клочьями седых волос), стильное кремовое пальто с темными квадратными пуговицами, черные кожаные перчатки и серые плотные брюки, хорошо заправленные в черные сапоги, напрочь лишенные каблука. Однако, не смотря на такую стильную одежду, она обладала всей ужасающей внешностью старой женщины: у неё было бледно-морщинистое вытянутое лицо, бесцветный взор серых глаз (блеклость которых лишь подчеркивали небрежно подкрашенные ресницы!), обветшалые щеки, тонкие иссохшие губы (едва накрашенные бледно-алой помадой) и... чуть скошенный кривой подбородок!
Казалось, старая модница хотела компенсировать ужасную непривлекательность этой эффектной одеждой, но только больше усугубила её, став вовсе походить на «живой труп»!
- Ой, женщина... – пораженно «проскрипела» она, в свою очередь хорошо увидев лицо фотохудожницы, которую, из-за легкой крутки и облегающих джинсов, вначале приняла за молодую девушку.
Всё сильнее ощущая на губах ненавязчивые воздушные поцелуи ветров с солоноватым привкусом моря, Эгле Клюгельските, обладая отнюдь не хилым здоровьем, быстро приходила в себя, но ещё до конца так и не осознавала - мерещиться ли ей эта ужасная женщина, или нет.
Опершись руками о холодную стену каменного здания, она хоть и медленно, но поднялась на ноги - однако, ещё чувствуя слабость, она, даже не смотря на наличие штатива, все-же заметно ссутулилась, как это часто бывало в её студенческую пору.
Вновь взглянув в «трупное» лицо старой модницы, которая от удивления, не только округлила свои остекленевшие глаза, но и раскрыла кривизну челюсти (показав ряд некрасивых желтых зубов!), Эгле все-же поняла, что перед нею вовсе не больная галлюцинация.
- Спасибо, со мной уже всё в порядке... – только и ответила она ей.
Старая модница, сразу переменив удивленный взор на подозрительный, ещё несколько мгновений поглазела на неё, и довольно резвым шагом пошла дальше по улице.
«Ой, женщина!» – недовольно смотря ей вслед, мысленно передразнила её фотохудожница. – Да в сравнении с вами я вообще девочка!»
Это недовольство, точь-в-точь как у строгого отца, сложилось парой морщинок над её ровной переносицей не в горизонтальном, а вертикальном виде!
Но легкий гнев, нередко возникающий у неё из-за вспыльчивости характера, снова сменился ледяным ощущением того тихого ужаса, которого она ещё совсем недавно испытала в кварталах района Вите. На какой-то миг ей вдруг невольно представилось, а что если и её, через каких-нибудь двадцать-тридцать лет, так же, как и эту женщину, беспощадно изуродует старость! Что если и она станет таким же, пусть и модно одетым «живым трупом»?!
«Нет, нет! – мысленно запротестовала Эгле, уже начав злиться на все эти навязчивые страхи. – Я никогда не стану такой старой уродиной! Я буду всегда подобна белоснежной розе, пусть и увядшей, но до самого конца хранящей свой неповторимый аромат! Но никогда, никогда я не буду таким «гламурным старым хламом!»»
И в новой силе, внезапно возникшей в ней неведомо откуда, она выпрямила спину, крепко сжала в руках ремни походных сумок и... обычной стремительной прытью двинулась вперед!
Всё сильнее ощущая соленое веяние любимого Балтийского моря, она, подсознательно влекомая его зовом, смело направилась в сторону опустевших пляжей - извечный шум морских волн, рабочий гул порта (уже целое столетие ощетинившегося высокими погрузочными кранами) и крики забиячливых чаек, всегда манили её к себе, с самых глубин детства, воспламеняя в сердце любовь, не менее сильную, чем созерцание сонных городских аллей, вольных полей и величавых станов дремучих лесов! И сейчас, поддаваясь силе этой неизменной любви, она верно шла на её зов - шла несмотря на то, что небеса вовсе налились предгрозовыми «чернилами», окончательно погрузив Клайпеду в настоящий «вечерний» полумрак!
