Зверяница и рябиновый цвет

Ворон разомкнул бледные губы. – Я действительно мог бы взять тебя силой. И моё преступление не повлекло бы ни кары, ни мести, особенно теперь, когда ты проклята отцом.
– Отцом? – Прея скривила губы. – Вихрь, да ты и кончика его усов не стоишь.
«…Что ты знаешь о её отце, Вихрь? Пламя, огонь и страсть – Всевед горяч на руку и скор на расправу. Мне ли не знать его несносного нрава. Может быть, Ворон, я оттого и сплела ваши судьбы, чтобы Всевед ощутил себя виноватым если не за былое, то хотя бы за настоящее. Э-э, Ворон, да ты не слушаешь меня, уж больно ты занят своими мыслями. Так буду ли я вспоминать тут свою молодость?…»
– Твой отец, Дива, когда-то прочил тебя мне в жёны, – Ворон-Вихрь не замечал её досады. – Поздним вечером, на закате, – он меланхолично растягивал слова, – дева по имени Солнце сходила бы с небес и погружалась бы, – он выдержал паузу, – в объятия мрака. Это так естественно. Ты не находишь?
– Я должна тобой восхититься? Пожалуйста! – Солнце в раздражении фыркнула. – Ах, как он сидит напротив меня, ах, как ровно держит спину и цедит сквозь тонкие губы вино, ледяное и прозрачное как слёзы! В твоей гостиной, Вихрь, даже белый огонь в камине блестит так холодно, что у меня, у Солнца, стынут пальцы! Мне хочется согреть их в тени, куда свет твоего огня не дотягивается.
Дива-Прея дёрнула плечами и пролила ледяное вино. Клыкастый тупорылый пёс подбежал и полотенцем собрал его со стола. Полотенце бросил в огонь, а оно синевато вспыхнуло и рассыпалось снегом и инеем.
«…Глубоко в подвалах у Ворона, Солнышко, заперт и настоящий Огонь. Подлинный – не белый и холодный, а жаркий и ненасытный. Когда-то в детстве ты, девочка Солнце, хотела его погладить, но Огонь взвился на дыбы, заржал и чуть не убил тебя своими копытами.
Помню, на земле людям показалось, что гибнет весь мир. В тот час их крики добавили мне седых волос. Твой отец Всевед грозился и бушевал, Огня заперли в темницу, а молодой Вихрь-Ворон холодно и чуть удивлённо разглядывал тебя, плачущую девчонку. Солнце, почему ты до сих пор не забыла этот его долгий и удивлённый взгляд? Как ты думаешь, Солнце?…»
– Твой ответ – опрокинутый кубок? – терпеливо спросил Ворон, терпеливо и с холодком.
Дива-Прея собралась вспыхнуть в ответ, но сдержала себя. Дождалась, когда клыкастый пёс отойдёт:
– Я выбрала Сокола, – сказала она, сдерживаясь. – А если выбрала, Ворон, то выбрала раз и навсегда. Я имела случай убедиться: небосвод больно хрупок, чтобы испытывать его резкими переменами!
– Но на земле и в болотах ты не вспоминала о твоём Соколе, – разочарованно протянул Ворон.
«…Ты знаешь, Солнце, Стихии меж собой спорят, кто, по их мнению, подлинный хозяин ночи и холода – твой слабовольный Месяц, гуляющий по небу со звёздами, или же Ворон-Вихрь, сковывающий мир тишиною и мраком.
Поверь старой Бабе, Солнце, что после летних страстей, любовно жарких ливней и плодородящей натуги хочется сна, покоя и отдохновения. А зима без страстей и тревог, которую дарит хладнокровный Ворон, так похожа на сон, сладкий и бесконечный…»
– Круглый год ты была бы Царицей моего снега! – Ворон, не мигая, глядел на Солнце. – Единожды в лето я бы отпускал тебя к твоему отцу в гости. Поверь! Обитатели земли будут этому рады, они установят в тот день весёлый праздник!
– Мне с тобой… – Солнце перебила Ворона и вдруг осеклась: – «Ах, как он топорщит перья на своих крыльях, ах, как он теребит пальцами каменный кубок!» Она вдруг разглядела, что глаза у Ворона в красноватых прожилках, а нос заострился, и серые тени лежат на скулах и нижних веках. – Мне с тобой скучно! – договорила она, вредничая.
