"...СПАСТИ, ХОТЯ БЫ, ОДНОГО..."

тайника. А значит и меня не видно... Но мне видно всё что в комнате. И хорошо, что только ноги тех кто там. Иначе и меня бы увидели... », - думал я.
- Почему не открываем? - наконец услышал я чей-то голос, такой страшный, как мне тогда показалось, что я его запомнил на всю жизнь...
Чьи-то сапоги подошли к маме...
- Почему не открываем? - повторился вопрос, - говорят, что не только жидовка, но ещё и комиссарша?

Тишина... Тишина, которая давила на уши сильнее, чем я зажимал себе рот ладонью, чтобы не закричать...
- Ну что, пообщаемся? - повторил человек, а ему ответил второй.
- У них крысёнок ещё есть.
- Где твой щенок? - спросил у мамы первый.
- Ушёл с утра, - ответила мама.
- Очень ты спокойная, комиссарша, - сказал человек.
- Может у старика спросить?
- Он не знает.
- Да ты что? - ответил ей тот и закричал, что даже я чуть не оглох, - где твой крысёнок который нашим детям мозги полоскал!!!

Он схватил маму... Как будто подбитая белая птица упала на пол недошитая рубаха... Человек швырнул маму на пол и ударил наотмашь сапогом. Я услышал стон. Потом удары. Снова стон. Потом не слышал ничего, потому что меня оглушил выстрел... Потом второй... И в этот миг поднялся прадедушка... Он встал перед убийцами мамы, переступил через её тело и вплотную подошёл к стрелявшему...
- Вы не знаете греха, - услышал я голос прадедушки, и в какую то долю секунды, его трость сорвалась с места и прямо у меня перед глазами мешком упало тело маминого убийцы с раскроённым черепом...
Потом снова выстрел... Маминого убийцу подняли и куда-то поволокли... Я понял так, что прадедушка его убил... Наступила тишина...

Сколько я тут пробыл, сколько прятался под комодом я не знаю... Следом за убийцами пришли какие-то люди, всё громили, вытаскивали наши вещи и даже подушки порвали. Комод, который прятал меня, опустошили полностью. А выстрелы и крики на улице не прекращались... И так было долго...
Наконец наступила ночь... Точнее не ночь, а её подобие. Какие-то сумерки в свете факелов, горящего напротив дома, так что когда я вылез из своего убежища, то мог всё прекрасно видеть...
Закрыл маме глаза и подполз к прадедушке... Я даже не плакал. Я просто понял, что плакать бесполезно. Этим не вернёшь никого и никому не поможешь. Мне почему-то подумалось, что прадедушке, наверное, холодно и я просто обязан теплее укутать его в телогрейку. Откинув телогрейку я замер... Под ней он прятал четыре Георгиевских Креста и Орден Боевого Красного Знамени... И тут я расплакался...
Мне стало всё равно. Я снял ордена, понимая их ценность, спрятал глубоко в карман пиджака, потому что не хотел, чтобы какие-то фашисты глумились над ними. Просто представил, что видели эти кресты и этот орден, что не продаются на базаре, и каждый из них может рассказать о том, кем был мой прадед...
Я вышел из дома и направился сам не знаю куда. Почему-то я подумал, что надо уходить из города и двигаться на восток. Пешком. Домой. Туда, где я буду чувствовать себя в безопасности. А тут мне было просто всё равно...
Было светло, жарко и страшно из-за пьяных фашистов говорящих по украински. Даже не говорящих, а кричащих. И я уже не чувствовал ужаса о того, что происходило совсем рядом со мной. А вокруг убивали, избивали, кого-то волокли, кого-то вешали, жгли, резали... Кто-то умолял о пощаде, просил за кого-то, а я просто шёл словно ничего не видя...
Кто-то сбил с ног и в тот же миг я получил сильнейший пинок, от которого перевернулся и скатился в канаву, прямо в грязь...
Глянув на обидчика, я оторопел.... Микола...
- Микола! - закричал я, - мы же друзья!
- Сейчас узнаешь пластунских буков, жидовская свинья! - услышал я в ответ и сам не зная как увернулся от удара палки, которая целила мне прямо в голову. Потом второй раз.
Микола смеялся.
- Крутись, валяйся свинья. Ещё поваляемся давай?

