Песня безумная роз

грозят – не успеют отложиться… – заговорщически подмигнул мне Вит, подливая бургундского.
      -         Ты это серьёзно?! – опешила я (никогда прежде он даже не заикался ни о чём подобном: слишком была больна я, и слишком трепетно заботился о моём здоровье он). – Ты, что же, снимаешь с меня все запреты?!!! Просто не верится: я начала уже было опасаться, что ты никогда не выведешь меня из разряда больных! Неужто теперь мне можно всё?!
      -         Ну-у-у… – неопределённо протянул Вит. – Полагаю, что под присмотром опытного специалиста тебе совсем не возбраняется вкусить немного запретных плодов…
      -         Немного?! – возмутилась я. – И это после такого бесконечно-долгого поста?! Нет, я решительно протестую!!! Это дискриминация!
      Вит как-то странно хмыкнул и сказал:
      -         Ешь, давай… Пополняй калориями свой истощённый организм… Там видно будет… - он загадочно улыбнулся: – Наше от нас не уйдёт…

      Это был дивный обед. Я чувствовала себя по-настоящему счастливой: наконец-то я могла позволить себе стать слабой! Рядом с Витом мне было покойно и легко. Я знала, что мне не нужно ни о чём беспокоиться: обо всём позаботится он. Как же долго я мечтала об этом!..
      «Позвольте пригласить Вас на танец, сударыня!» – прервал мои блаженные думы церемонный голос Вита. Склонившись в ответном реверансе, я также церемонно подала ему руку. Он благоговейно принял её и обнял меня за талию. Его прикосновение обдало меня такой жгучей негой, что сознание моё затуманилось, ноги подкосились, по телу пробежала лёгкая дрожь. Вит подхватил меня на руки и самозабвенно закружил в вихре искрящейся мелодии.

«…Миллион, миллион, миллион алых роз…»
                                                                                                      – пел знакомый голос.
      Как бы вторя ему, мимо нас проносились рассыпанные буквально повсюду тугие пурпурные бутоны на длинных колючих стеблях, источая сладковато-дурманящий аромат. Точно такими же розами Вит запустил в меня в больничной палате, когда я набросилась на него со своими упрёками…

«…Но в его жизни была
   Песня безумная роз…»

      Нет, его выбор не случаен. Этой мелодией он, несомненно, хочет сказать мне что-то очень важное… И вдруг меня будто кольнуло: песня безумная роз…
      Ну конечно же, вот чем я была для него!..
      Переполненная внезапно нахлынувшими чувствами, я покрепче прижалась к Виту, невзначай коснувшись его волос, – это получилось как-то само собой… Вит остановился, тотчас прервав наше кружение. Он блаженно смежил веки, упиваясь моей нечаянной лаской.
      -         Любимый мой… – прошептала я: только теперь я поняла, как сильно люблю его. Вит вздрогнул, осторожно опустил меня на ноги. Немного отстранившись, обжёг долгим недоверчиво-шалым взглядом.  – Любимый мой… – повторила я, зачарованно глядя в его бездонные, полные отчаянной любви глаза. Он резко привлёк меня к себе, до боли стиснув в объятиях. Его сотрясали беззвучные рыдания. – Ну что ты, перестань, я правда люблю тебя – теперь я точно знаю это…
      Вит лишь крепче прижал меня к себе, не желая, чтобы я стала невольным свидетелем «слабости», серебристыми бусинками блеснувшей в его глазах…
      Немного успокоившись, он украдкой смахнул непрошеные слёзы и вымученно улыбнулся.
      -         Господи, как же я боялся, что никогда не услышу этих слов! – горько выдохнул он, не замечая крошечной слезинки, запутавшейся в его густых ресницах.
      Я привстала на цыпочки и благоговейно «похитила» её. Вит замер, но, внезапно задрожав, порывисто поднял меня на руки и неистово закружил в такт благоухающему пиршеству безрассудно-пурпурной мелодии роз…

