвущей душу на все возможные части ревности.
Нас же такой поворот в репертуаре Арменчика должен насторожить. Как, несо-мненно, должен он был насторожить и Эсмеральду Энверовну, пойми она хоть слово из песни Арменчика. Ведь, «красавица-то – о чем бы там дальше в песне не пелось - ушла»…
И как знать, не наступало ли время Эсмеральде Энверовне вспомнить, что вели-кий, и столь любимый ею, композитор Берлиоз, помимо «Фантастической», написал еще одну симфонию, название которой в сложившейся ситуации могло звучать весьма многозначительно: «Траурно-триумфальная»?
ГЛАВА12
Есть идея!
Утром, ни свет, ни заря, Цезик тройным звонком оповещал Симину коммуналку о своем прибытии. Сима же, заснувший только под утро, просыпаться теперь не желал. Он только отмахивался от назойливого звонка, который врывался в его сон в образе толстой зеленой мухи.
Ему снилось, что он, на морском побережье, под знойным солнцем торгует гни-лой черешней. Над черешней вьются рои мух, и раздается красивая песня на незнако-мом языке. И поет эту песню старший лейтенант Зафедул-Дубровский, в папахе и с саблей на боку. Перед старшим лейтенантом, в образе наложницы из «Тысячи и одной ночи», исполняет танец живота Эсмеральда Энверовна. Только на этот раз она уже За-федул-Дубровская. Сима подбегает к ней и требует объяснений, убеждая ее, что она носит его фамилию. В ответ Эсмеральда Энверовна открывает паспорт, где на месте фамилии Сима видит жирный вертикальный прочерк. (Хотя Сима рассчитывал увидеть прочерк со своей фамилией - горизонтальный). В это время между ними, но с саблей уже в зубах, на цыпочках вытанцовывая «Лезгинку», проплыл сам старший лейтенант. В ответ на Симин вопросительный взгляд, он показал Симе длинный синий язык. С языка тут же слетела зеленая муха и начала кружиться перед Симой. Она кружилась до тех пор, пока не села ему на голову. Топоча всеми шестью ногами, муха с невероятным грохотом бегала по Симиной голове. Эта-то беготня, в конце концов, и разбудила Симу.
В дверь громко стучали.
-Сима! – сопровождал стук голос Эти Львовны. – Сима, к вам пришел какой-то оборванный господин. Он назвался вашим другом, и зачем-то хочет купить вам кро-вать. Разве у вас нет дивана? Открыть ему или гнать взашей?
-Гоните взашей! – немедленно отозвался Сима, и едва снова не свалился в пучи-ну сна.
-Я уже гнала.
-А он?
- А он не уходит.
- А что, вы говорите, ему надо?
- Он хочет купить вам кровать! - повторила Этя Львовна.
- Зачем она мне? – не понял Сима.
- Симочка, откройте дверь, и спросите его об этом сами, - устав от объяснений, посоветовала Этя Львовна. И закричала в другую сторону: - Галя! Будьте добры убрать к чертовой матери свое молоко с моей конфорки!
До Симы, наконец, дошло, что под «оборванным господином» Этя Львовна имела в виду Пегасова, с которым он вчера договаривался о встрече. Сопя, Сима про-шлепал босыми ногами к двери.
- Заходи, - стряхивая с себя остатки сна, хрипло встретил он Цезика.
Цезик вошел, ничуть не обескураженный тем, что не далее, как минуту назад его гнали из-за этой самой двери взашей. В Симину комнату его сопроводили любопытные взгляды Эти Львовны, Гали и Галиного мужа
