Головоломка из пяти этажей

серебристая коробочка. Доля мгновения — и она зажата в кулаке, еще миг — и огненный джин показал свой красный язык. Полностью высовываться он не стал, но язык показывал с удовольствием. — Так мы Хреновую Новость услышим или где? Косинус, если ты сейчас скажешь, что мы заблудились, превратим тебя в Синус, и позор на всю оставшуюся жизнь!

  Сухие ветки быстро прогорели, оставив после себя меланхолично рдеющие осколки. Бледно-матовый дым еще немного поиздевался над чувствами обоняния и улетел в небо к своим праотцам — почившим вулканам и лесным пожарищам. Косинов допил последние несколько глотков портвейна и выпалил на одном дыхании:

  — Да, мы слегка блуданули… ну… в общем, заблудились, правильно. Как ни крути, более мягкой формулировки не придумаешь.

  — Ну началось! — Квашников зло сплюнул в пустоту.

  — Пинзаданза! — Контагин при всякой казусной ситуации не упускал возможность вставить свое любимое слово. Им же сочиненное, им же великий русский язык обогатившее. — И что теперь делать? О, отчаяние… разливаем еще по одной! А кстати, где недостающее звено человеческой эволюции?

  — Чего?

  — Идеальномыслящий, говорю, куда делся?

  — Пошел поднять уровень мирового океана, — с подчеркнутым пафосом произнес Квашников и расценил это как спич для следующей долгой и смачной затяжки.

  — Это как?

  — Ну отлить человеку приспичило! Зомби, ты человеческих аллегорий вообще не понимаешь, я погляжу.

  Следующая порция спиртного и вправду показалась почти медом: никто уже не морщился, не язвил. Приятная истома прокатилась по телам выпускников, и те даже как-то по-новому глянули друг на друга. Только сейчас в нос ударил смолистый запах сосен. Пьяное солнце кое-как вскарабкалось на линию горизонта и, точно прилипнув к нему, совсем не собиралось двигаться дальше. В это чудное бархатное утро лень одолела даже небесные светила. Радужный свет затопил своим естеством всю поднебесную: краски наконец засияли в полную силу, шелест хвои, несуразный по определению, вдруг зашептал что-то ласковое, льстивое для слуха. Сосны вокруг сразу как-то подобрели, налились      пастельными полутонами, простирая всюду любопытные ветви — всюду, куда только могли дотянуться.

  — Я так и не получил ответ: в какую сторону идти? — Квашников сделал последнюю затяжку, после чего окурок совершил настоящий акробатический трюк: пулей метнулся чуть ли не к вершине дерева и оттуда, прыгая с ветки на ветку, умело спланировал на зеленый батут травы. Браво.

  — Да не парься ты, Иваноид. — Косинов в очередной раз откинул прядь волос, постоянно закрывающую ему пол лица, и невинным, почти детским взглядом посмотрел на остальных. Его глаза цвета аквамарина просто очаровывали и подчас обезоруживали собеседника. — Мы не могли отойти от дороги больше, чем на полтора километра. Просто пойдем сейчас по собственным следам на траве, а там глядишь попутку поймаем.  

  Квашников сделал размашистый жест руками, невесть что означающий. Он несколько раз беззвучно открывал и закрывал рот пока, наконец, не подобрал нужную для диалога реплику:

  — Вот, Косинус, скажи мне, убежденному троечнику: перед нами была гладкая заасфальтированная дорога, ведущая прямо в город, а рядом находился болотистый лес… Зомби, ты подтверждаешь?

  — Еще как подтверждаю! — Контагин сделал столь сильное ударение на последний слог, что он невзначай прокатился эхом по всему лесу: «ждаю… ждаю… ждаю…».

  — А теперь вопрос повышенной сложности, — продолжал Квашников слегка заплетающимся языком: — Каких чертей, каких сволочей мы поперлись по лесу, когда рядом была дорога. А?? Напоминаю как это было. Кое-кто из нас четверых решил развести лирику: «перед нами два пути, изберем — каким идти…» Чьи слова, Косинус? Один путь «гладкий, прямой» (асфальтированная дорога), а другой «тернистый, полный опасностей и испытаний» (дремучий лес). И нет, лядь, чтобы пойти по накатанной магистрали и быть уже дома, нужно было избрать «тернистый» путь, да еще и заблудиться на нем!