      Он прикасался ко мне с какой-то трепетной нежностью, как если бы я была хрупким цветком, – и он боялся разрушить его. Иногда он замирал, желая убедиться, что я ещё жива: с тревогой осматривал меня, проверял пульс. Его стройное, мускулистое тело напрягалось от волнения. Когда же ревизия подходила к концу, и он выносил положительный вердикт, оба мы чувствовали огромное облегчение, словно освобождались от непосильного груза: сердце моё не «шалило», и ревизии постепенно сошли на «нет». И только теперь, когда Вит окончательно уверился, что мне ничего не угрожает, он перестал сдерживать себя, мгновенно превратившись в сладкоголосого Орфея, самозабвенно поющего торжественный мадригал своей безудержно-пылкой симфонии страсти. Песнь его была столь восхитительна, что я задыхалась от переполнявшего меня блаженства. Никогда прежде не доводилось мне испытывать ничего подобного…
      Так продолжалось целую вечность: в любви Вит был также неистов, как и во всём остальном…

      Но всё когда-нибудь кончается: нежданно нагрянувший вечер принудил нас расстаться. Мне надлежало вернуться в созданный мной уютный мирок некогда любимого, но вмиг опостылевшего дома, прежде казавшегося защитной крепостью и раем, покинуть который хоть на минуту было жестокой пыткой. Теперь же я возненавидела его. Я видела, с какой тоской смотрел на меня Вит, не решаясь, однако, даже заикнуться о том, что мучило нас обоих.
      Но пришло время возвращаться, чтобы продолжать лгать и ненавидеть…
      Я сама так решила. Как же я проклинала себя за это!
      Но изменить ничего не пыталась…
     
      И всё же судьба благоволила нам, подарив не только напоённые волшебной страстью дни – мы виделись ежедневно, с двух до семи, пока мой сын набирался премудрости в школе, но и незабываемые ночи – каждый уик-энд муж уезжал на охоту. Благословив раздражавшее меня прежде увлечение супруга, я отправляла сына к родителям и тотчас устремлялась к Виту: целых два дня мы безраздельно принадлежали друг другу. Но всякий раз расставание превращалось в неизменную пытку. Столь же неизменной оставалась и наша страсть: в Вита будто вселялись бесы – откуда он только черпал силы?!. Его неутомимость так поражала меня, что я, смеясь, спрашивала: «Слушай, Вит, как тебе, в твои пятьдесят с хвостиком, удаётся то, что мне неподвластно в тридцать семь?! Ты, верно, заколдован на любовь, не иначе!» – «Не иначе…» – вторил он, сгребая меня в охапку и осыпая нежными, неистово-страстными ласками, такими же пылкими, как и в первый день нашей любви…
      Это было самое чудесное время в моей жизни!..
      Я потеряла голову, а с ней и осторожность: ходила с безумными глазами, никого и ничего не замечая вокруг; совсем запустила хозяйство, утратив интерес ко всему, даже к сыну; стала задерживаться дольше возможного, а однажды и вовсе пришла заполночь…
      Это не могло закончиться добром, ибо есть мера всему.
      Но мой «дражайший» супруг, всегда болезненно подозрительный, уже давно перестал изводить меня своими допросами. Вот и теперь, он ни о чём не спросил, не выказал ни малейшего недовольства…
      Кому, как не мне должно было бы знать, что он никогда не меняет своих привычек?!
      Но даже это не насторожило меня! Вместо того чтобы задуматься, я обрадовалась: мне не хотелось признавать очевидное, но и лгать мне тоже не хотелось…
      Да и Вит не пытался образумить меня – он жаждал развязки. Он непрестанно уговаривал меня положить конец безмерно измотавшей нас двойственности. Но я не поддавалась. Почему? Наверно, опасалась, что это в одночасье положит конец и нашему счастью…
      А может, я боялась потерять сына?
      Безусловно. Я знала, какими связями обладает мой супруг, в чём немного позже мне представился случай убедиться воочию. Хотя и прежде мне не приходилось сомневаться в этом: я была в курсе, как лихо он обвёл вокруг пальца настоящих акул от бизнеса. Они не только не поняли, каким образом у них «оттяпали» здоровенный кусок их «рождественского пирога», но даже не посмели отомстить ему: такая мощная у него была «крыша». Разве могли мы тягаться с ним?!..    
      Впрочем, оставался ещё один выход – забрать сына и бежать…
      Но куда бы мы ни бежали, мой «благоверный» достал бы нас и из-под земли…
      Разве что в «далёкие страны»…
      Но там нас никто не ждал…
      Вит был мрачнее тучи. На меня он глядел с молчаливым укором, не желая мириться с отведённой ему ролью. Он совсем забросил дела, появляясь в клинике лишь поздно вечером и нарочно загружая себя ночными дежурствами: чтобы не думать обо мне. Он утверждал, что лишь уйдя с головой в работу, ненадолго забывался, переставал сходить с ума. К полудню он старался улизнуть, что удавалось далеко не всегда. Тогда он звонил мне – его жёсткий, мужественный голос срывался в дрожь отчаяния. Я и сама была в отчаянии: не зная, чем себя занять, я бесцельно бродила по дому, терзаясь дурными предчувствиями.
      Гром мог грянуть в любую минуту…
      И он грянул – совершенно неожиданно для нас…
      Как-то мой «благоверный» объявил, что уезжает в командировку. Он даже предложил отвезти сына к родителям, «чтобы я немного отдохнула»!.. Никогда прежде он не заботился обо мне, и всё же я не почуяла каверзы в его словах: воистину, если Бог желает наказать человека, он делает его слепоглухонемым: мне и в голову не пришло, что это ловушка! Я, всегда такая осторожная и рассудительная, остро чувствующая даже самый ничтожный подвох, позволила провести себя как младенца – если бы я знала, какой ценой придётся заплатить за такую беспечность! Но тогда в словах «благоверного» я прочла только одно: неделю, целую упоительную неделю я проведу с любимым, безраздельно наслаждаясь отпущенной нам свободой!
      Могла ли я мечтать о столь сказочном подарке судьбы?!
      Я просто сгорала от нетерпения…
      Стоило мужу выйти за порог, как я ринулась к Виту: я замерла в его объятиях, задыхаясь от долгожданного счастья…

