Песня безумная роз

другая история. Да и какое это имеет значение?! Важно лишь то, что к моменту нашей встречи оба мы были основательно «потрёпаны» жизнью. Наверно, это и сблизило нас…
      В ту пору меня абсолютно не волновало, что происходит вокруг: я утратила вкус к жизни, никому не доверяла, ни к чему не стремилась – просто плыла по течению, не находя в себе сил тем или иным способом положить конец своему бессмысленному существованию. Тогда-то он и возник на «горизонте», но наша совместная жизнь мало что изменила во мне. Я, по-прежнему, не хотела ничего, кроме покоя. И я нашла нечто отдалённо напоминавшее покой, замкнувшись в собственном мирке фантазий и грёз, куда не допускала никого: мне было покойно и уютно лишь наедине с собой.
      После рождения сына я оставила работу, но не могу сказать, что это обстоятельство огорчало меня: теперь я была полностью изолирована от мира, что вполне импонировало состоянию моей души. С людьми я общалась редко – только в случае крайней необходимости. Никто из приятелей мужа не досаждал мне своими визитами, сам же он появлялся дома лишь поздно ночью: нас обоих это вполне устраивало. Конечно, он изредка ворчал, что я вот-вот «покроюсь плесенью», что нельзя вести такой замкнутый образ жизни. Но стоило мне выйти из дома или принять у себя кого-нибудь из знакомых, как он тотчас же устраивал «допрос с пристрастием»: он всё время что-то вынюхивал, в чём-то меня подозревал.
      Когда сын немного подрос, необходимость возвращаться на работу отпала сама собой: дела мужа процветали. Я, безусловно, понимала, что не должна полагаться только на него. Но стоило мне подумать, что за день он зарабатывает сумму, равную моей месячной зарплате, как руки мои опускались, а желание что-либо менять пропадало. Он тоже не поощрял моего стремления к независимости. Нет, он не запрещал мне работать, но и не приветствовал этой идеи. Он постоянно себе противоречил: то упрекал меня, что «сижу у него на шее» и, желая уколоть как можно больнее, подыскивал для упрёков слова пообидней. Но как только возникала реальная опасность обретения мной независимости, «пускался во все тяжкие», чтобы не допустить этого: ему доставляло колоссальное удовольствие чувствовать себя хозяином моей судьбы, и он вовсе не хотел лишаться такой привилегии.
      И всё же – несмотря ни на что – я никогда не была жертвой обстоятельств. Если я и мирилась с конкретными условиями бытия, продиктованными мне судьбой, то лишь только потому, что так мне было удобно, – в силу моего конформизма, как сказал бы Вит.
      Вит…
      С его появлением я мгновенно очнулась ото сна, вновь обрела радость жизни, что, конечно же, не могло ускользнуть от моей законной «половины». Сейчас я виню себя в том, что из-за своей нерешительности не сумела предотвратить несчастье: ведь внемли я тогда доводам Вита, и всё могло бы сложиться иначе… Хотя… прекрасно зная своего «благоверного», я не перестаю сомневаться, что это было в моей власти: для меня так и осталось загадкой, почему, имея на стороне «любимую женщину», он даже слышать не хотел о разводе. Являлось ли это следствием столь свойственного представителям «сильного» пола синдрома «собаки на сене», не способной ни самой съесть, ни позволить насытиться другому… Или же я просто была слишком удобной женой, предоставившей ему полную свободу действий и не вмешивающейся ни в его финансовые, ни в личные дела… А может, и то и другое вместе взятое – не знаю… Но в одном я уверена «на все сто»: его чудовищное самолюбие никогда бы не позволило ему отпустить меня с миром. Мне даже кажется, что пойди я на уступку Виту и расскажи всё мужу, – и мы не имели бы и трёх месяцев счастья, а то, что случилось в срок, произошло бы много раньше…
      Так что же, всё было предопределено, и ничего нельзя было изменить?  
      Я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос.
      Впрочем, наверно, всё же был способ избежать страшной развязки: расстаться с Витом, но вряд ли у меня хватило бы сил добровольно отказаться от счастья…
      Да и Вит никогда не пошёл бы на это…

