Иной мир чужой души

руками. При выходе из коридора, он направился по лестнице вниз.
- Чем занимается мистер Стивен? – расспрашивала я сэра Томаса, который показывал мне потемневшие портреты своих предков.
- Он любит рисовать, - улыбнулся сэр Томас. – А в Женеве он будет изучать медицину.
- Но вы же говорили, что он едет во Францию? – удивилась я, разглядывая тучного господина в брыжах и огромном парике.
- Франция ближе к Англии, чем Швейцария. Пусть он привыкнет, что уезжает из дома на континент.
- А вы?
- Что я?
- Зачем вы едете в Лондон? Почему не хотите остаться с сыном?
- Видите ли, мисс Рест, - Сэр Томас остановился посреди коридора рядом с портретом худощавого, затянутого во всё чёрное мужчины с непреклонным выражением лица. – Я не понимаю его. Он иногда говорит вещи, о которых я не смыслю. Его рассуждения так глубоки и запутанны, что я теряюсь. Про вас мне говорили, что вы довольно умны, неболтливы и вместе с тем прекрасная сиделка. Возможно, вы сможете понять душу моего сына и облегчить страдания его тела.
«А ещё тебя гнетёт чувство вины, что ты дал жизнь ребёнку, который страдает недугом. Интересно, каким же именно, в конце концов?» - подумала я, наблюдая за сэром Томасом.
- А ещё у меня в Лондоне дела, - с улыбкой добавил он. – Я деловой человек, заключаю договора на поставку своего леса и пеньки. Но вам это не может быть интересно. Если говорить коротко, меня в Лондоне ждут несколько коммерсантов и кораблей. И пока я не скажу своего слова, дело не пойдёт.
- Так вы коммерсант?
- Именно так. Хотя некоторые предпочитают называть меня торговцем. Конечно, коммерция – не дело для порядочного джентльмена. Однако мне нравится то, что я делаю. К тому же, это приносит доход. А болезнь Френсиса обходится недёшево.
- К стати, о мистере Френсисе, - начала я. – Почему вы поселили его так высоко? Ему нужен свежий воздух, прогулки в саду. Пусть даже и в кресле. А спускать и поднимать мистера Френсиса вместе с креслом очень тяжело и хлопотно, как я понимаю.
- Френсис легко подхватывает простуду, - помрачнев, сказал сэр Томас. – Даже, когда мы проветриваем его комнату, мы туда позволяем ему заходить только через час-два, пока её протопят.
- А летом?
- Летом окна закрыты, - отрезал сэр Томас. – Однако комната проветривается чаще.
- Это вам посоветовал врач? – Я была безмерно удивлена такой мнительности. И мне ещё больше захотелось узнать, что же за недуг такой у мистера Френсиса.
- Я лучше всякого врача знаю, что нужно для выздоровления моего сына! – надменно сказал сэр Томас. – От врачей же требуется только поставить его на ноги, - несколько непоследовательно добавил он. – Но, увы, это невозможно.
- А что у него за болезнь? В агентстве на эту тему высказались очень невнятно.
- Это я там наговорил, - смущаясь, сказал сэр Томас. – Напустил туману, так сказать. Побоялся, что обычная сиделка не станет заниматься Френсисом.
- Итак, что с ним?
- У него гемофилия, - помрачнев, сказал сэр Томас. – И частичный паралич нижних конечностей. Он может умереть в любой момент.
- Он это знает?
- Да. Поэтому энтузиазма в его лечении не ждите.
- Как несправедливо.
- Это божья воля, мисс. Нам остаётся только смириться.
- И чем же провинился ребёнок, что его бог с рождения наказал? – саркастически спросила я.
- Не богохульствуйте, мисс, - серьёзно сказал сэр Томас.
- Как же врач советует его лечить? – Я решила оставить в стороне теологические споры – бесполезная трата времени.
- Охранять от перенапряжения и от всего, чем бы он мог случайно пораниться. В случае же, если такое произойдёт, не дай бог, он прописал специальную микстуру для промывания ран и примочки для свёртываемости крови. Потому я так тревожусь о его здоровье…
- Что посадили его в кресло и заточили в высокой башне без возможности выхода, как Рапунтцель?
