Посвящается Терезе Регельските - матери троих детей и просто хорошей женщине.
Темно-серые тучи, испещренные белесыми свинцовыми прожилками, бесконечным потоком плыли над Клайпедой все время подгоняемые холодными ветрами со стороны Балтийского моря. В портовом городе воцарилась настоящая осень – с каждым днём пожелтевшая листва всё обильнее осыпалась с деревьев и буйно вальсировала на ветру вдоль мокрых улиц с каменными тротуарами и мостовыми. Вольно летя в прохладном воздухе, она скользила по красной черепице крыш домов, настойчиво облепляла их потемневшие стекла и, отлетая от белых и оранжевых стен, смело бросалась к ногам случайных прохожих. Будто поддерживая эту игру ветра и листвы, темные небеса обрушивали один фронт дождя за другим – лишь недавно по улицам проходил небольшой дождик, а в пронзительном воздухе уже чувствовалось следующее, более мощное его приближение.
В этот один из последних сентябрьских дней город необычно опустел, ибо только месяц назад здесь царил настоящий бархатный сезон с толпами туристов, отдыхающих на просторных пляжах, в уютных отелях и лечебных санаториях. Сейчас же, даже центральная городская улица имени Геркулеса Манто, соединяющая две площади – Летувининку и Атгимимо (Возрождения), казалась безлюдной. В наступивших сумерках непогоды, в мистичном неоновом свете плыла гостиница «Клайпеда» - главная обитель туристов, благодаря своей трехкорпусности напоминающая один из тех круизных лайнеров, что всегда теснятся в бухте местного порта. Под жужжание трансформаторов мирно спящими казались как четырехугольные кварталы Старого города, так и советские многоэтажки 80-х годов, несмотря на то, что с всё тем же упрямством часового, в окружении двух костелов гордо возвышалась над всеми тринадцатиэтажная гостиница «Вертюнге». В обесцветившемся влажном ненастье, на горе Йонаса как-то неестественно потемнел и сделался более мрачным песчаный Балтийский пират. Средь опадающей листвы, стала угрюмей и скульптура рыбака – могучий мужчина, облаченный в широкую рыбацкую куртку с большим капюшоном, сжимая в руке увесистый шест с сетью, выглядел настоящим стражем стоящего неподалеку кафе «Йогунде». В темной декорации неба, казался небольшим средневековым строением, крепко сложенный из красного кирпича двухэтажный ресторан «Мёмель». Но, в абсолютном холоде одиночества, грустила над фонтаном скульптура дахской Анхен* - издавна возвышаясь на центральной площади города перед известным Драматическим театром, девушка словно печалилась по поводу ушедшего лета, с его шумными празднествами, веселыми, доброжелательными людьми, и счастливыми новобрачными. Будучи всего лишь копией пропавшего довоенного оригинала, она при каждом ненастье всегда выглядела особенно опечаленной.
Однако, не только с наступлением осени опустели все местные пляжи и поредели городские улицы, но и даже обычно полная людьми набережная реки Дане в эти дни казалась заброшенной - здесь тоже вольно гуляли лишь ветра, дерзко ударяясь в воздушные паруса баркантины "Меридиан" - старинного парусника, который давно стал не только символом портового города, но и главным ориентиром в нем как для самих жителей, так и для приезжих гостей.
Именно здесь, в казалось бы опустевшем месте, внезапно раздалось тихое цоканье каблуков и... вскоре, сквозь туманную пелену холодного ненастья возник скромный силуэт невысокой женщины, которая не спеша направлялась в сторону "Меридиана".
Женщина медленно шла по потемневшей от влаги каменной дороге и выглядела печальной. Погруженная в себя, она не замечала лихих ветров, нагло кидающих к её ногам мокрую листву, стучащихся в мякоть легкой светло-синей куртки, теребящих сложенный чуть ли не на плече капюшон, приветливо ласкающих лицо (игриво набрасывая на него длинные пряди светло-русых волос), и словно гладящих её большой темно-серый берет. Хоть она имела довольно бледное трапециевидное лицо, однако от него уже издалека веяло сильным обаянием: у неё были большие, серо-голубые глаза, с задумчивой печалью глядящие из-под густых крыльев русых бровей; прямой остренький нос, забавно выпирающий вперед; небольшие сжатые губы, скромно накрашенные темно-фиолетовой помадой; и широкий, немного выдающийся вперед плавный подбородок, в который упирался белый ворот тонкого свитера.
Это была Эгле Клюгельските - известный на всю Клайпеду профессиональный фотограф, чьи потрясающие работы с большим успехом были уже дважды выставлены на всеобщее обозрение в галерее «Бароти» на улице Аукштойи и арт-салоне «Палете» на проспекте Тайкос.
