Я СМЕРТИ БОЛЬШЕ НЕ БОЮСЬ (часть третья)

конечно же, лозунг на все времена - «Виктор Цой forever».
   Среди жалких остатков былого благополучия красовалась одна, непостижимым образом уцелевшая скамья, также обильно испещрённая острием резца неизвестного скульптора. Краска на рейках сиденья и спинки на удивление оказалась сохранённой, сияла свежестью, будто вчера, её нежно касалась упругая щетина кисти маляра. Казалось, её обошли стороной все ненастья, пронесшиеся над планетой и этим маленьким мирком заброшенного уличного кинотеатра.
   Под подошвами хрустят бриллианты битого стекла, слепят тонкие лучики радужного света, отражаясь от острых ломких граней. Несмотря на все эти неудобства, меня как магнитом тянуло присесть на скамью, этот маленький островок благополучия и спокойствия среди огромного моря разрухи и забвения.
   Ярко светит солнце. Не жжёт. Близок тот час, когда говорят, что оно светит, но не греет. Но внутри ограниченного пространства, ограждённого от внешнего мира надёжной каменной стеной, тепло конденсируется; шумят за оградой стройные тополя и красавицы рябины, ведут неспешную беседу. Им торопиться некуда. Время, для людей ужасный бич, для остальной природы способ шагнуть в вечность. Возможность пережить череду неприятностей, которыми полна жизнь.
   Убаюканный этой умиротворённостью, решил присесть и отвлечься от дум вообще, представить себе, каково это, сидеть, не размышляя ни о чём. Всему виной кинотеатр. Сильно напоминающий родной Краснохолмск с точно таким же заброшенным кинотеатром в глубине городского парка.
    Любое движение, любая привычка составляют поведенческую гамму modus vivendi человека. По нему можно определить, разгильдяй перед тобой или любитель порядка. Это как мытьё рук перед едой.
    Не знаю для чего, сдул пыль с реек и осторожно сел. Сиденье выдержало, слегка сухо скрипнув, видимо вспомнив что-то приятное, вдруг всплывшее из глубин уснувшей памяти. «Хорошо!» - подумал я. Облокотился на спинку. Тот же эффект. Расслабился. Опустил плечи, ушла напряжённость из тела. Запрокинул голову. Закрыл глаза. Подставил солнцу лицо. Господи, благодать-то, какая! Будто вернулся домой на Украину, на четверть века назад. Солнечное тепло и спокойная обстановка благотворно подействовали – начало клонить в сон. Встряхнул головой, прогоняя дрёму. Что ночью потом делать? Вынул из кармана «Беломор». Размял плотно набитую табаком гильзу, прикурил. Дым от папиросы сизой струйкой медленно, закручиваясь спиралью, поднимается вверх и постепенно рассеивается, растворяется в застоявшемся воздухе. Слежу, прикрыв глаза за дымом и за растущим столбиком пепла на мундштуке. Подношу папиросу аккуратно, стараясь не сбить растущий с каждой затяжкой столбик пепла.
  Улыбнулся про себя, вспомнив, что раньше, во времена учёбы в училище, загадывали желание. Вот оно оформилось, осталось выкурить папиросу или сигарету, не сбив пепел ни разу, желание и исполнится. Чушь, конечно, из разряда народных поверий. Исполнение желания глупо привязывать к сигарете, вдруг внезапный ветра порыв собьёт пепел и что, - желанию конец?
   Детские предрассудки нередко перерастают во взрослые фобии.
   Но у меня желаний никаких не было; просто решил попробовать, получится ли сейчас такой фокус-покус. Получился. Первый столбик пепла бережно положил на брус сиденья; закурил следующую. Второй столбик. Третий. Четвёртый столбик покоится. Ничем они не тревожимые. Полный штиль внутри зала. Наслюнявил указательный палец, поднял вверх. Так и есть! Ни одна тонкая струйка ветра не охладила палец.
   Затяжка. Задержка дыхания. Следующая. Снова задержка. Лёгкие безболезненно реагируют на дым. Третья. Острая пика дыма попала в глаз, запекло, закололо, сощурился. Протёр рукой, утёр слезу и выпустил густющую струищу сизого дыма влево.
   - Товарищ, - внезапно раздался тихий негодующий женский голос. – Вы могли бы воздержаться от курения? Вокруг вас женщины и дети.
