Зайди Ко Мне в Дом

точно так же, как это делали "саррацении флава" с летающими насекомыми. Однако, и здесь, как и там, красноватые прожилки были отчетливо видны, а во влажном, липком нутре листа покоились массы полуразложившихся трупиков муравьев и других букашек. Опустившись на защищенные резиной колени, я принялся выкапывать один образчик растения. Мои смутные идеи стали складываться в определенный план действий.
Эти растения поедали животных. Это был неоспоримый факт, и об этом знали все: и ученый мир и простые смертные.  В некоторых странах их даже выращивали в домашних условиях для борьбы с нашествиями комаров. Но насколько сильно эти насекомоядные растения зависели от животного белка?
Память сохранила обстоятельства, при которых у меня впервые возник интерес к этим растениям. Дело было в восьмом классе школы. Помню, наша учительница по грамматике написала на доске предложение для грамматического разбора:
"Лист саррацении иногда называют обезьяньей чашкой, потому что обезьяны часто пьют из них воду, если им не удается найти поблизости другого источника, чтобы утолить жажду".
Я на всю жизнь запомнил это предложение и мог повторить его в любой момент дня и ночи. Впоследствии я подверг сильному сомнению научную состоятельность этого утверждения: ни одна уважающая себя обезьяна, какую бы жажду она не испытывала, не станет пить затхлую жижу, заполнившую внутренность листа саррацении. Однако, драматичность описанной в нем ситуации сразу захватила мое мальчишеское воображение, вызвав неподдельный интерес к самому явлению природы. Я помню, что даже попытался там же, на уроке, передать свои впечатления на бумаге, изобразив обезьяну, пробующую напиток из листа, а учительница, застав меня за этим занятием, почему-то обвинила меня в том, что я рисую на нее шарж. С того самого дня кувшинники и другие плотоядные представители растительного мира неизменно будоражили мое воображение.
Мой план был таков: отобрать образцы растения из этого болота — столько, сколько мне удастся за несколько ездок. Затем посадить их около дома и выращивать, обильно поливая и удобряя лиственным перегноем. Я решил провести на них опыты по подкормке животной пищей. Для этого я буду отлавливать для них насекомых, кормить их крошечными обрезками разного мяса — свининой и говядиной из холодильника. Одни будут получать пищу в полной мере, другие — минимум того, что им необходимо, а третьи — вообще ничего. Их реакции на мои ограничения, в плане ускорения или замедления  роста и увядания, наверняка заинтересуют научное общество. Даже Генри, при всей его осведомленности в этих делах, должен будет проявить интерес. Ведь уход за растениями — его работа, можно сказать, дело всей его жизни. Вот если бы как-то привлечь его к этому делу…
Мои размышления прервал начавшийся дождь, а когда я поднялся на ноги, это был уже настоящий ливень. Опять, в который раз, сбылись прогнозы Генри. Признавая этот факт, я чувствовал, что оказываю ему огромную услугу, тем что признаю его правоту. Но тут он действительно не ошибся: дождь лил как из ведра и буквально в одну минуту я промок до нитки. Капли дождя колотили по шляпе, ручейками стекали по брючинам в голенища сапог. Надо было побыстрее выбираться  из этого места, и я повернул назад, чтобы пройти путем, которым я сюда пришел. В этот момент, как назло, подул шквальный ветер. Его яростные порывы бросили мне в лицо настоящий водопад дождя. Этот душ был таким неожиданным и сильным, что я потерял равновесие и ухватился за ближайший лист-кувшин саррацении, который тут же оторвался и оказался у меня в руках.
Отбросив его в сторону, я поднял с земли ведерко и тесак и, выпрямившись, повернулся, как это делают мулы,  спиной к ветру. Впереди виднелась едва заметная тропинка, продиравшаяся среди кувшинников, которые росли так плотно, что со стороны казались настоящей рощицей. Я знал, что она приведет меня куда-нибудь, где мне наверняка будет лучше, чем здесь, в самом центре бушующей стихии. Подгоняемый ветром и дождем, я побрел вперед.
Мне показалось, что саррацении становятся все больше и больше в размерах по мере того, как я продирался сквозь их заросли. Саррацении флава возвышались, словно зеленые столбы, по обе стороны тропы, а внизу, у самой земли, лежали округлые, с пол-литровую пивную кружку величиной, мясистые цилиндры саррацении пурпуреа. Они ритмично вздрагивали от ударов капель дождя, и казалось, будто в них пульсирует какая-то потаенная жизнь. Я огляделся в надежде увидеть дерево, под кроной которого можно было бы переждать эту бурю, но листва стоявших рядом деревьев никак не могла сдержать потоки "разверзшихся небес". Так я и брел, промокший до нитки, с трудом передвигая ноги в болотной жиже, которая не хотела выпускать мои сапоги из образовавшихся воронок. Тропа шла в обход одной особо вымахавшей ввысь и  разросшейся вширь саррацении, огромным кустом заслонившей мне путь. Обойдя ее, я увидел то, что сразу подняло мне настроение и придало силы моим окоченевшим членам.
Это был дом. Смутно проглядывающий сквозь пелену дождя, он был не очень большим и довольно неказистым, но мог вполне послужить мне подходящим убежищем.