      Сколько раз я представляла себе, что скажу ему при встрече, а теперь молча смотрела на него и не могла подобрать нужных слов.
      -         А ты преуспела в жизни… – первым нарушил он молчание, протягивая мне газетную статью, посвящённую прошедшим накануне торжествам в мою честь.
      Я неопределённо кивнула: всё это ничуть не трогало меня – ведь пришла я совсем не за этим. К тому же я уже вдоволь наслушалась хвалебных речей, чтобы начинать всё сначала… Внезапно мне стало жаль его и, поддавшись какому-то необъяснимому порыву, я неожиданно для себя спросила:
      -         Может, тебе нужен адвокат?
      Он посмотрел на меня так, словно увидел впервые. В его смятенном взгляде я прочла даже не изумление – скорее замешательство и непонимание.
      Ну разумеется! Мог ли он рассчитывать на мою помощь после стольких лет лжи, ненависти и того непоправимого зла, которое когда-то причинил мне?! Но я вдруг твёрдо решила помочь ему выпутаться: что-то неподвластное разуму толкало меня на этот шаг. Сейчас моими устами говорил кто-то другой – я была лишь посредником между этим потерянным, опустившимся человеком и неведомой мне силой.  
      Немного совладав с охватившим его смятением, но всё ещё не решаясь поверить своему нежданному везению, он тихо переспросил:
      -         Ты действительно хочешь помочь мне?!
      -         Этого хочу вовсе не я…
      -         Тогда кто же?
      -         Не знаю… Но абсолютно уверена, что должна сделать это.  
      Он тряхнул головой, пытаясь вникнуть в загадочный смысл моих слов, и неожиданно выпалил:
      -         Знаешь, а ведь в тот злополучный день всё вышло совершенно случайно: я не собирался стрелять… правда…
      Я вздрогнула, будто он ударил меня; слегка оправившись, хмуро спросила:
      -         Зачем же тогда понадобился пистолет… и как ты вообще там оказался?
      Он как-то сразу сник, весь съёжился, втянув голову в плечи. И вдруг его словно прорвало:
      -         Я стащил у тебя ключ – пока ты спала… и сделал дубликат… А пистолет… я просто хотел попугать вас – я был вне себя от бешенства, когда менты доложили мне о твоих шашнях… Он набросился на меня как сумасшедший… Когда я услышал хлопок, то даже не сразу понял, что произошло: я не нажимал на курок… Поверь, я говорю это не с целью разжалобить тебя – даже если ты раздумаешь помогать, я всё равно благодарен тебе: все отвернулись от меня, а ты вот пришла… и даже не злорадствуешь… Хотя от тебя я ожидал этого меньше всего…

      Я покидала тюрьму растерянная и опустошённая. То, что я услышала сегодня, задело меня до глубины души. Я не могла разобраться в охвативших меня чувствах, но одно знала наверняка: больше я мстить не хотела – он и так был достаточно наказан. Оставив ему адрес и фотографии сына, я оплатила услуги адвоката, для верности связав его с Симоном, и поспешила на кладбище: ведь вернулась я только ради этого – я нарочно откладывала встречу с Витом до тех пор, пока не покончу с делами. И вот теперь, когда мирское осталось позади, настало время подумать о душе.

