временах? Где-то услышал по телевизору, память обладает удивительным даром избирательности; можно помнить наизусть таблицу умножения, таблицы логарифмов, знать имена всех русских царей, их жён, детей, цитировать стихотворения их школьного курса с первого класса по выпускной, но элементарно, придя с крутой вечеринки, домой стоять перед женой и вымученно вспоминать её имя. Боясь по дурости, назвать иначе и ничего не приходит в голову кроме скудных знаний из животного мира: либо «рыбка», либо «зайчонок». И попасть в яблочко. Наутро с гордостью хвастаться перед друзьями, как ловко выкрутился перед супругой, сыграв на её простодушии, «ведь она меня, что ни говори, любит!»
Нежась утром в постели, не отойдя от сладкого сна, часто вспоминал старшую группу детсада. И именно одну знаменательную дату; не день седьмого ноября, ни день, Конституции СССР, а день рождения дедушки Ленина – двадцать второе апреля.
К празднику в детсаду готовились серьёзно. Разучивали стихотворения, песни.
Мне в тот год повезло особенно. Волнение тех лет передалось через годы, прерывалось дыхание, сжимало грудь, набегали на глаза слёзы.
- Сынок, - нравоучительно говорит папа. – Это большая честь для тебя. Начинай сначала песенку.
Стою на табурете, он вместо сцены, и пою. Как поют дети, все знают. Стараются, из кожи вон лезут не жалея голоса и сил; часто пение напоминает громкий крик. И чем громче кричишь, тем лучше поешь, так кажется.
Когда был Ленин маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной… -
Когда был Ленин маленький,
Похож он был на нас.
Зимой носил он валенки,
И шарф носил, и варежки,
И падал в снег не раз.
Глаза застилают слёзы радости и торжества. Молоденькая воспитательница играет на пианино, кивает в такт музыке, смотрит на меня, подбадривает взглядом.
Ох, и пою – вернее, кричу я! Стою на сцене почти на самом краю, сзади стоят в два ряда на скамейках – группа поддержки по-нынешнему – участники хора.
Не слышу ни музыки, ни слов; волнение переросло в нервное спокойствие, лёгкие покалывания в затылке не дают потерять самообладание, хор закончил рефрен последних двух строчек. «Внимание!» - острый взгляд воспитательницы, проигрыш – и!..
Любил играть в лошадки,
И бегать, и скакать,
Разгадывать загадки,
И в прятки поиграть.
В зале, украшенном к празднику цветами, поделками ребят старших групп и воспитателей, в царящей праздничной атмосфере на низеньких лавочках сидят родители. Они переживают не только за своих любимых чад, но и за всех вместе взятых. Мои родители тоже сидят где-то в самом конце. Может, так и лучше. Может, и нет. Но я стараюсь петь и иногда попадаю в мелодию. Все время слышу голос папы: - Правильно, сынок, правильно! Так и надо! Молодец! Покажем им… После «им» говорил в заключение такое, отчего мама покрывалась красными пятнами, говорила, разве можно так при ребёнке и корила папу за несдержанность. Я мысленно чувствую его поддержку: - Молодец, сынок! Слышу его голос: - Покажем им… И слова песни льются из меня сами.
Когда был Ленин маленький,
Такой, как мы с тобой,
Любил он у проталинки
По лужице по маленькой
Пускать кораблик свой.
Как мы, шалить умел он,
Как мы, он петь любил,
Правдивым был и смелым –
Таким наш Ленин был.
А вот в школе, что в начальных классах, что в старших, до определённого момента, меня судьба не баловала излишним вниманием учителей. Ни стихов, ни песен исполнить мне не доверяли. Вот и сейчас, смотря на прошедшее с высоты прожитых лет, очень их благодарю. Нельзя баловать одних, обходя вниманием остальных. Очень справедливое замечание. Распределялись роли в концертах и выступлениях, осчастливленные радостные лица везунчиков сияли ярче весеннего солнца. Ведь им было оказано высокое доверие учителей и коллектива класса. Они старались. У одних получалось легко и красиво, будто прыгали из квадрата в квадрат в «классики»; другие добивались успеха упорным трудом, но их движение напоминало порхание бабочек с двумя перебитыми крыльями.
Школа не детсад. Не побалуешь. В школе всё по-взрослому. Чувствовался ответственный момент: гордость за себя в первую очередь и за школу, во вторую. И в школьной жизни происходили соревнования не только между классами, и между школами. Вот тогда-то и наступал миг прозрения, когда ударить в грязь перед «чужаками» означало не только позор!
В восьмом классе обратили, наконец, учителя свой взор и на меня. «Что-то давненько Яша Дах не принимал у нас участия в последних мероприятиях!»
Устроила однажды словесную экзекуцию классный руководитель Инна Афанасьевна Зозуля. «Яша, если мне не изменяет память, ты одним из первых вступил в комсомол». Поднимаюсь из-за парты и утвердительно отвечаю. Тогда она просит меня объяснить, почему меня моя комсомольская совесть не беспокоит, остаётся глуха к событиям школьной жизни. Молчу, ну, молчит совесть и что? Яша, продолжает она пытку, твоё молчание наталкивает меня на мысль, а не поспешили ли мы, школьный комсомольский комитет, принять тебя в ряды ВЛКСМ, оказав тем самым тебе высокую честь. Я растерянно молчу; в классе тишина, Инна та ещё, может без крика и шума так отчехвостить, что подумаешь после, лучше бы наорала. Молчишь, резюмирует Инна Афанасьевна. Садится за стол. Поворачивает лицо к окну и смотрит в него. Она красивая, наша классная, нравится большинству мальчишек класса. Знает об этом она прекрасно. Смотрю на её профиль – немного вздёрнутый, в рамках приличия, носик, округлый правильный подбородок, уголки губ, высокий чистый лоб, уложенные аккуратно пшенично-золотистые волосы – и любуюсь. Дышу еле слышно.
