выпрямились. Рука Жанны расслабилась и безвольно повисла.
«Ребёнок… - повторяю раз за разом. – Ребёнок…»
Не выпускаю руку Жанны, глажу, что-то шепчу про себя, чувствую, дух мой улетает далеко-далеко. Вокруг нас снуют доктора, медсёстры. Суетятся. Меня попросили отойти.
Облокотился спиной о стену; стою покачиваясь. Мир вокруг перестал существовать. Я вдруг осознал, что тот водитель погубил не только Жанну и нашего ребёнка. Он ещё вычеркнул из списка живых и меня.
Сильная судорога сотрясает моё тело. Я падаю на колени, жутко и яростно рыча.
- А-а-ай-ы-ы-ы-ы! – бился я об пол головой.
Я кричал; я выл; я стенал. Медики опасались ко мне подходить, не знали что делать.
А я…
Я криком выплёскивал свою боль!
Я воем выплёскивал свою боль!
Я болью души выплёскивал свою боль!
Из ран текла кровь, заливая мне лицо. Я продолжал биться об пол и кричать, не обращая внимания на кровь!
Я кровью выплёскивал свою боль…»
«Все расходы, связанные с похоронами Жанны друзья взяли полностью на себя. Когда Яков заикнулся о возмещении, они сказали, что это не по-дружески. Они сказали, что делают это в честь светлой памяти Жанны, которую тоже любили и уважали. И считают это не долгом и обязанностью, а обычным человеческим отношением к другу и к его горю. Яков пожал им руки. Ты бы, Дьяк, поплакал, что ли. Полегчает. Поверь, мне моя бабушка всегда так советовала, сочувственно произнёс Тристан. Не можешь выплакаться прилюдно, выплачься наедине с собой. Слезами горю не поможешь, возразил на это Дьяк. Это мне моя бабушка говорила.
Действительно, после смерти Жанны Яков не пролил ни слезинки. Даже когда в палате он бился головой об пол, слёзы не оросили его лицо.
Душевная опустошённость наполнила существо Якова. Он будто впал в продолжительную прострацию. Весь мир потерял вкус и цвет; жизнь стала пресной и однообразной.
Траурную церемонию назначили на двадцать шестое апреля, пятницу. Как и зима тринадцатого года, так и весна была дождливой и затяжной.
С утра моросил мелкий дождь. Из похоронного бюро траурная процессия отправилась в десять утра. Оркестранты и друзья поместились в один автобус.
Дьяк сразу попросил друзей, чтобы на похоронах народу было мало. Это не свадьба, большое скопление людей не даст сосредоточиться на прощании с Жанной. Как быть с батюшкой? Приглашать? Нет, отказался Дьяк, не надо. Заплатите сколько надо, пусть панихиду отслужат в церкви. Не по-людски, Дьяк, сказали друзья. В смерти нет ничего гуманного, тем более в насильственной. Спорить с ними не было резона.
Всё шло по заведённому плану. Отзвучал лёгкой фальшью оркестровой траурный марш. Короткая цепочка из друзей и их жён попрощались с Жанной. Яков подошёл последним. Долго смотрел на любимое лицо. Тревожить его не хотели, но напомнили, пора заканчивать погребение. Да-да, произнёс задумчиво Яков. Да, пора. Мёртвые идут к мёртвым, живые возвращаются к живым.
Едва гроб закрыли крышкой, как Яков попросил в последний раз взглянуть на жену. Гробовщики нехотя исполнили просьбу. Яков наклонился, поцеловал Жанну в лоб. «Прощай, моя любовь! До скорой встречи!»
Гроб опустили на полотенцах, которые бросили туда же.
Громко хлюпая, комья разжиженной глины ударили по крышке. Удары болью отозвались в голове Якова. «Прекратите! – закричал он. – Немедленно! Ей же больно!» Растолкал могильщиков и прыгнул в яму. Лёг на гроб и начал руками убирать землю с крышки, крича шепотом: «Неужели вы не слышите, она просит не стучать. Не мешать. Ей больно!»
Присутствующие ахнули. Некоторые перекрестились. Раздались тихие голоса, мол, плохая примета самому ложиться в могилу.
