ещё долго молила его. Кричала даже тогда, когда Ворон увозил её, силой усадив на Огненного Коня перед собою. Конь-Огонь смерчем летел назад в Зимние Чертоги, а эта девчонка, Стихия светлого Солнца, вопила и стенала, как будто у неё и в самом деле произошло горе…
В ледяных Чертогах, где морозным инеем сияет пламя в серебристом камине, Ворон Воронович вихрем носился по зале:
– Ты же любила меня, Прея! Ты отдалась мне сама, по любви! Я это почувствовал. Ведь я не принуждал тебя, Дива!
Лжедива в голос рыдала, закрывая лицо руками:
– Ненавижу! Ненавижу тебя… палач, душегуб.
Чёрный плащ крыльями взвился в воздух:
– Вон отсюда!!! – клыкастый пёс Хорт клубком шерсти вылетел вон из зала. – Когда ты любила меня в ту нашу ночь, когда отдавалась мне, ты тоже так думала: пускай придёт Месяц и убьёт его?! Да? Вы же – два светила, вы же – Солнце и Месяц! А я – кто? Мрак, чернота, лютая зима! Со мною рядом Солнцу и быть-то кощунство! – взъярился Ворон. – Что, угадал?! О-о! Я – Кощун, Кощей, ведь так? О-о, у природных Стихий имён так много… Стало одним больше!
Горячась, Ворон сорвал с себя плащ-крылья, скомкал их и бросил в камин. Пламя по-человечески вскрикнуло, обожжённое его крыльями, затрепетало и погасло. Лжесолнце снова зашлась в крике:
– Ты – лжец, лжец! У тебя огонь морозит, тень обжигает. Всё ненастоящее, всё лживое! А где твоя смерть? Даже она поддельная! Солгал, ты солгал мне, Кощей стылый! – Лжедива залилась слезами.
Ворон осклабился. Нос заострился, а глаза потемнели:
– Ну, уж так заведено у бессмертных, – он поюродствовал. – Чтобы смерть не в срок пришла да не ко времени, так не бывает. А ты захотела, да? Горячо-горячо захотела, чтобы я умер и костьми рассыпался? Так-то ему, злодею, и надо!
Весь издёргался Ворон, извёлся да так и выскочил из зала вон, разгорячённый. Только дверь за ним хлопнула, а Лжедива осталась одна в зале.
Зверяница что есть сил всхлипнула и застыла, поражённая. «Как-как он сказал?» – побежали в голове торопливые мысли. Он сказал: «Не в срок». Зима, ночь и мрак… А ещё он сказал: «Горячо-горячо захотела?» Ну, да! Зверяница стремглав бросилась по лестнице в нижние покои, туда, где над пологом кровати дремала вороница с воронёнком.
– Улетай, воронушка, – закричала на бегу, – скорее лети! Если гибель Сокола – не в срок, если не ко времени, то Месяц теперь ожил! Он ко мне спешит! Торопись, скажи ему – пусть сегодня же увезёт меня. Завтра будет так поздно…
Именно в этот час в доме ягой Матери хрустнула и отвалилась от кружева вторая рябиновая веточка. Засохла. У ягой Бабы от дурного предчувствия сжалось сердце.
«…Отчаянная и бедная моя девочка! Я до боли в пальцах стискиваю рябиновую ветку с алыми недоспелыми ягодами.
Это верно, что каждому свой черёд, и верно, что к Стихиям смерть не навек приходит – красному Лету на одну зиму, белому Дню на одну ночь. В особую ночь отведённый час наступает и мне, Старухе-Судьбе. Я буду спать мёртвым сном, и я не смогу вмешаться, чтобы направить тебя, Зверяница. Мне горько так, как горько, наверное, смертным людям, когда выросших детей уже не уберечь от ошибок.
На земле в эту ночь бьют грозы, плачем кричат воробьи, а рябинники горят гроздями алых ягод! Вечные Стихии, боясь накликать беду, зовут эту ночь «рябиновой». В эту ночь, минуя кружево судеб, воплощаются на свой страх и риск самые горячие и самые тайные желания. Случается рябиновая ночь лишь тогда, когда против воли обстоятельств совпадут три условия – гроза, плач воробьёв и пожар рябины.
Дочь, ты обо всём подумала?… Зверяница!… Я вижу, как ты сомкнула зубки и стиснула кулачки на руках. Почему же мои глаза так часто стали точить слёзы?…»
Ягая Баба окаменела лицом и принялась плести судьбы совсем других, посторонних и далеких от неё людей.