– Конечно! – досадуя, Ворон расхохотался. – С Ясным Месяцем веселее. Воображаю, как он изменял тебе, тучный и ленивый Пастух! Кто же из вас рогат – Месяц или само Солнце?
Он долго смеялся, а Солнышко обнажила зубки. Кажется, она сумела вывести из себя невозмутимого Ворона. Дива-Прея этим удовлетворилась.
– Ты не плохо осведомлён! – заметила.
А Ворон, смеясь, охрип, помрачнел и выговорил:
– Сокол тебе не ровня, Дива! Он ровня твоей служанке-полуднице.
– Мне скучно, и я хочу спать, Зимняя Ночь! – вспыхнула Солнце.
Ворон поморщился:
– Зимняя Ночь? Только смертные смеют называть Стихий длинными именами. Ты слишком долго пробыла на земле с её обитателями… Ненаглядная Красота! Отдохни, раз устала. Если хочешь спать – спи!
Из инистого камина вылетел сизоватый дымок и заструился у лица Преи. Дива вдохнула его и покачнулась. Ворон успел поддержать её. Принял себе на плечо её поникшую голову. Поднял Солнце на руки и вынес из зала. Винтовая лестница побежала навстречу. Ворон спустился в нижние покои – там Диве станет теплее от заключённого в подвалах Огня. Он уложил Прею на кровать и задёрнул полог.
– Спи! – приказал. – Проснёшься не сама, а когда я тебе повелю. Либо тогда, когда меня, Ворона, во сне своим мужем увидишь! – договорил, и стрельчатые окна в покоях сами собой хлопнули, открываясь и выпуская его.
«…Вихрь, ты взметнул плащ и вылетел в окно птицей-вороном. А может иначе, ты, Ворон Воронович, взвился пылевым вихрем и унёсся в окно. Ты разгоняешь твою тоску, Ворон! Выпущенный из подвала Конь, крылатый Огонь, весь в дыму и искрах, несёт тебя, а под тобой горят земля и небо, плавятся хрустальные дворцы облачных дев и пылают деревья…»
– Слышишь, Огонь! Хочу, чтобы пожар согрел меня, – выкрикивал Ворон, а Конь косил на него раскалёнными глазами. – Нет, не пожар! Лучше – ты, Огненный Конь, отогрей мне стылую душу. Ты – если не Солнце…
«…Полудницы бегут от тебя прочь, людям кажется, что это рвутся ветры, пылают на заре облака, а осень берёт приступом сады и лес. Томясь сердцем, Вихрь, ты жжёшь заодно людские города, и тогда по улицам гуляют моровые поветрия. Люди, несмотря ни на что, выживают, но клянут тебя, говоря, будто ворон накликал беду своим карканьем.
Долго ли, коротко ли кружил ты по миру, неведомо, у Стихий даже время течёт прихотливое. Но в твои, Ворон, владения забрела чужеземка, девушка-полудница. Все преграды ей пройдены, на переправе суровый лодочник подкуплен, на пути трёхголовый страж накормлен, придорожный колодец вычищен, у старой яблони ветки подвязаны…»
Решительная путница остановилась у ворот Зимних Чертогов. Напоила маслицем каждый замочек, каждую дверную петельку – ворота перед нею раскрылись. Вот Зверяница по гремучим ступенькам вверх пробежала, ласково уговаривая их, чтобы не скрипели, шума не поднимали и сторожей не звали:
– Где железные башмаки, лестница? Истоптала я их. Где железный посох, ступеньки? Изломала его по дороге. Где железные лепёшки, милый порожек? Я не голодна. Это не я томлюсь голодом, это сердце моё стонет: «Где мой Ясный Сокол, где мой Светлый Месяц?» Любовь моя – рябиновый цвет, она светла, легка, меня в дороге вела, в пути согревала.
«…Доченька моя, одна из тысячи! Дай я поглажу шершавой ладошкой рябиновую ветку – твою, дочка, первую влюблённость. В этом узелке пути ты вольна в своих судьбах. Как-то ты справишься, сама да своей волей…»
Двери нижних покоев впустили полудницу. Клыкастый пёс, верный служака, куда-то в этот час ускакал – должно быть, в гостиные залы, где кости после ужина не убраны.