- У неё не было гемофилии, - сурово сказал сэр Томас. – И вас я пригласил не критиковать лечение, назначенное уважаемым врачом, и не осуждать методов, к которым прибегает отец.
- Слушаюсь, сэр, - Я сделала книксен и смиренно сложила перед собой руки, опустив голову. Кто меня за язык тянул высказывать своё мнение? Моё дело – ходить за больными. А снисходительность, несвойственная по отношению к сиделкам, видимо, притупила мою всегдашнюю осторожность и нелюбопытство. Меня поставили на место. Что ж, постараюсь не забывать, где оно находится. Но ведь, в конце концов, чтобы эффективно ухаживать за больным, нужно знать его болезнь. А то можно, по незнанию, навредить.
- Если бы у вас были дети, вы бы меня поняли, - устало сказал сэр Томас. – Прошу вас, не обижайтесь на меня. Мой сын очень мне дорог. Оба моих сына, - добавил он.
Я постаралась не выказывать удивления, продолжая стоять всё в той же смиренной позе. Воистину, странный работодатель: джентльмен, а занимается торговлей; хозяин, а беспокоится, что бы его прислуга не обиделась; отец, а носится с сыном, как курица-наседка. Хорошо. Дело его. Мне вовсе не зачем ломать голову над странностями его характера. Мне надо расположить к себе своего подопечного и его цербера, не говоря об остальной прислуге в доме. По опыту знаю, что мелкие пакости служанок, распространяемые слухи и злоба могут осложнить и без того нелёгкую мою работу. Потому, первым делом, наутро я постараюсь наладить контакт на кухне, что, признаюсь, мне показалось делом нелёгким. Но, надеюсь, моё спокойствие и скромность, а так же брошенный вскользь намёк о моей временной работе, успокоят, хотя бы отчасти, миссис Стоун. Что до  мисс Райт, то с ней бы я была бы неизменно вежлива, догадываясь, что за слугами в этом доме приглядывает она.


Моя первая встреча наедине с моим подопечным произошла, как мне думается, вполне удовлетворительно. Поскольку я встала рано и уже успела наскоро перекусить, то направилась к нему в комнату в то время, как слуги собрались в людской. А сэр Томас и мистер Стивен – в столовой.
Войдя, я, к моему удивлению, застала мистера Френсиса в его кресле. Правда, одет он был в коричневую шёлковую пижаму и ночной колпак. Не выказывая эмоций, я поздоровалась и попросила разрешения раздвинуть шторы на его окнах. Он буркнул что-то вроде «будьте любезны». Я прошла через комнату, подняв по дороге потёртый томик Аристотеля, и раздвинула тяжёлые и, как оказалось, пыльные шторы.
- Вы читали Аристотеля? – вдруг спросил он, наблюдая за моими манипуляциями.
- Нет, сэр, - спокойно сказала я.
- Ну, ясно, - пробормотал он, как бы говоря, что от человека моего сословия и тем более от женщины нечего ожидать понимания философии древнего грека.
- Но я читала Геродота и Плиния, - спокойно добавила я, взбивая подушки. – А «Жизнь двенадцати цезарей» меня позабавила.
- Позабавила?
- Его описания несколько… поверхностны. И пристрастны.
- И где же такая женщина, как вы, находит время и место для столь странного времяпровождения? – язвительно спросил он, пока я снимала с него пижаму и катила его к ванной комнате. Я не сомневаюсь, он просто хотел вывести меня из себя намеренными оскорблениями. А может просто проверял меня. Признаться, книгу эту я прочитала не полностью, пока пациент, которому её принесли родственники, спал или был на процедурах.
- Такую женщину, как я, - спокойно отвечала я. – учит улица и сама жизнь. А время для удовольствий находится само. Если всё время жаловаться и стенать, то не хватит времени даже поспать или поесть.
Он насуплено замолчал. Я тоже не горела желанием разговаривать. Я молча обтирала его губкой, затем аккуратно расчесала. После этого помогла ему одеться.