Мне было и больно, и обидно. Больно не потому, что было больно, а потому, что я считал другом своего врага, которому доверял самое сокровенное, что было у меня в душе.
Я вскочил, перехватил его удар и сбив с ног отшвырнул палку.
- Помогите! - заорал Микола, - тут жид меня убивает!

Но судя по всему его ни кто не слышал, потому что на помощь ни кто не пришёл.
Я выскочил из канавы первый и запустил в Миколу то, что попалось под руку. Это оказался булыжник из мостовой, каким-то чудом выбитый на тротуар...
Микола заорал ещё сильнее, но единственное, что я понял, это был крик крик обречённого, которому разбили голову. Сомневаюсь, что я его сильно ранил. У меня тогда было не столько сил, чтобы убить камнем, но достаточно, чтобы убежать...
И я убежал...
Во Львове есть парк, в котором вполне возможно спрятаться. Дотянув до него, мне показалось, что под покровом ночи гораздо больше опасностей, чем ранним-ранним утром, когда эти фашисты уже угомонятся и захотят отдохнуть от своих убийств.
В этом парке я нашёл потаённое местечко, о котором узнал в первые дни своего приезда во Львов. Я залез поглубже и решил просто лежать и слушать тишину. Но наткнулся на кого-то, кто туда залез раньше меня.
- Кто тут? - прошептал я, даже испугавшись.
- Мы с мамой, - услышал я детский голос.
- Кто мы? Ты кто?
- Сара... А маму зовут Рахель... Мы с Варшавской.
- Как вы тут разместились вдвоём? Тут на одного места мало... - спросил я, и обернувшись увидел девочку лет семи.
- Мы поместились, - ответила она и приподняла руку...
Я впервые в жизни заорал от ужаса и выскочил оттуда как ошпаренный. Её ручку крепко зажимал обрубок чужой кисти...
Я снова бежал... бежал... пока не упал и не скатился куда-то...

глава 3
МЕЖВРЕМЕНЬЕ
Пришёл в себя я о того, что меня пинал слегка чей-то сапог. Услышав немецкую речь, я подскочил и встал на ноги. Хохот немцев меня разбудил окончательно. Почему-то пропал страх, и почему-то мне показалось, что эти немцы обязательно сейчас меня спасут...
- Jude? - спросил один из них у меня.
Я понял, что меня спрашивают кто я...
- Я Миша, - ответил я им.
- Mischa! - рассмеялись немцы, - jude, das is jude!

Кто-то схватил меня за ворот и подняв над землёй забросил в грузовик.
Упал я на мягкое. Точнее — мягко приземлился. Там меня схватили другие руки. Грузовик был переполнен людьми. Детьми, взрослыми, раненными, полумёртвыми... Заработал двигатель... Мы поехали... А следом за нами поехало ещё несколько машин...
Куда нас везли? Наверное этот вопрос волновал всех, поэтому ни кто ничего ни у кого не спрашивал. Не спрашивал и я. Да и не успел бы наверное собраться духом, потому что мы въехали во двор тюрьмы. Машины остановились. Открылся кузов и немец что-то закричал нам.
Я и без переводчика понял, что нам приказали выходить, и при чём быстро, не раздумывая и не задавая лишних вопросов.
Все начали прыгать. Спрыгнул и я растянувшись прямо перед немцем. Увидев сапог возле своего лица я поднялся и тут же был выпихнут в толпу кем-то, кто прыгал за мной следом...
- Молчи и не вздумай с ними разговаривать, - услышал я голос своего спасителя позади.
- Почему? - посмотрел я на него. Это был парень лет двадцати, может чуть постарше.
- Пристрелят и всё.
- Как пристрелят?
- Мальчик, молча, - ответил парень.
Люди шумели, что-то спрашивали, буквально крича, и из всего я смог понять только то, что ни кто не понимает, зачем они тут.
Лай овчарок перемешался с криком нескольких людей.
Наконец, офицер вышел вперёд и поняв руку вверх попросил всех нас замолчать. Собственно я и не кричал. Ведь мне посоветовал новый друг, который продолжал крепко сжимать меня за плечи.
Утихли люди. Солдаты угомонили собак.
- Граждане евреи, - начал офицер на плохом русском языке, - я знаю, что все меня понимают. Кто не понимает расскажите другим. Я оберштурмбанфюрер Кароль Ляйт. Мне поручено от имени немецкого командования, выразить сожаления по поводу случившегося в этом городе и мы сожалеем о тех потерях которые вам довелось перенести. К сожалению банды мародёров и грабителей ещё не ликвидированы нашими войсками. Поэтому вы останетесь здесь, под охраной наших солдат, до тех пор, пока в городе не будет восстановлен порядок. Вас ни кто не будет убивать. Вас будут кормить. Но сюда будут привозить и других евреев. Поэтому вы будете испытывать временные неудобства.
Прошу всех проследовать по камерам...

