"...СПАСТИ, ХОТЯ БЫ, ОДНОГО..."

колючку стали чаще и более точно в цель...

И так, я стал обитателем гетто. Такого самого, о котором рассказывал прадедушка. Так, впервые в своей жизни я стал без вины виноватым. Я слышал о каких то Аушвице, Майданеке, Белжеце. Их все называли лагерями в которых людей травят газом и сжигают в печах. Но не все в них верили. Арон говорил, что это правда, а вот женщины, которых к нам в комнату поселили вместе с их детьми, говорили своим детям, что это такие посёлки для евреев, где много игрушек и еды. Я начинал в это верить, когда слушал эти рассказы. Но больше я верил Арону. Он был умный, много знал, и как оказалось, раньше служил в Войске Польском и даже воевал с немцами... Был то ли хорунжим, то ли поручиком, то ли поручиком-пилотом, но это не важно. Из его рассказов я понял, что немцы не такие уж бравые вояки как кажутся. Оказывается, почти невооружённая Варшава отбивалась от них десять дней с помощью простых ополченцев и небольшого гарнизона, когда командиры трусливо бежали. А Гданьск обороняли простые пограничники, в составе сводной роты моряков и пехотинцев, вооружённые винтовками и маленькими городскими орудиями.... А потом Арон был в партизанах, но потерял связь со своими. Плохо конечно, но я вот что подумал: а если Арон найдёт своих, он же заберёт меня с собой? Тогда и я буду партизаном. А если сейчас вдвоём, то стало быть мы целый партизанский отряд.
Но что это я про это? Я же рассказывал о еде...

Мы добывали эту еду рискуя жизнью. Это я понял, когда немецкую охрану сменили на бандеровцев из украинской полиции. Мы лазили за колючку, которой огородили гетто и попрошайничали, воровали... собственно я не воровал, я больше просил у тех кого знал до войны. И вы знаете, люди давали. А они стреляли по нам. Стреляли не тогда когда мы выходили, а когда мы возвращались. Глупо? Нет, скорее для это было чем-то вроде развлечения. А мы не боялись пуль, мы просто не думали, что нас могут убить. «Как же так! Они ведь нас защищают!», - казалось мне, но после того как на моих глазах первый раз в упор, шутя, застрелили моего друга, я не на шутку испугался и больше никуда не ходил...
Нас заметили тогда, когда мы решались «нырнуть» под колючку.
- Эй! Зачем под забором? - услышали мы и остановились.
Дальше смех.
- Сюда, хлопцы! Ворота есть! - окрикнули нас полицаи и поманили.
Мы поднялись. Кто-то, конечно, убежал и спрятался, но я с ещё одним мальчиком, его имя было Кальман, почему-то оторопели и пошли как завороженные на полицаев.
Полицай открыл ворота.
- Заходите, что же вы?
Кальман улыбнулся и ускорил шаг. Я чуть отстал.
- Что принёс? Много чего раздобыл? - услышал я вопрос полицая к Кальману.
- Да ничего не взяли... - как то весело, отвечая шуткой на шутку, проговорил Кальман, - я просто погулять ходил, там...
В этот миг сильный хлопок меня остановил. Прямо под ноги мне упал Кальман и я оторопел. Улыбка так и застыла на его лице, а его глаза я никогда не забуду. Он даже не успел понять что произошло. Помню только смех полицаев и два щелчка подряд... Сейчас я понимаю, что это были... просто осечки, которые не дали вылететь пулям предназначавшимся для меня...
Я сорвался с места и побежал куда видел. Бежал долго, через какие-то переулки, дворики и забежал к себе в подъезд, в тот дом где мы жили до войны, начал стучать во все двери на площадке... Мне открыла бывшая соседка и затащив меня в квартиру, почему то плакала и говорила, что я должен остаться у неё. Так и говорила: «Оставайся, Миша, я скажу что ты мой сын». Но я отказался. Успокоился. Распихал по карманам печенье и яблоки. Ведь ждал Арон, ждали те женщины, ждали малыши у нас дома... И все хотели есть... У нас... Почти дома. Если это можно было назвать домом....
Мы поддерживали порядок, но вещи приходилось всё чаще и чаще отдавать другим. Негде было помыться, а на улице, хотя шли солнечные дни, мне всегда казалось зябко. Потом я понял, что я просто не сплю... Я заметил, что я перестал спать. Лежал, ворочался, думал... Думал как отсюда вырваться. Домой... Или туда, где можно по настоящему воевать... Так, незаметно, мне исполнилось одиннадцать лет. Я отметил свой день рождения приняв в подарок настоящее яблоко, которое тут же разделил с малышами. А вот это уже был подарок, подарить радость другим.
Во Львове произошли незначительные перемены. Хотя гетто официально появилось только в ноябре, но юденрат (это что-то вроде самоуправления) создали сразу после погрома. Колючки не было долго, но натянули её так же быстро, как вошли во Львов.
Там, за колючкой, царила другая атмосфера. Там всё было как и прежде, только без нас. Там не было голодных, там не было грязи, там никого не заставляли носить звёзды, или что-то подобное. Там все были арийцы. Но нас, почему-то, узнавали стразу. Будто и не было войны. Львов как стоял, так продолжал стоять...