  Извиняюсь и оглядываюсь. Синий ультрамарин вечернего неба небрежно раскрашен лёгкими ало-золотистыми мазками заката. Зрительный зал забит до отказа. В воздухе витает едва заметное возбуждение. Над сценой висит плакат: «Ежегодный смотр самодеятельных коллективов Старобешевского района». Устраиваюсь поудобнее. На меня снова шикает женщина слева, мол, не могу ли я, наконец, затушить свою вонючую папиросу. Только сейчас понял, что она всё ещё спрятана в кулаке, так курят, когда хотят скрыть тлеющий огонёк от посторонних глаз. Снова извиняюсь, бросаю окурок на пол и растираю ботинком.
  Громкие аплодисменты взорвали застоявшийся воздух зрительного зала. Раздались единичные крики одобрения и редкий свист, который, впрочем, быстро смолк.
  На сцену в сопровождении ведущей вышла девочка лет десяти, в огненно-черные волосы вплетены ослепительно-белые банты, простенько, со вкусом ситцевое платьице, белые гольфы и лакированные туфельки.
  Ведущая объявляет:
  - А теперь наше юное дарование, начинающая поэтесса Настенька Осадчая прочитает своё стихотворение, в котором рассказывается о тяжёлой жизни артиста-циркача, вынужденного в поисках средств к существованию скитаться по белу свету и давать представления за гроши. Итак, поддержим Настеньку аплодисментами!
  Она погладила девочку по голове и подбодрила:
  - Ну, же, Настенька, начинай!
  Долго не стихали рукоплескания, будя засыпающую природу дружными хлопками ладоней.
  Вот на сцене погас свет. Яркий луч высветил невысокую фигурку девочки. Она стояла прямо, подняв слегка подбородок, устремив взгляд в сумрачную тишину зрительного зала, свободно держа руки по бокам.

Девочка-клоунесса,
Дочь клоуна-армянина,
Пела грустную песню
Под аккомпанемент пианино.
Пела гортанно, протяжно,
Текла по щеке слезина.
Девочка-клоунесса,
Дочь клоуна-армянина.
Поёт про край далёкий,
Кебаб и медовые вина
Девочка-клоунесса,
Дочь клоуна-армянина.
Там, где река впадает
Бурной водой в долину,
На берегу высоком
Родня ждёт домой армянина.
Убран семьёй виноградник
И приготовлены вина.
Поёт, пуская слезину
Девочка-клоунесса.
Дочь клоуна-армянина.
Не рукоплещет зритель.
Вокруг тишина, как тина.
Поёт грустным голосом песню
Девочка-клоунесса,
Дочь клоуна-армянина.
То на ноге подскачет.
То скорчит кислую мину
Девочка-клоунесса,
Дочь клоуна-армянина.
Спит Арарат угрюмый,
Не посылает лавины
Вслед за рекою быстрой
В спящие мирно  долины.
Где в одиночестве тусклом
Киснут весёлые вина,
Где домой ждут, не дождутся
Клоуна-армянина.
Девочка бросит мячик
Вверх; летят вниз апельсины –
Вот и смеётся зритель
Над клоуном армянином.
Хитрый парик не скроет
Его и не скроет личина.
Зря распевает песни
Девочка-клоунесса,
Дочь клоуна-армянина.
Зритель довольный уходит,
Трясутся от смеха спины.
Быть тяжело, поверьте,
Клоуном-армянином.
Девочка-клоунесса,
Дочь клоуна-армянина
Тихо бренчит по клавишам
Старого пианино.
Устала она, охрипла,
Горло сжимает спазмина
Девочке-клоунессе.
Дочери клоуна-армянина».

  Надо менять рингтон, спросонок пробормотал Тристан, нащупывая рукой на тумбочке телефон. На экране надпись «номер не определён». «Кто это?» - спросила жена. «Не знаю, - ответил он супруге, - номер не определился». Жена посоветовала не отвечать, мало ли кто по ночам дурью мается. Тристан успокоил её, сказав, что разберётся сам.
   - Да! – шёпотом выкрикнул в трубку.
  - Привет, Тристан! Как поживает твоя Изольда?