Раздалась чья-то команда. Довольно грубая. И довольно неприятным голосом. Я понял что нужно идти туда куда говорят. Зашли в здание. Спустились в подвал. И когда за нами закрылись двери и громыхнул засов, мне стало ясно, что никто нас тут не защищает, а меня посадили, наверное в ту самую тюрьму, о которой говорил прадедушка.
Я посмотрел вокруг. Кроме неприятного запаха, в камере ещё было человек пятьдесят. Было так душно, так мало места, что стало даже обидно, потому что в своей жизни я не сделал ничего плохого, за что меня вообще следовало бы наказывать.
Я сел под стенку, прямо тут, возле дверей.

- Не сиди тут, протянет, заболеешь, - услышал я знакомый голос и увидел того парня.
- Спасибо, - ответил ему я не вставая.
- За что?
- Ну ты же меня спас?
- Ну... лишний пинок миновал тебя, - ответил он.

Парень подсел рядом.
- Будем знакомы, - сказал он, - я Арон Вайсман, из Гродно. Тут временно задержался, как на зло как раз перед приходом немцев.
- Мойша Двонер, из Мариуполя, как назло мы тут задержались тоже перед приходом немцев, - пожал ему руку я.
- Ты не один? - спросил Арон.
- Уже один, - ответил я и отвернулся.
- Понятно, мои соболезнования, парень, - сказал Арон, - и куда дальше?
- Прадедушка говорил, что всё для чего-то происходит. Он когда-то так задержался в Венгрии, ещё в Гражданскую, только ради того, чтобы на днях приехать и увидеть меня, о котором даже не знал. Вот когда выйдем, тогда и будем знать, куда дальше.
- Выйдем, - успокоил меня Арон, - во всяком случае немцы не будут нас убивать в открытую. Те кто бежал из Польши, рассказывали, что...
- Что в начале их увозят на какие-то территории, где они смогут жить как хотят? - перебил я Арона.
- О! - ответил Арон, - а ты откуда это знаешь?
- Прадедушка рассказывал.
- Молодец был твой прадедушка, - сказал Арон, - надеюсь его хоть кто-то послушал тут?

Я скорчил гримасу и покружил головой.
- Вот так и всегда, - сказал Арон, - когда нас предупреждают, мы не слушаем, когда нам указывают явные признаки беды мы отворачиваемся, а потом горько плачем... над могилами... Это ты правнук ребе Натана Двонера, из Ирши?
- Ребе? Он был просто мой прадедушка... Его убили... Вчера днём... Украинцы...
- Ладно, - успокоил меня Арон, - давай ждать. Ты главное запомни. Если что, то назовись моим братом, тоже из Гродно. Главное не говори, что ты один. Иначе отправят в лагерь как сироту, или как беспризорника. И пропадёшь.
- Почему? - не понял я.
- Делай, что говорю, - сказал Арон.
- Хорошо, - согласился с ним я и закрыв глаза решил вздремнуть...

Время тянулось долго. Уже никто не не кричал, не звал на помощь и даже, было такое ощущение, что не общались друг с другом.
Раз в день немец ставил под двери, через окошко, большое ведро с вонючей водой, которой, казалось, перед этим вымыли все полы в тюрьме, а после и булыжник во дворе. Ещё было ведро с огрызками чёрствого хлеба, который видимо не доели собаки, те самые овчарки. Но лично я думаю, что овчарки такое есть бы не стали. И пить тоже. А люди ели и пили.
Я не хотел пить эту воду, но Арон сказал, что нужно хотя бы полоскать рот, чтобы не умереть от обезвоживания. А вот сухари надо было грызть. И через день они мне