  — Слушайте, вас за уши никто не тянул! — Косинов заговорил на полтона выше, что выдавало его легко возбудимую натуру. В глазах, кои очаровывали многих девушек, появился какой-то инфернальный блеск, и лицо враз утратило присущую ему миловидность. — Вы хотели, чтобы выпускной запомнился вам на всю жизнь? Хотели! Вот и получайте! Романтика у ваших ног! Мы одни во всей вселенной!

  Зеленая вселенная, «раскинувшаяся у ног», продолжала пестрить своими тонами и сакральными звуками. На хмельную голову краски казались излишне напыщенными, а звуки непривычно резкими и детально отчетливыми. Квашников даже расслышал, как где-то бесконечно-далеко долбит по дереву дятел: тук-тук… тук-тук-тук… И в его взбудораженной фантазии тут же возникла слегка комичная картина: пьяный дятел стучится в дупло к своей жене. «Тук, тук, тук, — говорит дятел, — жена, открой мне!» Жена дятла отвечает: «не, дятел, не открою, потому что ты — дятел, да еще и пьяный!» А тот снова: «Тук, тук, тук… жена, открой! Я сделаю тебе праздничный тык, тык, тык!» Жена дятла в ответ: «Не, не открою. Иди, дятел, долбись в другом месте!» Заглядывает дятел в дупло, а там его жена и другой дятел… Квашников улыбнулся собственным мыслям.

  — Иваноид, ты чего лыбишься? Не Дурак ли ты?

  Вопрос остался без ответа. Тут и у Контагина проснулся основной инстинкт, он достал из кармана мятую-перемятую пачку «Балканской звезды», смачно покрутил перед носом податливую сигарету, с наслаждением истого табачного гурмана сунул ее в рот и мысленно попросил у Квашникова летающую зажигалку. Он единственный в классе, кто профессионально умел пускать дым кольцами, за это зрелище некоторые даже готовы были заплатить. Сизые торообразные облачка, одно за другим, поплыли по воздуху — все выше и выше, возомнив, что скоро станут настоящими облаками, но они быстро редели и рассеивались в хаосе фисташковых красок, что в изобилии предоставлял взору лес. Солнце уже на целый дюйм поднялось над горизонтом, изрядно при этом похудев: из огромного размазанного по пространству желтка оно стало маленьким слепящим шариком, чьи воинственные лучи пробивались сквозь гущу хвои и затверделых стволов. Его свет давно развеял ночь на мелкие осколки воспоминаний…

  Косинов вдруг приподнял правую бровь чуть выше левой — заметил что-то необычное.

  — Да никак новые сигареты прикупил? «Балканская звезда», надо же! Зомби, ты праздник себе устроил в честь выпускного? Где же твоя любимая «Прима-ностальгия»?

  Контагин уже неоднократно отвечал на подобные вопросы, и всякий раз примерно одно и то же:

  — Я, в отличие от вас, нехристей, курю только русские сигареты… Хоть я и Зомби, зато патриот.

  — Да, да… кто бы спорил. Только учти, что мы с Идеальномыслящим курим исключительно свежий воздух. В жизнь эту гадость в рот не возьму. Кстати, а где до сих пор Вундер?

  Троица, как по команде, оглянулась вокруг. И надо же — на пьяную голову все четыре стороны света выглядели абсолютно одинаково: север ничем не отличался от юга, восток уже не помнил своего названия, а запад, вполне возможно, давно находился на востоке. Всюду взор натыкался на незыблемые сосны, которые шевелились в хмельном мареве, кривлялись изогнутыми стволами, бесстыже распускали ветки…

  — Да вот же он! — указательный палец Контагина несгибаемым вектором ткнулся в неопределенном направлении.