Пошатываясь от усталости, я сделал несколько шагов в его сторону. Внешне домик выглядел вполне солидным, хотя и каким-то нескладным, как будто его строитель еще не научился пользоваться отвесом. Он был неопределенного серого цвета и весь какой-то шероховатый, словно покрытый слоем грубой штукатурки. Его бурая крыша была крыта серой, торчащей клоками соломой. Тропинка вела прямо к двери, темной и широкой, как приплюснутый нос негра, по обеим сторонам которой расположились два темных окна, словно глаза на сером и бесконечно старом лице. В их стеклянных провалах время от времени вспыхивали огоньки, как будто в доме топили печь. Я двинулся прямо к двери, остановившись один раз во дворе для краткой передышки у дерева, за ветку которого я ухватился, хотя о какой передышке могла идти речь, если я даже и выпрямиться не мог из-за потоков воды, обдававших меня со всех сторон, как из пожарного шланга. Отдышавшись немного, я внимательно оглядел фасад дома. Собственно двери, как таковой, и не было. На ее месте красовались две створки, или ставни, выполненные из какого-то неизвестного мне материала. Они явно закрывались изнутри и были достаточно прочными, чтобы выдержать яростные порывы ветра с дождем.
- Эй! – выкрикнул я, как мы обычно делаем в таких случаях в наших местах, надеясь быть услышанным, несмотря на стоявший вокруг гвалт. Ответа на мой возглас не последовало. Огоньки в глубине окон вспыхнули чуть поярче, а потом как бы пригасли, и больше ничего. Отпустив ветку дерева, я продвинулся к самой двери, с трудом передвигая ноги в болотной жиже.
- Можно войти? – снова прокричал я еще громче. Не получив ответа, я принялся колотить в дверь, которая отдавалась звуками, словно была сделана из отсыревшей глины. – Есть кто-нибудь дома? – снова выкрикнул я, чувствуя себя Робинзоном Крузо.
В ответ — ни звука. Я оглядел створки. Вблизи они были похожи на вертикальные жалюзи, сверху донизу хитроумно скрепленные вместе. Убеждая себя в том, что гостеприимство в данном случае  есть не только моральный долг хозяина дома, но и вызвано объективной необходимостью, я решил, что если мне никто не откроет, мне придется найти способ самому проникнуть внутрь.  Возможно, хозяин был в отлучке, может, его тоже где-то застигла буря и он отсиживается у кого-то в дому. Но если он дома, не приютить человека в такую погоду было бы в высшей степени свинством.
Однако, сперва я вернулся к дереву и воткнул в него свой мачете. Не стану же я врываться в дом с ножом в руке. На рукоятку тесака я повесил свое ведерко, предварительно вылив из него заполнившую его воду. Затем я вернулся в входу и попробовал раздвинуть жалюзи. К моему удивлению, они легко подались, и я вновь отметил про себя, что их края напоминают застежку типа "молния". Каждое звено застежки заканчивалось острым, загнутым внутрь выступом, напоминающим позвоночный отросток. Когда жалюзи были сдвинуты, позвонки плотно сходились, образуя соединение наподобие скрещенных пальцев. Они раздвинулись под моим нажимом, образуя отверстие, достаточное, чтобы протиснуться внутрь. Что я и сделал. Как только я оказался внутри, они снова с легким щелчком плотно сомкнулись.
Я стоял в полной темноте, пытаясь определить местоположение очага и чувствуя, как стекают по рукам на пол холодные струйки воды. В помещении стоял тяжелый, сладковатый запах.
- Алло! – позвал я, отметив, как приглушенно звучит мой голос, как будто я находился в звуконепроницаемой кабине, стены которой были обиты звукопоглощающим материалом. Тишина стояла просто оглушающая. Я сделал шаг в сторону, потом в другую, ориентируясь на ощупь в пространстве. Нога задела что-то легкое на полу, но мебели рядом не было. Напрягая зрение, я попытался разглядеть хоть что-нибудь, но темнота была такой полной, что мне на ум пришло старое сравнение: "темно, как у негра в желудке". Вот так, наверно, сказал я себе, чувствовал себя пророк Иона в брюхе поглотившего его кита. А что, если и меня, тоже, поглотил кто-то! Эта мысль сверкнула в мозгу и я на мгновение представил себе, как разомкнулись и сомкнулись зубы неведомого мне чудовища, впустившие меня в свое чрево.
Однако, отсюда почти не было слышно шума дождя, и это было главное.
- "Пусть дождь идет за нашим порогом, если ему так нравится", - вспомнилась мне фраза из детской книжки, которую я тут же произнес вслух, с удовольствием вслушиваясь в звуки собственного голоса. Я повернулся спиной к двери и услышал, как под ногой опять что-то хрустнуло. Может, это дрова, приготовленные для разжигания камина? Я вспомнил отблески огня, которые я видел в окнах. Если камин так неожиданно погас, мне предстояло снова разжечь его.
Я порылся в карманах и нащупал свою подмокшую пеньковую трубку, затем кисет и спичечный коробок. Они-то, по крайней мере,  находились в водонепроницаемой упаковке, и при мысли о возможности закурить у меня рот наполнился слюной. Я открыл застежку кисета, набил табаком трубку и вынул из коробка спичку, Чиркнув ею о край коробка, я поднес ее к черенку. В отсветах крошечного пламени я увидел смутные очертания комнаты, в которую я вторгся. Моим первым впечатлением было ощущение едва заметной розоватости стен, форма которых терялась в закругленных углах, от чего интерьер напоминал внутреннюю поверхность огромного яйца. Странно, что только не приходит на ум при первом взгляде на вещи, подумал я, раскуривая трубку и втягивая в себя первый глоток табачного дыма. Я поднял над головой догорающую спичку для лучшего обзора.
Мое первое впечатление не обмануло меня: комната действительно напоминала внутренность яйца, а его слегка розоватая поверхность казалась на вид шершавой и пористой, словно была покрыта слоем необработанной штукатурки. Я шагнул поближе к одной из выступавших из стен перегородок и прикоснулся к поверхности рукой, но тут же отдернул ее: на ощупь она была мягкой, упругой и холодно-липкой, словно кожа выброшенной на берег огромной рыбины. Я