***
Под рябинами раскинулся, разметался убитый богатырь. Эти заросли рябины произросли недавно из крови Чудо-Коня в час незаслуженной обиды. Дивный конь, белый как день и чёрный как ночь, грива как алое пламя, вытянув шею, глядит теперь в небо. Маленький паучок ткёт там свою паутинку: одна перистая нить облака, другая, третья…
Чудо-Конь из осколков складывал тело Месяца, дыханием отогревал его. Рябина, протянув ветки, шевелила над телом богатыря листьями-пальцами. А небесный паучок, младшая стихия, так и не соткал облако с дождём. Чудо-Конь вытянул к небу губы и взмолился по-человечески:
– Появись же, весеннее облако! Пролейся, весенний дождичек! Нам ли, Стихиям, считаться, когда весна, а когда лето с осенью?
Ведает Чудо-Конь, этот край теперь навек славен и плодороден. Здесь землю вспахали мечом Молнией, а телом Финиста засеяли. Здесь бы Финисту и прорасти новой жизнью. Но где взять воды, не мёртвой, стоячей и чахлой, но живой, бегущей и говорливой? Только из вешних вод да из весеннего дождя с громовыми перекатами! Но не даёт небо дождя…
В рябиннике что-то полыхнуло, будто огонь загорелся. Чудо-Конь зубами выкатил из травы Финистово золотое яблоко. Лизнул его, ища себе жизненной силы, ухватил губами и метнул в самое небо. Золотое яблоко унеслось и больше не возвращалось.
Тогда-то кладовые на небосводе раскрылись, хлынул на землю весенний ливень… Но Чудо-Конь только простонал, как от боли – кругом рябинника дождь поливал землю, а тело Месяца даже и не обрызгал.
«…А что ты хотел, вещий Конь? Такова месть Всеведа. Вот он сам, Чернобородый, молнией-глазом из тучи зыркает. Я-то одна его вижу, я да ещё вот ты, Чудо-Конь… Гляди сам!…»
В хлещущем дожде, в самом ливне, едва ли не утопая в тяжёлых струях, летела к Чудо-Коню вороница с воронёнком. Её птенец вымок, измаялся, был чуть живой. Конь подскочил и ухватил его за крыло – чахлого, полумёртвого.
– Слышишь, вороново перо? – Конь зубами бережно держал воронёнка. – Ну-ка, спасай малыша. Ты, вороница, младшая стихия, чёрная Ночка и чёрная Тучка. Принеси мне живой воды!
Вороница, каркнула, бросилась под дождь и скоро вернулась, истекая потоками вод с чёрных крыльев. Живая вода на её перьях стала особенно сильной. Окроплённый птенец ожил, затрепетал да и сам вырвался из пасти Коня – крепкий, здоровенький.
– Теперь богатыря, – приказал Чудо-Конь.
Говорливая вода, шумящий дождь пролился с крыльев вороницы-тучки на Месяца. Где-то прокатил весенний гром, и Громовник очнулся. Светлый Сокол воспрянул, а ливень иссяк. Ещё сверкали последние молнии – это Финист очищал Всеведов меч травою. Просветлело.
Вдруг радуга-вестница вырвалась из-под крыльев вороницы – дождевой тучки:
– Пробудись, любимый, очнись! – Дива-Солнце сверкнула под облаками. – Ясный Сокол, не опоздай! Спеши, пока ночь не настала, – воскликнула вестница.
Вспышкой в небе блеснул Молния-меч, бросился вскачь Чудо-Конь. Финист Светлый Месяц стрелою летел над лесами, горами, пустынями. Из конских ноздрей рвались дым и пламя, грива и хвост Коня заревом стелились по небу.
«…Ты слышишь громовой всхрап Коня, бродяга! Ты испугался? Ты видишь зарево на половину неба! То-то ты восклицаешь: «О, идёт ненастная ночь! О, движется грозная буря!» Дрожи, о бродяга, дрожи…»
Зарницей, подступающей грозой, блеснул Молния-меч, отражаясь от дверей Зимних Чертогов. Дива Красное Солнце сама выбежала навстречу Месяцу. Клыкастый пёс Хорт почему-то увивался у её ног.
– Сюда, Месяц! Сюда, мой Сокол! – кричала и махала рукой Дива-Прея. Финист на скаку подхватил её, а Чудо-Конь на лету вздыбился, повернул и понёсся назад, прочь от Чертогов. Пёс Хорт недолго бежал за ними по земле, но скоро отстал, рявкнул что-то своё, ворчливое, и потрусил домой.