Гонимая вместе с ветрами, порывами любви, Эгле, продолжая бестактно натыкаться на случайных прохожих, вскоре покинула каменную поверхность городских тротуаров, и вышла к одному из пустующих пляжей балтийского побережья.
Огромное холодное море встретило её извечным шумом холмистых волн, беспокойно набегающих на прибрежные камни и песчаные берега. Темное как само небо, оно всё-же дразнило его хмурость, упрямо иссекая в волнах гривы густой белой пены. Словно предчувствуя в нависшем ненастье приближение свирепой грозы, оно, ощетинившись ими до самого с горизонта, с каждым накатом всё сильнее взбивало их темно-серые клинья. Пронзительные взмокшие ветра, будто специально нагнетая обстановку, с диким ревом гоняли их по всему бескрайнему водному простору, отчаянно вынося на песок, и сокрушительно разбивая о камни. С ретивой беспощадностью они также швыряли во все стороны и самых ненормальных чаек, которые, громко перекрикиваясь между собою, храбро боролись со стихией, в твердой надежде поймать какую-нибудь сумасшедшую рыбу, не ушедшую в такую непогоду на дно.
С невероятным содроганием, слушая эти мощнейшие хоралы балтийских ветров, несущиеся под бурливый аккомпанемент волн и яростные покрики храбрых пернатых, Эгле Клюгельските, наконец, скинула с себя походные сумки (при этом, хранящаяся в них листва тут-же заскакала по мокрому песку!), и, вслед за «Никоном» сложив в одну из них берет, пошла навстречу морю.
Не доходя до границ, буйствующих в белоснежной пене, (красиво стелящейся на песке своеобразными покрывалами!), она остановилась, и, принимая вольные ласки беззастенчивых морских ветров, задумчиво уставилась в туманную даль.
Привычно поджав подбородок к вороту свитера, (с дыханием воздушных масс лишь чувствуя щекотание высвобожденных волос), она, прислушиваясь к их ревущим песнопениям, стала мысленно «сливаться» с ними в единстве гармонии и... «растворяясь» в блаженной тягучести «единения», мгновенно пресытившись дурманом любви, бессильно рухнула на колени в мякоть песка! Рухнула перед бушующим морем, словно древнеримская язычница, преклонившись пред могуществом Нептуна!
С томностью взгляда огромных глаз (в которых, словно в живых зеркалах, пенящимся шампанским отражались бурлящие морские воды), Эгле, с каждым приближеньем волн, чувствовала в сердце всё новые, и новые волны захлестывающей любви! Эти волны быстро охватили всю её сущность, полностью «потопили» сознание, и просочились до самых отдаленных недр души - оказавшись добровольной пленницей их нежных объятий, она с покорным безмолвием таяла в них без остатка!
«Тая» в сладком плену любви, она вовсе закрыла глаза, и... разверзнув свои в руки в стороны, полностью предалась той потрясающей иллюзии, что будто сама, подхваченная ветрами, волшебно воспарила над всей беснующейся стихией морских волн!
Так, оказавшись в очередном рандеву с родным Балтийским морем даже под невзрачным покровом этой сентябрьской осени, зрелая фотохудожница позабыв обо всем белом свете, полностью ушла в негу любовной безмятежности...
