зашагал, бухая сапожищами и разбрызгивая все вокруг. За спиной вырастали крылья, он шел, летел вперед, навстречу грозе, молниям, громовым раскатам, бесконечности. Ничего не замечая, видел только удивленные, не мигая, в упор смотревшие на него зеленые, цвета морской глубины глаза. Сергей шагал и шагал, взволнованно о чем-то шептал, запинался. Усилившийся дождь заливал лицо, а он торопился, мчался, переступал какие-то бугры, скользкие рвы, обходил непонятно откуда возникающие острые оградки. Боковым зрением пригрезились обветшалые покосившиеся кресты, могильные памятники, влажно блестевшие надписи. Он прижимал и прижимал ее к себе, совсем не чувствуя тяжести. Аля наблюдала за ним спокойно, без напряжения. Сергей чувствовал, как навсегда тонет, растворяется в этом взгляде, выныривает на миг, и вновь опускается в манящий, зовущий, ускользающий изумруд чудесных ослепляющих глаз…
* * * * *
Страшной силы треск разорвал пылающее небо зигзагообразно надвое. Шибануло так, что природа содрогнулась от ужаса. Сергей будто налетел на что-то, встал, оцепенев от страха…
Все окутал сплошной плотный туман, небо взрывалось и гремело. Он стоял по горло в ледяной воде озера, а волны били и били в лицо, накрывали с головой, загоняли в мертвую глубину. Его сильно трясло, он крутил головой и не видел спасительного берега. Ноги утопали в илистом дне, холод сковывал, сжимал, пронизывал до последней клетки. «Надо пробовать задним ходом», – возникла спасительная мысль. Двигался медленно, еле вытаскивая затягивающие вязким илом сапоги. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем вода стала спадать. До пояса, а потом и до колен. Сергей развернулся, вздохнул шумно, сделал еще шаг и обессилено рухнул на мокрую землю…
Его нашли на рассвете. Подняли, отнесли к его дому. Он еще дышал сдавленно, хрипло… Варвара, не спавшая ночь, ждавшая мужа, отшатнулась в беззвучном крике, но сразу взяла себя в руки.
– Живой? – лишь спросила.
– Да вроде, – отозвались мужики, растерянно пряча глаза. Рассказали, где его подобрали, как долго не могли понять, жив ли?
– Не жилец он... – ляпнули неразумно.
– Что? – пронзительные черные глаза смотрели зло, яростно прожигали лучом.
Мужики поежились, заволновались.
– Ну-ка пошли отсюда, привезите лучше фельдшера из района, а то заныли, как бабки старые! – решительности, мужества ей было не занимать, да и какая-то злость, жалость к Сергею придавали сил.
Проснулись дети, увидели, испугались, стали что-то спрашивать.
– Быстро топите печь, грейте воду. А ты, Аня, помоги перенести отца.
Варя разрывала, стаскивала грязную мокрую одежду, она знала, что ей делать. Его вымыли, вытерли насухо, с трудом донесли, положили в чистую кровать. Достали из комода теплое исподнее, спрятанную бутылку спирта. Она долго, до красноты растирала холодные ноги, спину, затем обтерла спиртом, надела ему белье, обложила бутылками с горячей водой.
Сергей дышал тяжко, неясный румянец пробивался на щеках. Она разделась, легла рядом, согревая теплом своего тела, укуталась в одеяло и, не выдержав, зарыдала, обреченно завыла. Слезы полились ручьем, горячие, горькие, капали и капали ему на лоб, катились по щекам и застревали где-то в подушке.
После обеда привезли фельдшера. Он долго слушал дыхание, стучал по груди и спине заскорузлыми жесткими пальцами, все охал да ахал, ускользая взглядом и наконец, сказал диагноз: двусторонняя пневмония. Безнадежно качая головой, сделал укол, пообещал придти через три дня. Ушел.