  Тристан на минуту опешил, услышав в трубке знакомый голос и не только. В отличие от родственников и соседей, один человек в их среде называл его жену полным именем. Другие говорили просто – Изо.
   - Не проснулся, соня-засоня? Давай продирай глазки скорее.
   Тристан неуверенно промямлил, безуспешно пытаясь проглотить возникший в горле ком.
  - Дьяк, что ли?
  Дьяк ответил, открыто смеясь над неуверенностью друга.
   - А ты кого хотел услышать, Кощея Бессмертного?
  Не веря своим ушам, Тристан медлили признать неправоту, поэтому робко и осторожно произнёс:
  - Ты ж это, как бы… того… мать твою!.. Пропал!... – вдруг закричал Тристан в трубку.
  От голоса, зазвучавшего за спиной, по спине побежали мурашки.
  - Не кричи, разбудишь Изольду-прекрасную.
  Поворачиваясь всем телом, будто ему свело шею, Тристан медленно-медленно развернулся на кровати и увидел Дьяка, сидящего на прикроватном пуфике. Он помахал ему рукой, мол, я здесь, нечего зря беспокоиться. Тристан облегчённо вздохнул, вытер обильно выступившую испарину с лица. Дьяк поднёс указательный палец к губам, предостерегая друга от лишних эмоциональных восклицаний, и кивнул головой в сторону кухни; поднялся и, аккуратно ступая на носках, вышел из спальни.
   Изольда приподняла голову и, щурясь, спросила сонным голосом, прикрываясь рукой от света ночника:
  - Ты куда?
   Тристан успокаивающе помахал жене рукой.
  - На кухню. Водички попить.
  Жена произнесла глухо, накрывшись одеялом с головой:
  - Долго не задерживайся. – И вдруг высунув нос из-под одеяла, отчётливо спросила. – А чей ещё голос я слышала? Дьяк? Его интонации…
  Тристан изобразил удивление.
  - Господь с тобой, Изольдочка, какой Дьяк? Ты никак забыла, пропал он. – Тристан мелко перекрестился. – Спи, дорогая, водички попью и спать.
   Засыпая, Изольда буркнула:
  - И всё-таки, это был он…
  Тристан застал Дьяка смотрящим в лучистую темноту окна.
  - Удивлён? – поинтересовался Дьяк.
  - Немного, - всё ещё не зная, как себя вести, ответил Тристан. Ты… - неуверенно продолжил он, но его перебил Дьяк.
  - Я не умер. Просто ушёл. К Жанне.
  - Но она же умерла…
  - Не полностью, но согласен. – Дьяк закурил. – Не возражаешь?
  - Кури, кури, - быстро отреагировал Тристан. – Иногда сам балуюсь. Особенно после… - и запнулся на мгновение, растерявшись, как деликатно объяснить словами исчезновение друга.
   Дьяк помог, подсказал, «после моей, якобы, смерти». Тристан закивал головой, быстро произнося «да-да-да!»; затем выпил воды и оправдался, нервы, и немного успокоился. Дьяк усадил друга на табурет и парой фраз, не вдаваясь в подробности, объяснил причину своего появления, дескать, хочу развеять гнетущие вас сомнения, но для этого необходимо встретиться на квартире Прохора, частного сыщика, он приходил в галерею. «Ага, помню», - подтвердил Тристан. В заключение Дьяк сообщил, что в это же время он находится и у Флориана и у Прохора. «Уйду, - позвони, убедись, Фома неверующий», - кивнул Дьяк на трубку мобильного. Чувствуя себя далеко не комфортно, трясущимися губами Тристан спросил, как такое может быть. Друг мой, улыбнулся Дьяк, ты всё ещё пребываешь в уверенности моего исчезновения, но я здесь, вот, но нахожусь в ином измерении, где обычные для Земли физические законы не действуют. Там всё другое. И находиться сразу в нескольких местах одновременно, дело обычное. Дьяк затушил папиросу. Тебе позвонят, куда прийти и когда, заключил он и на глазах удивлённого друга прошёл сквозь окно, фиолетово алеющее рассветом, оставив Тристана наедине с сразу возникшими многочисленными вопросами. Поэтому,  не сразу обратил внимание на стекло. На покрытой паром дыхания поверхности, красовалось улыбающееся солнышко с ромашкой во рту. И   характерным, знакомым росчерком – «До встречи!»
   Тристан