В конце сентября по гетто поползли слухи, что кто-то по ночам начал нападать на немцев и охрану гетто, грабить склады продовольствия, воровать оружие с арсеналов и даже поджигать какие-то учреждения. Говорили о какой то организации помогающей евреям. Я решил, во что бы то не стало найти с ними связь. А вдруг это партизанский отряд, который ищет Арона, или считает его погибшим?
Долго я ходил по гетто, всматривался в лица людей, но ни один из них и близко не походил на партизана.
Тогда я подумал, что если я не могу найти партизан, то партизаны обязательно должны будут найти меня. А для этого они должны меня услышать? Должны! У меня даже нашлись единомышленники, такие же как и я горячие головы моего возраста. Мы решили выбираться по ночам за колючку и вредить немцам. И понеслось. Вошли в азарт. Это оказалось даже интересно. Один раз даже совершили настоящую диверсию. Подложили гвоздь под колесо машины какого-то офицера. Он потом долго бегал, ругался, но вот только ни словом не обмолвился про партизан, чего мы так хотели, наблюдая за всем из-за ближайшей подворотни. На машину поставили новое колесо и она спокойно себе поехала увозя офицера... Событие, конечно, нас развеселило, но и козе было понятно, что настоящие партизаны гвозди немцам под колёса не подкладывают.
Тогда решили заняться более серьёзным делам. Стали бить полицаям стёкла. Для этого даже из гетто не нужно было выходить. Нашей жертвой пали стёкла в юденрате и в доме Юзефа Парнаса, самого главного «юденратчика», как я его называл. Вслед за камнями, точнее вместе с ними, полетели записки со словами «Смерть немцам!», «Смерть юденрату!» ну и всё такое прочее. Камни били стёкла. Стёкла разлетались вдребезги. Мы были довольны. Наконец-то мы досаждали дворовым псам фашистов! Да только одно было плохо. На следующий день по всему гетто поползли слухи о хулиганах, и стекольщик сделал себе неплохую прибыль. Меня это расстроило, а юденрат решил направить силы собственной полиции на борьбу с хулиганствующими элементами. Немцы о нас так и не узнали...
Со временем мы начали грустить. Потом, кому-то из нас, пришла в голову мысль вырваться из гетто ночью, сорвать флаг на Княжей Горе, и вывесить там красный флаг.
- Комсомольцы так в Гражданскую делали, - сказал я, и мысль была одобрена, правда половина не поняла, кто такие комсомольцы и что за Гражданская война.
- Обязательно сорвём, - решили мои друзья, - только нам нужен сам флаг, и самый быстрый и ловкий.
- Да я это сделаю сам! - чуть было я не закричал от досады, что мне не верят.
- Ты? - усмехнулся один мальчик постарше, - да малый, таскай жрать из города!