Серега метался в сильном жару, бредил, хрипел. Варя сидела рядом, вытирала лицо, смачивала губы и лоб водой. Из затуманенных горем черных глаз все лилось и лилось. Она уже не вытирала слез, щеки опухли, покраснели. Все никак не могла понять, почему он не дошел до дома, и как его занесло на озеро? Ведь он не был пьян, да и пил редко, не любил этого. Что случилось с ним? Неужели умрет? Ну, нет, не бывать тому, вырву его из смертельных лап, выхожу, вылечу, слезами отогрею, не отдам! И все будет по-прежнему – хорошо…
Вечером соседки привели с другого конца деревни Фоминишну, – старую горбатую бабку-ведунью. Многих излечила она травами да заговорами, колдовством. Жила на самом отшибе, держала свиней и коз, редко покидала избу, а охранял ее огромный злющий пес.
Бабуля подошла к кровати, глянула в передний угол и, не увидев иконы, неодобрительно сверкнула глазом, с укором покачивая головой. Запалила сухую можжевеловую ветку и начала окуривать Сергея, что-то угрожающе бурча себе под нос, брызгая густыми шипящими искрами, низко наклоняясь к его лицу, все ниже, ниже и ниже… и вдруг, страшно заскрежетала зубами, застонала, отпрянула, поперхнулась. Ветвь с треском погасла, догорела, всю комнату заволокло едким чадным дымом. Фоминишна крутилась на месте, яростно и дико вращая закатившимися зрачками. Жутко было наблюдать это действо.
– И-и-и, голубушка! – увидев Варвару, хрипло прошамкала губами неслышно. – Женщина! Молись! – ничего больше нельзя было разобрать. Позже успокоившись, поведала колдунья, что была женщина. Что молиться нужно Николе-Угоднику, только он сможет помочь. Вытащила два кулька с травой и маленькую баночку со снадобьем. Объяснила: мол, отваром одной травы нужно отирать ноги, другой отвар пить, пить долго, часто. А заветным снадобьем дважды в день натирать виски и лоб. И молиться, молиться…
– Но как молиться? – спросила Варя. – Ведь молитвы ни одной не знаю, да и икон в деревне теперь не отыскать, все уничтожили, попрятали в лихие годы…
– Молись!.. – отрезала ведунья, торопливо сгребла в мешок продукты, деньги и пошла, сердито стуча клюкой.
«Да что там за женщина еще?» – Варя не очень верила бабке. Знала всех жителей в лицо, деревня не была большой и жизнь каждого видна, как на ладони. Все всё обо всех знали, какие-то события случались редко и обсуждались, перемывались на каждой завалинке. Она верила мужу, семнадцать лет вместе, он не видел никого вокруг, кроме нее, не было даже намека, повода, он весь, полностью принадлежал ей. «Вечно у этих ведьм женщины виноватые, то порчу наведут, то сглазят, болезнь нашлют», – Варя зябко передернула плечами, отбросив бабкину фантазию как совершенно нереальную.
Сергей лежал, разметавшись по кровати, ворочался, мычал что-то невнятно. Похудевший, посеревший, жалкий, лишь на осунувшемся скорбном лице горел лихорадочный румянец. Слезы опять брызнули горячими каплями. Обняла, прижалась к нему, всхлипывая сдавленно и горестно…
Старую треснувшую иконку нашли на чердаке у тетки Лукерьи, крестной Варвары. Бережно завернув в чистую тряпицу, принесла домой, поставила на стол. Долго рылась в сундуке, нашла старый свечной огарок. Зажгла. Вспомнила, как давно, когда она была совсем еще маленькой, бабушка учила ее каким-то молитвам. Ничего не осталось в памяти. Советская власть начисто уничтожала веру, отрицала саму возможность существования бога. Варвара была в школе активной комсомолкой, эти вопросы ее совсем не интересовали. Раз говорят, что нет его, наверно это действительно так, даже думать об этом тогда было неинтересно. И вот, какой-то Угодник…
Она долго и пристально вглядывалась в неясно пробивающийся седой лик старца. Не могла осмыслить, понять, чем же он сможет помочь Сергею. Изображение на иконе постепенно проявлялось четче, стали заметны детали, – борода, крест…
Она смотрела, а горький ком подступал к горлу. Понимала, что нужно что-то сказать этому доброму старичку. А комок все ширился, полнел, рос, не давая дышать. И тут ее словно прорвало. Она стала говорить, говорить страстно, неуверенно, бессвязно, но искренно и от души.