Будучи очень чувствительной, она всегда испытывала особое очарование от моря - оно казалось ей огромным, бескрайным, своеобразным глубоким существом. В лесном детстве оно внушало ей взрослость, в городском отрочестве усмиряло бунтарский нрав, а теперь, в прекрасной путешествующей зрелости, настраивало на спокойное абстрактное мышление, где мысль являлась сутью всего её существа, которым она ощущала его ласкающую взаимность. Часто, одиноко гуляя по побережью средь гимнов ветров, она, мечтательно глядя в его шумящий водный ковер, не раз испытывала огромное желание скинуть себя всю одежду и кинуться в пенящуюся нежность! В такие минуты, она представляла себя настоящей Юрате – прелестной сказочной морской девой, у которой длинными волосами и были эти разливающиеся сине-изумрудные волны, их пушистая пена - легкими кружевными платьями, светлые блики - солнечными веснушками, а кружащиеся чайки, парящие облака и безмерный стяг лазурного неба - символами великой любви! Любви, изливающейся её янтарными слезами к этому красивому, но такому многоликому, противоречивому миру!..
Вновь до конца пожнав в себе весь сок истомы, Эгле опустила руки и медленно раскрыла завесу бледных век. Словно смущаясь огненной откровенности любовного чувства, она, скосив отуманенный взгляд в мокрую гладь песка, указательным пальцем вывела в нем «Juros, as myliu tave....»* - признание сердца, не одну сотню раз выводимое ею когда-то на прибрежных песках юности.
Без всякой мысли, смотря на начертанные слова, она, вовлекаясь уже в водоворот ностальгических веяний, снова закрыла глаза и... колоссальной силой фантазии сметя всю неприглядную серость дня, лишь одним плавным взмахом ресниц выявила пред собою море, искрящее всеми вечерними красками позднего лета – море, одного из её прошедших бархатных сезонов! Оно мгновенно отразилось в её глазах бодро шумящей трелью темно-синих вод, драгоценно поблескивающих в мириадах золотисто-фиолетовых бликов – шикарных лучей сказочного солнца, пролегающего невероятно сияющим шлейфом не только в его синеве, но и в мокром песке самого побережья!
Находясь в серой блеклости настоящего, но, глядя в это воображаемое великолепие прошлого, она услышала в теплоте ветров далекий отголосок детства, которое неслось веселыми шлепками семенящих босых ног.
Застыв, Эгле с изумлением увидела, как в самом воздухе, волшебно соткавшись из легкого бриза и рыжего света, выявилось видение маленькой девочки – блистая развивающейся густой копной белокурых волос, и контрастно выделяясь сочно-лазурным платьицем, она, огласив пляж радостным визгом, смело кинулась в шумные объятья пенистых волн!
Дивясь, фотохудожница тут-же услышала и целый всплеск звонких криков нескольких отроковиц, которые, прелестными наядами резвясь в накатах вод, (сливаясь с огненно-красным вечером воздушностью розовых платьиц), с беззаботным смехом соревновались между собою в поиске «крупиц солнца»! Она сразу заметила, что среди них, была и знакомая ей скулистая девчонка с двумя болтающимися светло-русыми косичками. Вскоре, совсем рядом с нею возникло видение уже настоящей семнадцатилетней девушки - облаченная в матросскую тельняшку и короткую голубизну «секондхендовских» джинсовых шорт, она, обняв поджатые к груди голые колени, сидела на плоском прибрежном камне и с отрешенным, наивно-мечтательным взором грезя о любви, глядела в безмятежность Балтийского моря! И, словно в довершении этой своеобразной фантомной репродукции, перед ней, также возникнув из самого воздуха, появилось видение зрелой женщины – облаченной в унисекс стильной русоволосой дивы, хоть и лишенной былой наивности, но с той же, верной любовью к природе, профессионально настраивающей штатив!
Мгновенно поняв то, что все эти видения, созданные в призме лучшего воспоминания бархатного лета, являлись ею самой в разные вехи жизни, Эгле оказалась уже под настоящим «перекрестным огнем» ностальгии! Глядя на них с не сходящим удивленьем прелести глаз, она поразилась тому, что когда-то на самом деле была такою разной! Ей казалось, что это были иные Эгле, иные девчонки из чужих жизней, но... банальный шум всё того же моря, настойчиво твердил ей о том,