Обладая чувственной душой и невероятным ощущением прекрасного, она с раннего детства стала запечатлевать своё необычное видение мира через взгляд фотообъективов. Уже в пятилетнем возрасте, взяв отцовский «Зенит», она сделала свои первые снимки, приятно поразившие родителей, а в вольном постсоветском отрочестве, завладев американским «Олимпусом», уже удивляла фотографиями всех сверстников и сверстниц. Блестяще окончив общеобразовательную школу, затем, хорошо выучившись и в Клайпедском университете на факультете гуманитарных наук, она все равно не бросала фотографию. Наоборот, по мере взросления, её необъяснимая любовь к фотографированию постепенно стала превращаться из интересного хобби в профессию - она начала делать снимки уже для некоторых небольших городских журналов. Постоянно ощущая невероятную тягу к родной природе, она, даже находясь в составе девичьего фольк-ансамбля «Юрате», всегда находила время для своего любимого дела. В свободное от выступлений время она вовсе, независимо от погоды и времени года, проводила за съемкой целые дни напролет, с самых необычных ракурсов фиксируя разнообразные пейзажные красоты! Первым значимым успехом в её личной творческой карьере были снимки для фотокалендаря – набравшись смелости, она представила одному издательству свои фото (на которых с максимальной точностью и художественной осмысленностью были превосходно зафиксированы ею различные проявления природы), и когда то приняло их, издав календарь большим тиражом, серьезно заявила о себе уже всей Литве! Однако, несмотря на прирожденный талант визуала, она лишь сейчас, (когда ей перевалило слегка за тридцать), благодаря первым персональным выставкам, добилась некой известности как фотохудожница. Но и теперь, даже имея признание, работая только на один престижный журнал, она, всё с той же не иссякающей любовью в сердце, продолжала делать новые и новые снимки своего янтарного края.
Даже сейчас, одиноко блуждая в эту сырую погоду по каменной набережной, Эгле Клюгельските находилась во всём своём профессиональном "всеоружии" - как обычно, в правой руке она держала наготове любимый "Никон D3000", а за спиной, возвышаясь, словно охотничье ружье в темном чехле "Слик" был также хорошо укомплектован ею одноименный японский штатив, который она могла в любой момент скинуть с плеча для подготовки особенно сложной съемки. Левой рукой же, она, привычно держась за ремень темно-зеленого рюкзака (перекинутый через левое плечо), бережно прижимала его локтем к своему бедру. Именно в нём она неизменно хранила весь свой походный скарб, в котором чего только не было: небольшой термос с теплой водой; пара пластмассовых складных стаканчиков для питья; два бутерброда с сыром, завернутых в серебряную фольгу; несколько различных женских журналов на русском и литовском языке; кипа новых отсканированных фотографий, ещё не отданных ею в редакцию журнала; паспорт; мобильный телефон "Нокиа С5-00"; куча серебристых брелков в форме различных забавных зверушек; ворох поздравительных открыток, словно февральские "валентинки" пестрившие изображениями разнообразных алых сердечек; амулет на серебряной цепочке в виде сердечка из высококачественного янтаря, красиво окаймленного в том же серебре (давний подарок отца на совершеннолетие); зубная паста "Лесной бальзам" и личная синяя зубная щётка к ней с гибкой головкой; расческа; семь губных помад от ярко красного, до темно-фиолетового цвета; небольшая пудреница с зеркальцем; тушь для ресниц «Драма» и один небольшой флакончик ошеломляющих духов «Энджел» с ароматом карамели.
Однако, не смотря на всё это разнообразие содержимого походного рюкзака, фотохудожница больше всего дорожила тем, что находилось у неё в одном из широких карманов непромокаемой куртки, а именно немецкими шоколадками "Риттер Спорт"! Она обожала сладкое, и, не зависимо от настроения (переменчивого как капризная балтийская погода!) от шоколада всегда становилась такою счастливой, будто он в мгновенье ока превращал её из зрелой женщины в обычную молодую глупышку! В такие сладкие минуты, когда он блаженно таял во рту, она ощущала гораздо большее удовольствие, чем от восторгов поклонников творчества и привычных комплиментов мужчин!
Но сейчас Эгле не думала о шоколаде - взор её больших красивых глаз с легко подкрашенными ресницами был по-рабочему сосредоточен, а правая рука была готова в любое мгновенье преподнести к ним заветный "Никон"! Этой постоянной сосредоточенностью, которая со стороны могла показаться эмоциональной сухостью, она смахивала на снайпера, только в отличие от того не стремилась убить жизнь, а наоборот продлевала её быстротечные мгновенья через свои фотоснимки.
Возможно именно от своего отца, который был наполовину литовцем наполовину немцем, она и унаследовала некую холодную суровость во внешности, но от матери украинки получила исконно славянское добродушие, которое хоть и с загадочной осенней печалью, но с нежностью бархатного сезона ещё веяло в больших озерах её серебристо-голубых глаз.
Внимательно следя за хороводом мокрой пожелтевшей листвы, Эгле, медленно ступая по каменной набережной остроносыми темно-серыми сапогами на невысоком каблуке (в которые были заправлены выделяющие её стройные ноги облегающие темно-синие джинсы), вскоре дошла до самой баркантины и, почувствовав очередной "привет" ветра, порхнувшего ей в лицо, остановилась на месте.
Прикрыв глаза большими бледными веками и слегка приоткрыв тонкие фиолетовые губы, она с наслаждением отдалась этой ласке ветра, обильно обдающего щекотливой влажностью реки – ей нравились такие внезапно налетавшие шальные воздушные потоки, которые нежно касались глаз, без спроса "целовали" щёки и губы, шкодливо трепали длинные волосы. В такие ласкательные мгновенья, она всегда застывала в умиротворяющей отрешенности, и, не имея ни одной праздной мысли, сама, всем своим существом, словно растворялась в них.
Так сейчас замерев на месте, (лишь слегка поджав подбородок к вороту свитера для того чтобы не простудить горло), фотохудожница, в очередной раз, принимая на лицо эту "воздушную ванну", предалась своему забытью, в котором ощущала лишь прикосновения ветра и слушала его тихо свистящее пение под банальный шелест опавшей листвы. Однако, вместе с этой давно привычной ей музыкой осени,