Я даже обиделся. «Я не боюсь!», - чуть было не вырвалось у меня, но смолчал. Я считал себя взрослым. Мне недавно исполнилось одиннадцать, а я ещё ничего такого не совершил. Так и война пройдёт, а я проведу тут время, таская выпрошенную у горожан еду да шмотки. Или они считают, что мой удел бить стёкла в юденрате и подкладывать гвозди под машины? «Скорее всего, - подумал я, - он сам хочет вывесить знамя, а мне не даёт этого сделать.
- Поймают — убьют! - сказал старший мальчик, увидев, что я обиделся, - я сам полезу. И возьму с собой Юзека и Герша. Нам по тринадцать, а вы ещё маленькие.

Решили считать, что я успокоился. Договорились, что мы будем стоять на стрёме. Тоже важное дело, прикрыть спину товарищу...
Готовились несколько дней. Кто-то принёс из дома красную скатерть, оставшуюся из прошлой жизни, потом решили нарисовать на ней Звезду Давида. Правда отказались от идеи. Слишком уж явно получалось.
Я ждал этой ночи. И ночь эта выдалась холодной и дождливой. Мы выбрались под колючкой, как и всегда, долго прятались в соседних дворах и ещё дольше пробирались на Княжью Гору. И вот, ребята полезли в башню старого замка. Минута... две... три.... вот они уже на башне ставят флаг.... И в этот момент раздалась автоматная очередь...
- Немцы! - крикнул кто-то и мы бросились врассыпную...

Утром, прямо возле юденрата, я в последний раз увидел тех мальчиков. Старшего, Юзека и Герша... Они были мертвы. У Герша была разбита голова, а Юзека и старшего наверное расстреляли, потому что их тела были попросту изрешечены пулями. Тут я первый раз услышал, что их немцы назвали партизанами. Парнас что-то говорил офицеру, из чего я понял, что он убеждает немцев в том, что это была обыкновенная мальчишеская выходка. Наверное офицер ему поверил. А если бы не поверил, то нас всех,  кто мог попасть под подозрение, тоже расстреляли бы...
К вечеру появился приказ запрещающий покидать гетто под страхом расстрела на месте. Я не  мог больше лазить под колючку, а патрули вокруг неё теперь ходили гораздо чаще, с собаками...

Пол ночи я просидел ожидая непонятно чего. Я ждал прихода полицаев. Но вместо полицаев пришёл Арон...
Его давно не было дома. Наверное с неделю. И наша выходка с флагом была без него. Я думал, что он ничего не знал, и очень не хотел огорчать его такими вот новостями. Сейчас мне больше всего на свете захотелось быть послушным, и во всём слушаться его, даже советоваться с ним по совершенно любым мелочам. Что такое искать нужные слова, особенно в самый неподходящий для откровенного разговора момент, думаю, знают все. Особенно тогда, когда эти слова нужны. «Лучше я сам расскажу Арону, - думал я, - вдруг что, так кто, кроме него, сможет помочь?».
Арон прошёл в двери, остановился около стола и посмотрел, как то равнодушно-приветливо на меня... Он был грязный, не бритый, уставший, весь в соломе и к тому же голодный. Попросил поесть.
Я достал несколько картошин и поставил миску на стол.
Под плащом у Арона него висело что-то тяжёлое. Это было то, что Арон явно не хотел никому показывать. Даже мне. Он сел за стол не раздеваясь, кивком головы поздоровался с соседками по квартире, и приложил палец к губам, показав, чтобы те молчали. Да собственно и малыши уже спали. Так что тут и без конспирации лучше было разговаривать шёпотом...
Что-то странное и непривычное я заметил в Ароне. Но когда понял что именно, я удивился сам себе. Насколько человек быстро может привыкать ко всему. Это было не непривычное, а «отвычное», я бы так сказал. Я отвык от людей без жёлтой звезды на одежде. У Арона сейчас её не было...
«Что-то тяжёлое» качнулось и ударилось о край стола. «Автомат», - догадался я и обрадовался одной только мысли, что Арон снова партизан. Хоть что-то хорошее за этот день.
Я подсел рядом с ним и решил заговорить первым.
- Тут такое дело, - начал я