- Ваш отец выказал надежду, что мы подружимся, - произнесла я, зашнуровывая ему ботинки. – Однако, мне так не кажется. Дружба не возникает из одного повеления дружить. И деньги её не привлекают. Потому, для спокойствия вашей семьи, давайте будем вести себя вежливо. А вне её – как вам угодно.
Я встала, наблюдая недоверчивое выражение на его лице.
- Так вы не будете лезть ко мне с разговорами про моё здоровье и причитать по всякому поводу?
- За вашим здоровьем смотрит врач. А причитаний мисс Райт и миссис Стоун, пожалуй, будет достаточно. Если вам угодно, я могу вообще молчать – мне нетрудно.
Тут он впервые улыбнулся. Странная это была улыба: нижняя часть его лица словно озарилась светом, в то время как серьёзные глаза с нависшей надо лбом чёлкой как бы оставались в тени.
- И вы мне позволите заниматься, чем хочу?
- Если при этом вы себя не пораните.
- Тогда принесите из библиотеки мне гомеровскую «Трою».
- «Иллиаду», вы хотели сказать?
Он хмыкнул.
- Нет. Лучше германские мифы о Перуне.
- Перун был славянским языческим богом. Не германским, - спокойно сказала я.
Он снова хмыкнул.
- Тогда жизнеописание Генриха Восьмого и девяти его жён.
- У Генриха Восьмого было шесть жён.
Он хмыкнул в третий раз.
- Ладно. Проверку вы прошли. Аристотеля мне пока хватает.
- Как вам угодно, - произнесла я, и направилась к столику у окна. Я не знала, как и когда завтракает мой подопечный. Миссис Стоун сама разрешила этот вопрос, внеся поднос с завтраком.
- А, мистер Френсис, вы уже встали, - удивлённо произнесла она, метнув на меня подозрительный взгляд.
- Конечно. И мисс Рест развлекла меня своими глубокими познаниями в греческой философии, - язвительно сказал мистер Френсис, ехидно поглядывая на меня.
Миссис Стоун непонимающе переводила взгляд с него на меня. Я же спокойно раскладывала книги и бумаги на столе. Если выпадет свободная минутка, я могу отдаться своей страсти рисовать. Я была неплохой художницей, могущей двумя-тремя штрихами изобразить человеческое лицо. Рисовала я только карандашом, потому как краски долго сохнут, масло пачкается, а с холстами одна морока.
- Мери, - обратился мистер Френсис к миссис Стоун. – Что ты думаешь о Ганнибале?
- Я не знаю этого господина, - сурово сказала миссис Стоун. – Когда познакомлюсь, тогда и выскажу своё мнение.
- Ты дура, Мери. Ганнибал уже больше двух тысяч лет сгорел на погребальном огне.
- Я принесу вам чай, сэр, - сказала миссис Стоун и вышла.
- Это было жестоко с вашей стороны, - безразлично сказала я.
- Переживёт. Её постоянное сюсюкание и навязчивая опёка мне надоели. Я не старик, одной ногой в могиле, чёрт подери! – Он сделал движение, словно хотел встать. Но снова откинулся на спинку кресла и стукнул по ручкам кулаками.
- Она просто вас любит, - сказала я, с тревогой наблюдая, как на глазах краснеют его ладони. – И, чтобы вы ни говорили, вы нездоровы.
- Об этом я давно догадался, - сказал он, потрясая ручками кресла.
- Потому не ведите себя как капризный ребёнок.
- Да что вы знаете? -  прошипел он.
- Очень мало, - спокойно согласилась я. – Но и вы о моей жизни ничего не знаете.
- Что ваша жизнь? Вот сидеть в четырёх стенах, когда вокруг большой мир – вот мучение!
- Вы мало знаете о мире.
И я спокойно рассказала ему о своей работе в госпитале инвалидов, где молодой парень без обеих ног считал свою жизнь конченной и пытался выброситься из окна. Я рассказала о бессонных ночах наедине с сумасшедшим, готовым каждую минуту перерезать тебе горло. О женщинах, умиравших от последствий абортов, о стариках, умиравших от голода, о восьмилетних девочках с венерическими болезнями. Всё это я говорила отстранённо, скупыми словами и краткими фразами. Он смотрел на меня, насупившись.
- И всё же у вас есть ноги и свобода