Я СМЕРТИ БОЛЬШЕ НЕ БОЮСЬ

красивых обложках: Пушкин, граф Толстой; современная беллетристика в форме дневника. А вот дневник исчезнувшего человека – впервые.
    Предполагаю, он жив, и как он отнесётся к тому, что кто-то ворвался в его внутренний мир, изложенный на бумаге, возможно, запечатлённый для себя, чтобы по прошествии времени читать и, в зависимости от настроения радоваться или грустить…
    Охваченный такими размышлениями, сижу, пью кофе. И начинаю кожей ощущать невидимые глазу нити, исходящие от тетради. Всё же что-то было в ней, этой рукописи такое, что приковывало внимание и не отпускало ни на миг.
    Клинопись молний расчерчивала ультрамарин неба.
    Пиктограммы воды недолго украшали тайным письмом окна. За давностью лет они потеряли смысл, оставив потомкам возможность любоваться их первозданной алогичной красотой. Их сменили кипу. Не менее интригующие узелки на нитях дождевых струй. Узелки были разных размеров: от бусины до арбуза и несли в себе какой-то алгоритм сообщений, пульсируя, пузырясь и лопаясь с брызгами в итоге.
    Дождь чертовски изобретателен! Чего только не узришь сквозь его пелену!
    Руническое письмо – диковинные палочки, закорючки и многоточия… Можно было догадаться, сколь ещё богаты закрома дождя. Латиница – скромная и строгая в своей простоте, в то же время изящна и стройна, особенно в готическом написании. Смотришь на неё и видишь расцветающий закат Средневековья; пыльные мостовые пустых городов, чьи жители покоятся в общих могилах, объедках пира Чумы…
    И, наконец, кириллица… родная глазу, милая сердцу! Сколь важных дум, мыслей тайных было передумано и ею на листах белоснежных, девственных изложено!

                                      Белеет парус одинокий
                                            В тумане моря голубом,
                                            Что ищет он в краю далёком,
                                            Что кинул он в краю родном?1

     Решение посетить арт-галерею «Enigma» пришло в момент, когда сознание балансировало на тонкой грани яви-сна. Ещё пытался сопротивляться, но из морфеевых объятий вырваться нелегко. Боролся недолго и сдался. Уснул на лоджии. Под колыбельную осеннего дождя. Хотя по календарю сентябрь наступал послезавтра, в пятницу.
   Пробуждение было быстрым. Открыл глаза, закрыл, стараясь запечатлеть в памяти обрывки приснившегося под утро сна.
    Возле обрушенной стены из красного кирпича стоял среднего роста мужчина в сером пальто, черной шляпе. Он постоянно вертел головой по сторонам, кого-то ожидая. Взгляд сосредоточен. Черты круглого лица строгие. Вот он улыбается, широко и открыто. Протягивает руку не снимая кожаных чёрных перчаток, что-то говорит подошедшему. Слов не разбираю. И удивляюсь. Подошедшим был я. Жму руку, тоже не снимая перчаток. Он говорит: «Отбросим условности. Итак, о чём вы хотели поговорить?»
   Движением руки предлагаю покинуть руины; мы двигаемся по дорожке, усыпанной мозаикой опавших листьев. Глухо стучит трость, собеседник тяжело на неё опирается, заметно прихрамывая на левую ногу. Говорю в основном я. Ловлю его взгляд. Он как бы извиняется за медленное движение, указывая кивком головы на трость.
   Не стоит обращать внимания на условности, отвечаю ему. Мой собеседник не проронил ни слова. Мы останавливаемся возле высокой каменной ограды, пришедшей в ветхость и щедро украшенной оплеухами мха с остатками птичьего помёта и редкой рыжей щетиной травы. Он, молча, протягивает
1 «Парус» М. Лермонтов
руку и удаляется, тяжело опираясь на трость при ходьбе.
    Хочу сказать, город наш Уряжск сейчас расположен по обе стороны реки Ряжи. Нетрудно догадаться, своим именем он обязан ей. Река полноводная. Во время весеннего разлива выходит из берегов ниже городских окраин. Уряжск расположен на правом, более высоком берегу.