  А там (в этой самой неопределенности) возле сосны стоял Лединеев. Двумя руками он держался за пару сучков и стучался головой о ствол дерева. Первую секунду Квашников даже всерьез испугался:

  — Вундер! Ты чего?!

  Последовавшая фраза объясняла многое. Да почти все:

  — Ну почему я не электромагнитная волна? Я бы сейчас прошел сквозь дерево! Я бы свершил туннельный эффект! Почему не работает принцип неопределенности Гейзенберга?!

  — Так, Идеальномыслящему больше не наливать! Видите, он допился  до кваркового состояния… — Квашников почесал изрядно проросшую щетину и как-то азартно оглянулся. — А нам бы еще не мешало грамм по сто или сто пятьдесят… где наша бутылочка-выручалочка?

  Тем временем Лединеев бросил прорываться в иные пространства, вяло махнул рукой на дерево и поплелся к своим. Причем поплелся, вальяжно шатаясь от одного горизонта к другому: пил он первый раз в жизни и, как следствие, запьянел больше остальных. Лединеев Аркадий Олегович (он же Идеальномыслящий, он же Вундер, он же единственный золотой медалист в школе за этот год) являлся ботаником в самом эпическом смысле этого слова. Внешностью чем-то походил на киношного Гарри Поттера, даже прическу соответствующую носил и очки в круглой оправе. Еще до рождения был освящен и избран гением в физике, математике и информатике, а компьютер мог собрать и разобрать с завязанными глазами.  Вот что отличало его от остальных «ботаников», так это коммуникабельность. Он никогда не замыкался в себе, не сторонился общества и даже у гопников числился «почти своим». К тому же, по физической подготовке Вундер уступал, пожалуй, только амбалу Квашникову.

  — За выпускной! И за то, чтобы больше никогда не увидеть лабиринты долбанной школы № 9! — Косинов залпом выпил портвейн, и две влажные струйки, как две слезинки, потекли по бороде. — Да будет так! Бр-р-р-р… Ну и гадость это дешевое вино… Скажите, кто-нибудь хоть раз в жизни пробовал настоящий пунш, рейнвейн или крюшон? Да хотя бы слышали о таком? Вообще, о том, что выпивка может иметь благородный вкус и благородное происхождение — кто-нибудь знает?

  — Можно подумать, ты все это пил! Понахватался терминов со своей дешевой беллетристики и даже сам не понимаешь их значения. — Как ни странно, реплика принадлежала Лединееву, его рука с пластиковым стаканчиком была протянута к эпицентру алкогольной оргии. — Мне налейте, неучи!

  — А ты того… не будешь биться башкой о камни, чтобы разложить их на атомы? — Квашников крайне неуверенно глянул на пустоту возникшего под носом стакана.

  — Иваноид! Не спорь с тем, кто априори умнее тебя! Лей давай!

  — Врезать бы тебе разок! — почти ласково парировал Квашников.

  Минут через пятнадцать в радиусе тридцати метров трезвым не остался никто и ничто: ни одной травинки, ни одного кустика, ни одной птицы, бороздящей слепленное из ваты небо. Пару раз гаркнула немногословная ворона, показалась черной свастикой, надменно покружила над пресмыкающимися по земле и улетела куда-то в космос. Лединеев даже успел показать ей кулак, сказав что-то нелицеприятное от имени всей российской науки. Пышная хвоя сосен казалась теперь драгоценными гроздьями рубина, трава под ногами — волнами моря иррациональной окраски, а солнце… нет, солнце осталось самим собой — слепящим небесным божеством,  воздвигшим свой трон прямо на облаках. Воздух прогрелся примерно на столько же градусов, сколько было в портвейне. Кстати, о портвейне…

  — Все, это была последняя бутылка, — Квашников подкинул ее перед собой и пнул куда глаза глядят. — Так, каких чертей, каких сволочей мы еще не на дороге? Косинус! Ты нас сюда завел, тебе и выводить. Все, надышался вашей романтикой по самые гланды! Домой хочу.

  Косинов изобразил