      Внезапно раздался страшный грохот: возле распахнутой двери спальни стоял мой супруг с перекошенным от ярости лицом, в руке его угрожающе подрагивало чернильное пятно пистолета. Я ничего не понимала – я была бесконечно далека от реальности. Но она бесцеремонно заявляла о себе, низвергая меня с заоблачных высот неземного блаженства и упрямо твердя, что это не кошмарный сон, не пригрезившееся в бреду видение, всё это наяву и происходит с нами – здесь и сейчас…
      Я хорошо помнила этот пистолет – немецкий «Люгер» времён войны. Когда-то давно муж выменял его на охотничье ружьё и сокрушался, что к нему нет патронов. И всё же безотчётный страх пронзил меня насквозь предощущением неизбежности утраты и моего полнейшего бессилия что-либо изменить: сейчас свершится то, чего я так панически боялась всё последнее время…

      …он молча приближается к нам, хватает меня за волосы и остервенело отшвыривает к окну…
      …я ударяюсь о подоконник: в застывшей тишине спальни эхом проносится отвратительный хруст…
      …но я не чувствую боли от врезавшегося в мою плоть сломанного ребра…
      …она придет позже – вместе с осознанием невосполнимости утраты…
      …я с ужасом наблюдаю, как разъярённый Вит обрушивается на моего обидчика…
      …глухой хлопок, взорвавшийся в моём затуманенном рассудке беззвучным воплем отчаяния…
      …и я стремительно лечу в беспросветную мглу…

      Окровавленное тело Вита, распростёртое среди торжествующего безмолвия спальни…
      Оно стоит у меня перед глазами, хотя я и не могу его видеть, – я продолжаю свой