    Когда возникла необходимость расширять город, расстраивать окраины, архитекторы невольно обратили свой творческий взгляд на левый берег, горделиво утопающий в густом лесе. Проблему транспортного сообщения решили быстро; в рекордный срок возвели мост и левый берег Ряжи превратился в стройку.
    Архитекторы гармонично вписали в лес контуры будущего микрорайона. Ущерб природе нанесли минимальный, чему были весьма удивлены «зелёные» поборники за первозданность окружающего мира, и красавец микрорайон зажил новой жизнью.
   С появление моста не исчез привычный речной транспорт; речные трамвайчики продолжали перевозить людей, украшали речной пейзаж прогулочные пароходы и суда воздушных подушках. Ряжа – глубоководная артерия прекрасно подходит для речной транспортной сети. Помимо Уряжска, вверх и вниз по течению с давних пор располагались деревни и города, и люди добирались, друг к другу в гости по воде.
    Вот и я решил воспользоваться речным трамвайчиком. На маршрутке добрался до речного вокзала; купил билет и в ожидании транспорта читал газету «Аргументы», купленную в привокзальном киоске.
      Тихоходный трамвайчик идёт от берега к берегу тридцать минут. Этого достаточно, чтобы полюбоваться видами уменьшающегося в размерах города и увеличивающегося микрорайона, верхушки многоэтажек которого возвышаются над зеленью леса стоглазыми великанами, не грозно сверкающими очами-окнами в лучах солнца.
    Арт-галерея «Enigma» располагалась напротив торгового центра «Лесной» в пятиэтажном здании, построенном под старину, в трёх остановках от речной станции.
    В галерею вело высокое широкое гранитное крыльцо с бронзовыми львами на постаментах в начале и большими шарами из гранита на столбах. По обе стороны от массивной деревянной двери висели таблички с надписью «Арт-галерея «Enigma» и указанием времени работы. Просто и со вкусом. Сейчас перед дверью стоял укрытый красным бархатом стол, на нём в черной траурной рамке под стеклом белый квадрат, перевязанный черной шёлковой лентой в левом нижнем углу. Перед рамкой укреплен лист с надписью Дах Яков Казимирович. В высоком стеклянном плафоне горящая свеча.
    Я очень удивился отсутствию фотографии пропавшего, но наверняка не усопшего Даха.
    На крыльце меня встретили совладельцы галереи Тристан Боголюбский, высокий, с густой черной шевелюрой с растерянным видом в сером твидовом костюме. И Флориан Успехов, маленький, круглый как мяч, с приплюснутым с боков лицом и крупным носом картошкой, что невольно вызывало улыбку.
     Мы представились друг другу. Я выразил соболезнование о пропаже Даха и поинтересовался, не поторопились ли с чёрной ленточкой и траурной рамкой. «Да, кстати, - поинтересовался я, - Почему вместо фотографии чистый лист». Флориан тяжело вздохнул, пояснил, что не поторопились, что сердцем чует, Даха нет в живых. Хотя, конечно, сразу поправился он, сердце к делу не пришьёшь. А вот с фотографией и вообще со всеми снимками вышла какая-то чертовщина. Успехов всплакнул, вытер глаза, дрожащим голосом предложил Боголюбскому продолжить. Вдруг тучи разошлись, день с утра был пасмурным, и солнце украсило багрянцем обширные лужи, разлёгшиеся на асфальте. «И природа скорбит вместе с нами», - с напускной набожностью изрёк Флориан и мелко перекрестился.
    Тристан держался молодцом. Будто пропажа совладельца, а наверняка, и друга, столько лет вести дела сообща, точно подружились, никоим образом не задела его.