Могильщики сгрудились, нерешительно топчутся на месте. Растерялись и друзья. Усилился дождь. Под действием влаги края могилы обрушились и накрыли Якова. «Похороните меня вместе с ней!» - послышалось из могилы. Никто не ожидал такого поворота событий.
На выручку пришёл мужчина, на соседней линии провожали в последний путь пожилого человека.
- Что стоите? – закричал он, стараясь перекричать ветер и дождь.
Молния огненным ножом вспорола брюхо чёрных облаков. Дождь перешёл в ливень.
- Быстро вниз, вынимайте человека, - и сам спрыгнул в яму, следом два могильщика, привыкшие к сырости могил, в силу выбранной профессии, не обладающие довлеющими над другими предрассудками.
Якову скрутили руки и подали наверх. Его приняли. Дождь быстро смыл с него грязь. Расторопно закопали могилу, сформировали холм, поставили крест с фотографией. На нём возле креста поставили в пластиковом фонарике зажжённую свечу.
- Вы идите, я немного постою, - сказал Яков.
- Без глупостей? – поинтересовались друзья.
- Да.
- Не убедительно, - засомневался Тристан, Флориан поддакнул.
- Я же сказал…
- Яков, не чуди.
- Клянусь…
- Мы подождём в автобусе.
- Хорошо. Я ещё немного поговорю с Жанной.
Из задумчивости Якова вывел шум приближающихся шагов по гравийной дорожке. Спиной он почувствовал его. Он стал немного позади Якова; в руках букет цветов.
- Прости, Жанночка, - расслышал Яков слова Тихона. – Прости, не уберёг…»
«Чем заполнить пустоту, появившуюся после ухода Жанны, я не знал. Полная отрешённость внутри и абсолютное безразличие к окружающему. Часто сидел, следя за стрелками часов, повторяя мысленно вслед за ними «тик-так, тик-так, тик-так».
Задерживался подолгу перед зеркалом. Смотрел, не мигая в отражение своих глаз, старясь проникнуть в их глубину. Иногда получалось на малое мгновение нырнуть в заманчивую бездну. Необычайная невесомость и свобода в теле наполняли моё существо трудно передаваемым звериным восторгом. Падение… полёт прекращал резко, не пролетев и четверть пути. Бездна манила. Она и одновременно отталкивала, возвращала назад, туда, где я стоял перед зеркалом и смотрел в пустоту глаз, взором, насыщенным бездной.
Как-то совершая очередное медитативное погружение вглубь себя посредством мысленного прыжка через свои глаза, я вспомнил слова пожилого могильщика. Он подошёл ко мне после ухода Тихона. Похлопал меня по плечу рукой, синей от наколок и сипло произнёс: - Всё ништяк, браток. Тяжело приобретать, ещё тяжелее терять. На моём веку было много того и другого. И каждый раз казалось, всё, конец. Но проходила ночь затмения рассудка, и наступало прозрение утра разума. Однажды ко мне откуда-то сверху, изнутри меня, я услышал этот голос внутри своего калгана… - могильщик постучал согнутым грязным пальцем с отросшим серым ногтем по черепу с редкой седой щетиной, - он произнёс слова, запомнившиеся на всю жизнь: все мы стрелы жизни, томящиеся по другому берегу, где покоится смерть».
Я вздрогнул на последнем слове. Посмотрел на него и не увидел в его взоре сострадания. «Всё ништяк, братишка!» - ещё раз прокашлял хрипло могильщик и ушёл, закинув на плечо лопату, облепленную землёй».
Задремал. Из расслабленных рук выскользнула тетрадь. Тихо шелестя страницами, упала на пол. Еле заметное покачивание в кресле-качалке ввело в гипнотическую дрёму. Она, мягкими движениями тонких сильных пальцев, массируя шею и плечи, погружала постепенно в астральный транс. Маленькая точка тепла из копчика, увеличиваясь в размерах и продолжая нагреваться, раскручиваясь и расширяясь сильным уверенным движением, преодолевая соматическое сопротивление позвонков и дисков, устремляется вверх.