Вспомнила, как познакомились с Сергеем, как долго ухаживал, увивался за ней. Она была молодой, красивой, знала об этом и использовала не стесняясь. Многие парни бегали за ней, добивались ее, а она все крутила и крутила, увлекала, обольщала и оставляла без жалости. Бывало, ссорились, дрались из-за нее. Это льстило и как-то даже приятно волновало…
Вечерами молодежь частенько собиралась возле ее дома. Пели, смеялись, шутили. Серега был одним из них, никак она его не выделяла, и только острее, чем над другими подшучивала. Он все терпел, не сводил с нее серо-голубых глаз, стеснялся, робел, смешно мямлил что-то и глупо улыбался. Ей весьма нравилась популярность, нескрываемая зависть подружек, внимание парней и воздыхания юнцов. Она ощущала себя королевой, гордо несла корону, снисходила…
Пока однажды вечером, в клубе на танцах не случилось пьяной драки. Кто-то стукнул гирькой Серегу по голове. Тот рухнул поверженный, неживой. Лежал, не двигаясь, неловко подвернув под себя руку. Раздавленный, жалкий… Варя бегом кинулась к нему, волоком вытащила на свежий воздух. Из разбитой раны хлестала бурая кровь, рана оказалась поверхностной, не опасной. Она этого не знала. Испугалась страшно. Схватила эту легкомысленную беспечную головушку, прижала к упругой груди, зарыдала, запричитала по-бабьи…
Он лежал оглушенный; кровь, смешиваясь с ее слезами, стекала ручьем, каплями падала на землю. Открыл тяжелые веки, увидел ее близкие глаза, удивился, улыбнулся радостно, тихо произнес первые свои, какие-то несуразные слова любви…
Этот случай перевернул Варину жизнь. Она стала ко всему относиться серьезней, строже, внимательней. Видела и понимала, что он другой, не такой как все остальные, особенный чем-то. Не могла объяснить себе, что в нем такого, пока простая, тонкая мысль, не пронзила ее: – он мой, мой навеки, навсегда…
Как, откуда возникло у нее ответное чувство, она не знала и не желала знать. Отдалась любви вся, целиком. Окунулась с головой, зажгла в себе и в нем такое жаркое пламя, такой пожар, что все остальное, неважное, ушло, сгинуло, отодвинулось куда-то. Незаметно быстро сыграли свадьбу, скоро родилась дочь, затем Ленька. Варя была счастлива, она не ошиблась в нем, он не переставал любить и удивлять, был интересен ей, предан и горяч…
Каждый день теперь она натирала его снадобьями, поила горькими отварами, кормила, как ребенка. Сергей ненадолго возвращался в сознание, с удивлением смотрел на нее, на детей, на окружающую обстановку и падал обессиленный, хрипел и кашлял надсадно. Варя истово хотела верить, что он поправится, встанет. Вечерами, когда дети засыпали, она говорила с Угодником, рассказывала о семье, о сельских новостях. Просила, молила, уговаривала простить ее, сжалиться над несчастным Сергеем. Ей казалось, что в случившемся чем-то сильно виновата она…
Шесть недель провел Сергей между небом и землей. Потихоньку начал садиться в кровати, говорить. Он был еще слабым, но кризис, как будто, миновал. Варя летала на крыльях, поила, кормила, согревала, ни на секунду не оставляя без внимания.
Однажды ночью она с тревогой проснулась, Сергей громко звал, метался по кровати, бредил. Варя кинулась к нему босая, сонная, стремительная. Он повторял и повторял чужое имя, странным необычным
Читается на одном дыхании.