Из ворот Чертогов, не торопясь, выходил Ворон Воронович. Леденящего боевого молота при нём не было. Был меч – чёрный и обоюдоострый. Ворон устало держал руку на его рукояти.
– Опять сбежала? – спросил нечувственно. – Пускай. Я давно подозревал, что Дива-Солнце бросит меня.
– Фальшь! Фальшь! – зафыркал пёс Хорт, щетиня шерсть на загривке. – Кругом – фальшь. Две фальши!
– Сразу две? – усмехнулся Вихрь. – Ну, первую я знаю. Согласен, я лгу, что её побег мне безразличен… – он помолчал. – Разве и вправду – пуститься, догнать, отомстить? – он с шорохом потянул меч из ножен.
В этот миг распахнулись подвалы. Пламенный Конь-Огонь сорвался с цепей, но запнулся о порог и затряс ушибленным копытом.
– Что спотыкаешься? – вспыхнул Вихрь. – Один щетинится, другой спотыкается… Что это? Не догнать мне Прею? Так и скажи.
– С тобой твоя Несравненная, другой раз тебе говорю, – Огонь дохнул пламенем. – А вторую, которую ты любишь, догнать-то не трудно.
– Вторую… Какую вторую… – Ворон был отчего-то несобран. – Да что это ты мелешь! – досадуя, он вдруг поперхнулся, закашлялся – третья плохая примета. – В бой!… – сумел выкрикнуть.
«…Если бы в ту ненастную ночь, бродяга, ты решился поднять голову, то при вспышке зарниц увидел бы, как несутся по небу две тени, как бы два облака. В первом прижималась к двурогому месяцу яркая звёздочка в облачении солнца. Во втором клубился вихрь и простирались чёрные с проседью как у старого ворона крылья. За звуками грома ты бы услышал стук конских копыт, а с чутким как у певца слухом – даже и крик той звёздочки-лжесолнца…»
– Быстрее! – кричала Зверяница в полёте над городами. – Быстрее мчись, Чудо-Конь! Хотя бы до рябинника донеси нас, а там тебе и упасть не стыдно!
Ненастье разразилось над городом, возле которого два дня назад сами собой явились рябиновые заросли. Люди боялись заходить в них. Вчера там было страшное чудо: над рябинником боролись бури и громы, а после многие видели огромного Коня – наполовину чёрного, наполовину белого с алым хвостом и гривою. Городские птахи: ворóны, голуби, воробьи и синицы – с перепуга примолкли и уже другой день как не подавали голоса.
Чёрный Вихрь, наконец, настиг Звезду и Месяца, меч Ворона Вороновича провыл над головой Сокола. Ворон нападал первым, бил уверенно, он вымещал досаду, не давая Месяцу ни отдыха, ни передышки. Он бил наотмашь, двумя руками, совсем, кажется, не заботясь об обороне. Финист, напротив, отбивался с трудом, его Молния-меч вслепую куда-то колол, а Ненаглядная Красота за спиной Месяца только мешала – не изловчиться, не подсечь руку Ворона, а то и не замахнуться, как следует, не ударить его по шлему.
– Свет-Соколик, ну поддайся же ему хоть на один миг! – крикнула вдруг под руку Зорька-Лжедива. – Надо, чтобы у тебя кровь брызнула! – Ясный Сокол растерялся и пропустил удар. Бегущий по широкой дуге меч полоснул кончиком острия левую руку у Месяца.
Брызги крови взлетели и упали на рябиновые ветки. Рябина обожглась, точно это были калёные угли, закричала от боли как человек и тотчас вспыхнула кроваво-алой ягодой.
– Рябиновая ночь! – закричала Зорька-Звёздочка, заранее торжествуя.
Она выпустила рвавшееся из рук золотое яблочко. Яблоко взвилось косматой кометой, устремилось в небо и сгинуло.
– Эй вы, птахи, – Зверяница горячо зашептала: – Городские воробьи, ну-ка, заорите мне в три горла, я вам приказываю.
«…В ту ненастную ночь воробьи ближнего городка разом хрипло чирикнули и как подавились – будто поперхнулись своим же страхом. А знаешь почему, горожанин? Воробьям страшно на всю ночь усыпить меня, Судьбу-Долюшку, пусть не милостивую к ним и суровую, а всё же свою, пусть голодную, но привычную…»
Ворон