Вверх через позвоночник к мозгу. По пути преодолевая сопротивление, не тепло. Жар пускает разветвлённые корни. Они одними своими окончаниями удерживаются и закрепляются в жизненно-важных органах; другими продолжают оккупационную деятельность моего организма.
Приятный сладкий сон. Нежусь в его теплых водах. Я отрешён от всего. Внешние звуки остались за пределами внутреннего; внутренняя гармония оптимизирует скрытые, дремлющие резервы.
Организм спит. На страже его дозорные. Они не дремлют. Бдят.
Резко вздрагиваю, вдыхаю свежий воздух, на лице нечувствительное прикосновение ветра. Не открываю глаз, знаю, через плотно закрытое окно ветру шансов пробиться ноль. Чувства обостряются. Нервная дрожь пробежала по спине – ощущаю чьё-то присутствие. Не телесное.
Приоткрываю веки. Через вуаль ресниц вижу в отражении стекла стоящего за спиной мужчину.
Короткий ёжик волос. Выразительные серо-синие глаза. Развитые кисти рук. Он поправляет узел галстука. Матово блестят изумрудно-лазурные камешки недешёвых светлого металла запонок в манжетах.
- Очнулись? – слышу приятный тембр голоса. – Извините за случайное пробуждение.
- Да что уж там! – язык заплетается как с бодуна. Пытаюсь подняться с кресла-качалки.
Сильные руки вдавливают меня нечеловеческой силой обратно. Мужчина стоит передо мной; чувствую исходящую от него мощную энергетику – защипали мочки ушей, и появилось покалывание в подушечках пальцев.
Расслабляюсь, выбрасываю руку вперёд и ловлю пустоту. Он снова стоит за спиной. Руки расслабленно лежат на моих плечах. Он, улыбаясь, говорит, удивлены. Поборов минутное головокружение от происходящих метаморфоз, отвечаю, не очень. Он продолжает улыбаться, держит за плечи. Он молчит. Улыбка не сходит с уст. В голове слышу его голос: - Представляться, надеюсь, нужды нет. Мысленно отвечаю: - Пустое, Яков Казимирович. Прекрасно, восклицает он, что хотя бы некоторые узнают тебя не имея чести быть с тобой знакомым. Почему же, возражаю в ответ, я с вами очень даже знаком. Ой, ли, радостно восклицает Яков. Смотрю, с журнального столика поднимается в воздух тетрадь, минуту назад лежавшая на полу. Не переставая удивляться происходящим чудесам, замечаю своего нежданного гостя стоящим передо мной, держащим рукопись в руках. Посредством сего мадригала, спрашивает он и громко смеётся.
Делаю предостерегающий жест рукой, тише, может услышать жена. Яков не обращает внимания ни на меня, ни на жесты. Батенька вы мой, дорогой Прохор, смеясь, изрекает он, это же глупо, по тексту, написанному в минуты душевного отчаяния создавать портрет, пусть мысленный, человека. Ну, совершенно незнакомого вам. Пустяки, говорю в ответ, вовсе не глупость и не заблуждение. Отнюдь, отвечает Яков, как часто те, с кем мы на короткой ноге, оказываются для нас белым пятном. Всё, что нам о них известно – фикция. А тайное и неизвестное – открытая книга.
Повторяю попытку взять тетрадь. Она исчезает вместе с гостем. Он оказывается за окном. На уровне плеч висит в воздухе тетрадь. Сквозь безразличный лёд стекла чувствую жар его взгляда.
Ну, как, спрашивает он, это тоже пустяк. Вот начинает двигаться вперёд, вот он проходит через стекло, как в открытую дверь.
Закрываю глаза и, как молитву, истово шепчу: это сон, всего лишь сон… Вжимаю голову в плечи: это сон… Стискиваю кулаки до боли в ладонях: это сон… Линчую сознание бичами материализма: это сон… Открываю глаза. Свободно вздыхаю. Пригрезилось… Уф! Бросаю взгляд на окно, в нём отражается Яков. Он держит в руках тетрадь и внимательно инспектирует страницы. Заметив моё внимание, отвлекается от чтения. Надеюсь, сейчас вы поверили в реальность моего существования.
Хочу поверить и одновременно не могу. Глаза могут лгать. Мало ли какую реальность создаёт мозг,