– Барышня, – робея, позвала Зверяница. Жива-Солнце спокойно спала под облачным пологом. Заря-полудница развела облачко руками: – Сестрёнка! – позвала чуть смелей. Дива-Прея не откликнулась, округлое её лицо даже во сне было самоуверенно. – Хозя-яйка, – с укоризной протянула полудница, Солнцева служанка. – Не барышня ты, не сестрица – хозяйка! Соперница… Тебе бы не любить, Солнце Красное, тебе бы владеть кем-нибудь нераздельно! Ну, скажи, зачем тебе влюбляться в кого-то? Тебе, золотой Царевне, и так все покорны.
Затаив дыхание, Зверяница оглядела свою госпожу, дочь Морского Царя, Всеведову наследницу. На светлом челе ни тени, на гладкой коже ни пятнышка. Несравненная Краса вздохнула во сне и замерла. Только высокая грудь ровно поднималась. Зверяница вцепилась в простыни и потянула за них, поволокла, стаскивая Царевну с кровати.
– Пойдем же, барышня, пойдем! – тело мягко стукнулось об пол. Зверяница еле удержала царевнину голову. – Ворона во сне ты долго не увидишь. Стало быть, и спать долго будешь!
Полудница поволокла её по полу к двери кладовой клети.
– Уж я-то знаю. Ты моего Месяца любишь. Он-то один тебе и снится, – она осторожненько перетаскивала царевну через порожек.
Прея-Солнце во сне чуть вскрикнула и застонала. Зверяница испуганно перевела дух:
– Вот-вот: и я о том же. Мне ли не знать, Солнце, как это бывает, когда Ясный Месяц во сне снится… Крепко спи, барышня! – Зверяница захлопнула дверь клетушки.
Зверяница вернулась к кровати с облачным пологом, успокоилась, сдержала биение сердца. Золотое огненное яблочко откуда ни возьмись вынырнуло на её ладонь. Полудница крепко сжала его и оглянулась. Вот, три птицы, самочки ворона, сокола и голубя притаились над пологом кровати. Девушка-заря подкинула яблочко. Оно прожгло полог, перекрытия, потолки и крышу, унеслось выше замковых башен и вернулось. Потолок и перекрытия тотчас затянулись ледком и инеем. Получилось! Зверяница с трепетом осматривала себя и ощупывала новое лицо. Точь-в-точь! Лицо и тело стали точь-в-точь такими, как у Несравненной. Она быстро взглянула в ледяное зеркало.
«…Доченька-полудница, ой… Дух захватывает – какая ты теперь статная, осанистая, горделивая. Вон, даже взгляд стал как у Царевны – самовластный, державный. И-и-и, что это ещё? Личико Солнца в зеркале скривилось – это ты, Заря-Зверяница, до слёзок позавидовала Царевне и её красоте? Эх… Ледяное зеркало затуманилось от Зверяницыного вздоха, потекло от обиды, заплакало… Всё! Всё, дочка, не ты плачешь, а зеркало. Вот так-то лучше. Молодец, справилась с собой…»
Зверяница-Солнце улеглась на кровать и прикрыла глаза – якобы спит.
За окнами в сумеречном небе заиграли сполохи северного сияния. Это грива Огненного Коня развевалась. Ворон-Мрак вернулся со слугами. Сумерки и Потёмки, Бураны и Вьюги, Затмения и Студенцы-Морозы – многих из них Зверяница знала – встречали его и принимали коня.
Ворон Воронович поднимался в её покои. Зверяница застыла и прикинулась спящей.
«Вспомнить бы, как дышала во сне Солнце, – засуетились её мысли. – Медленно и глубоко или же скоро и часто, как будто ей что-то снится?»
– Ты всё спишь, Солнце, не пробудилась? – такой сочный, такой… мягкий и шершавый голос у Ворона Вороновича. – Жаль. В глубине замёрзшей души я на что-то надеялся. – У полудницы почему-то мурашки по телу побежали. – Просыпайся!
Она вздрогнула и распахнула глаза, села.
– Ах, – судорожно вздохнула. – Это – ты, Ворон…
Как трудно быть не собой. Но она старалась. Своего похитителя Прея знала едва ли ни с детства – так говорили меж собой звёзды.
– Ты прилетел? – спросила поуверенней, как старого знакомого.
– А ты ждала другого? – Вихрь бросил эти слова резко, очень резко.
«А ведь он ревнует, – догадалась Лжесолнышко. – Вот, даже двигается размашисто, дёргано, и рукою при этом машет – будто сучья рубит. А ещё…» – полудница переполошилась: ещё Ворон, не отрываясь, глядел на запертую дверь кладовой.
«Что? Что с дверью не так? Пыль с порога смахнула, половицу