    Он заметил мой взгляд. На минуту стушевался. По лицу пробежала тень смущения. «Вы не подумайте, - произнёс он, - что пропажа Яши мне безразлична. Вовсе нет! В отличие от Флора я груб душой, что ли, не настолько тонко организованная натура, видимо. – Тристан умолк. Закурил, выпустил дым в сторону. – Я чувствую всё: и боль, и радость; мне не безразличны  сочувствие к родным и незнакомым. Просто умею скрывать от окружающих эмоции…»
   Повисла пауза. В наступившей тишине, нарушаемой шумом ветра, заигрывающего с листвой, и далёкими звуками города мы простояли, молча, довольно долго.  
   Затем я предложил зайти вовнутрь. Начинал дуть холодный ветер и, даже в плаще становилось весьма бодряще и некомфортно.
   Жалюзи в кабинете, как и во всей галерее, были закрыты. В помещении царил лёгкий полумрак. Гулкое эхо шагов разлеталось по залам звонким бисером.
   Тристан зажег свет. Я снова заметил пустой квадрат в рамочке с чёрной ленточкой в углу.  Тристан затеплил свечу и предложил помянуть Яшу; открыл сейф, спросил, кто что будет, есть коньяк, виски…
    - Лучше водку, - сказал я. – поминать надо водкой. Всё-таки, мы русские люди. Надо чтить традиции.
    Тристан и Флориан согласились. Поставили рюмку с водкой перед пустой рамкой и накрыли кусочком ржаного хлеба.
   -Земля пухом… - проговорили в унисон и выпили.
   Подсохший чёрный хлеб, солёные пикули и сало как нельзя лучше соответствовали настроению.
   Я осмотрел кабинет. Стол, кресло, старинное, видно по исполнению. Одна стена полностью заставлена стеллажами с книгами и различными статуэтками, чугунными утюгами, вышедшими из употребления керосиновыми лампами с закопченными стёклами. Стена за креслом увешана фотографиями, пожелтевшими и поблекшими от времени, обтрёпанные по краям страницы книг также были вставлены в рамочки, как и титульные листы фолиантов с названием произведений и фамилией автора.
    По обе стороны от двери стояли секретер и книжный шкаф с бюро. Только где окна, стена была лишена украшений.
    Видя мою заинтересованность, Боголюбский и Успехов деликатно молчали. И лишь когда мой взгляд снова встретился с ними, было предложено помянуть друга. «Давайте, а? – жалобно воскликнул Тристан. – Только помянуть. Не напиться…»
   - Полно, - я нахмурил брови. – Давайте помянем. У меня ещё есть к вам вопросы.
   Выпили.
   - Мы вас слушаем, Прохор Архипович! – произнёс Флориан, так уж выходило, он был более склонен беседовать, нежели Тристан.
   - Можно Прохор, - вставил я. – Для лёгкости общения. Если угодно.
   - Конечно, конечно! – чуть не захлопал в ладоши Флориан; Тристан одобрительно кивнул, не меняя серьёзного выражения лица.
   - Первое, что меня интересует, - начинаю издалека, - почему отсутствует фото Якова в рамке при входе и в кабинете?
   Друзья смущённо переглянулись меж собой.
   - Видите ли, дело в том, что все фотографии, где запечатлен Яков, странным образом оказались без него.
   - То есть?!
   - Как есть, все без исключения. Вот, посмотрите сами, - Тристан вынул из бюро альбом и протянул мне. – На всех карточках исчезло его изображение. Виды города, пейзажи – всё на месте; его – нет.
   Перелистываю страницы, вскользь рассматривая снимки. Предположил, что на этих фото Якова не было; если он был на них запечатлён, то осталось бы пустое место. А так, складывается впечатление, снимки делались без его участия.
   В том то всё и дело, - отозвался Тристан. Повернул ко мне фотографию. На меня смотрели, улыбаясь счастливые Тристан и Флориан. – На этом снимке нас было трое. Фотографировались прошлым летом во время поездки по деревням. Собирали материал для галереи. Увидели руины, весьма колоритные и стройно вписывающиеся в обстановку церковки в одном дальнем, почти заброшенном селе. Решили запечатлеть их; затем установили камеру на штатив и снялись втроём. – Голос у Тристана сбился, он заметно нервничал. – Но когда мы узнали о пропаже Яши, сразу заметили