      Я отнесу Виту тринадцать пурпурных роз – точно таких, какими всегда осыпал меня он…



                                                                                                                         *  *  *

      «Да, дорогая моя Лили, в тот тоскливый, утопающий в неистовых рыданиях по нашему несостоявшемуся счастью день, я знал, что ты уходишь навсегда…
      Когда мне сообщили, что ты бесследно исчезла, и мы с Вик бросились на поиски, в конце концов отыскав твоё обнажённое тело в давно заброшенном жилище, я ровным счётом ничего не понял. И только теперь, спустя почти год после твоего ухода, я случайно наткнулся на эту странную сагу, мгновенно расставившую по местам то, что раньше казалось абсурдом.
      Лишь одно в этой истории так и осталось необъяснимым: твою исповедь я нашёл в нашем парижском доме, а значит, ты написала её до возвращения в страну твоих разбившихся надежд. Но как могла ты – в смутной дымке грядущего – предвосхитить свою судьбу?!.. Я никогда не узнаю, что же имело место быть в действительности, могу лишь представить себе это, опираясь на твой подробный «отчёт», сделанный задолго до описанных в нём событий.
      Когда я вошёл в вашу ветхую обитель, мне показалось, что я видел это прежде, хотя и не читал ещё твоей саги… Но больше всего поражает другое – разбросанные повсюду тринадцать засохших роз: не знаю зачем, но я пересчитал их тогда… Остальные были столь древние, что рассыпáлись в прах при одном прикосновении, – и лишь тринадцать хранили ещё смутные признаки недавней жизни, удручённо склонив долу безжизненные головки, словно оплакивая твою горькую планиду…

      Если бы ты спросила меня, что я испытал, узнав о твоей кончине, я бы сказал – облегчение.
      Быть может, это звучит жестоко, но наша совместная жизнь давно превратилась в затянувшуюся агонию. Не таясь, ты тяготилась земной юдолью, равно как и мной, не только не пытаясь полюбить меня, но даже отыскать во мне хоть какие-то черты безвозвратно утраченного образа, – нет, ты не желала заменять его кем-то другим! До самой смерти ты продолжала любить его одного – даже в минуты близости ты думала о нём. Я чувствовал это, но верить не хотел…    
      Я постоянно задаюсь вопросом: так чем же была наша встреча, что она значила для меня? И всё чаще прихожу к печальному выводу: не более чем ошибкой – ведь столкнись я в тот день с Вик, а не с тобой, и всё могло сложиться иначе. Я слишком поздно понял это, впрочем, как и то, что в твоём лице любил совсем другую женщину. Ты не раз говорила мне об этом, но я не хотел слушать, потому что уверовал в свою правоту: вы были очень уж схожи ликом, - это-то и смутило меня. Сейчас, оглядываясь назад, я всё отчётливей понимаю, как заблуждался все эти годы…
      Теперь всё встало на свои места: все мы обрели то, что искали.
      Недавно у нас с Вик родилась дочь. Вик решила назвать её Лили. Я не стал возражать – прошлое нельзя уничтожить коротким вымученным выдохом: я хочу забыть…
      Да и стоит ли забывать?! Ведь всё, что происходит с нами, несомненно, имеет скрытый, порой непостижимый для разума смысл…
      Счастливы ли мы?
      Вероятно – как могут быть счастливы люди…
      Зачем же я вернулся сюда в годовщину твоего ухода?
      Наверно затем, чтобы душа твоя обрела желанный покой: не казни себя напрасно, что якобы испортила мне жизнь. Уверен, ты всё время терзалась этой мыслью. Но разве твоя вина, что ты так и не сумела заменить его мною?! Есть вещи, которые в сто крат сильнее нас, как ты сказала мне когда-то… Я сам виноват, что не послушал тебя.
      И вот я здесь, потому что доподлинно знаю, что в эти скорбные дни ты непременно вернёшься на Землю, чтобы сказать ей последнее прости.  
      А после продолжишь свой путь в бесконечность…»


                                                                                                    Часть четвертая

                                                                                               Путь  в  бесконечность
     
     Я принесла Виту тринадцать пурпурных роз – точно таких, какими всегда осыпал меня он.
      Как живому – ведь он по-прежнему жил в моём сердце.
      Я долго сидела на его могиле, умоляя простить меня за отступничество.
      Былое вновь овладело