Едва заметный стук в дверь выводит Инну Афанасьевну из задумчивости. Из приоткрытой двери раздаётся голос, он предлагает ей на минуту выйти. Обведя класс строгим взглядом, мол, не шалите тут, стуча каблучками туфелек, скрывается за дверью.
Я сажусь. Слышу голос Генки-соседа по дому, Дьяк, чё она к тебе прицепилась, шепчет он громко. А я почём знаю, также шёпотом отвечаю ему, глядя через плечо. Тут вмешался Валик, дружбан с первого класса, не, Дьяк, здесь что-то не то, и заключает, деловито поведя подбородком, живой она с тебя не слезет. «Упорная!» «Настырная!» Понеслось со всех сторон. Своего добьётся; Дьяк, тебе хана! Харэ трындеть, снова связками сипло солирует Генка. Поживём – увидим. И показывает поднятый сжатый кулак. Но пасаран, Дьяк, держись, то есть!
В класс Инна Афанасьевна вернулась в сопровождении мужчины средних лет с большими залысинами, твёрдым, властным лицом, умными глазами в сером шерстяном костюме и двух девушек в костюмах-двойках строгого бежевого цвета.
Инна Афанасьевна представила гостей. Мужчина оказался третьим секретарём Старобешевского райкома ВЛКСМ, а девушки – инструкторами-пропагандистами.
Мужчина доступно, главное, интересно рассказал о жизни района; в его словах обычные события приобрели необычайную важность; он рассказывал о делах комсомола и знаменитых комсомольцах-земляках так, что держал наш класс в напряжённом внимании.
Затем слово взяли по очереди девушки. Бойко и звонко звучали их молодые голоса, как трели весенних птиц в школьном саду. Они поведали, что в районе проводится конкурс между школами и профессиональными учебными заведениями на лучший номер, посвящённый торжественной дате – дню рождения Владимира Ильича Ленина.
Победители примут участие в областном конкурсе, который пройдёт в Донецке.
Затем слово снова взял третий секретарь. Ребята, сказал он просто и прямо, не нужно проявлять излишний героизм; отнеситесь со всей ответственностью – мало выступить, важно победить. Оцените свои силы по достоинству. Болейте лучше всей душой за того, кто на самом деле достоин, представлять всех вас.
Ноги меня подняли сами. Себя я не контролировал, просто в душе почувствовал необычайный подъём. Я видел округлившиеся тёмно-серые глаза Инны Афанасьевны, от удивления у неё приоткрылся рот. Только после третьего вопроса секретаря «кто этот комсомолец?» она пришла в себя и ответила скорее машинально, чем обдуманно. «Яша Дьяк – ой – поправилась она. – Яша Дах. Один из лучших – тут все почувствовали, брешет – учеников в классе!» ну что ж, твёрдо произнёс секретарь райкома ВЛКСМ, очень рад, Яков Дах, знакомству. Подошёл, и мы пожали руки. Рукопожатие его было крепким и сильным. «Надеюсь, ты оправдаешь доверие твоих товарищей и Инны Афанасьевны!» Я покраснел. «Ну, а на то, что она немного преувеличила – лучший – мы внимания обращать не будем».
После занятий зашёл к отцу на работу и пересказал всё от начала до конца. Не вижу причин волноваться, сын, выслушав, произнёс он. Налил чаю, выпей, сказал и вслед спросил, что будешь читать. Отвечаю; не раздумывая, папа сказал: - Сильно!
Вечером он прочитал стихотворение со мной не единожды. Каждый раз показывал, как нужно говорить, где расставлять акценты. Ты должен выступить так, говорил папа, чтобы у слушателей выступили слёзы на глазах, и в первые мгновения по окончании выступления у них не было сил аплодировать. «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!» За эти слова, за одни эти слова ему можно поставить памятник.
Конкурсный отбор проходил в актовом зале КИТа – Краснохолмского Индустриального Техникума. За сценой, как и в зале, яблоку негде упасть. От выступающих исходит такая энергия, что ею поневоле заряжались друг от друга. Звучали песни, выступали солисты и хоры; танцевальные кружки показывали своё мастерство; оркестры народных инструментов исполняли разнообразные произведения, посвященные данной теме. Слушаю и цепенею от ужаса, вдруг выступлю не так. Кажется, забыл строки стихотворения. В голове пусто. Ни мысли, ни слова. Слышу слова Инны Афанасьевны, она говорит с укоризной: - Что ж ты, Дах, опозорил класс, школу! И холодный пот прошибает, зараза! «Дьяк, ты что, оглох, что ли, - шлёпают меня по плечу. – Объявили тебя. Вперёд! Ни пуха, ни пера!» Сказать «к чёрту!» не повернулся язык.
Вышел на середину сцены. Стал, поставил ноги на ширине плеч. Обвёл строгим взглядом зал и вспорол затаившуюся тишину, чеканя каждое слово:
С этого знамени, с каждой складки
Снова живой взывает Ленин:
- Пролетарии, стройтесь к последней схватке!
Рабы, раздвигайте спины и колени!
Атмосфера Донецкого театра оперы и балета наэлектризована до предела. Заключительный этап конкурса, посвящённого дню рождения Ленина. Выступают лучшие из лучших. Победители, прошедшие в финал.
- Хлопчiк, не турбуйся! – успокаивает меня пожилой усатый дядька, пряча в усах добрую улыбку. – Усе буде
