части нам, естественно, были рады, одели как штрафников в списанную солдатскую форму без погон и, чтобы не мешали, заставили заниматься самой необходимой воинской наукой – шагистикой. Руководитель стажировки, майор, прогнав нашу интеллектуальную толпу строем и с песней, вытащил меня и назначил старшим, заставив ходить впереди всех и не портить ровной линии голов и песни. Он и не подозревал, какую подложил под себя мину! Через пару недель в часть неожиданно нагрянул однозвёздочный генерал и зачем-то вздумал проверять нашу боеготовность, не вызывающую до сих пор ни у кого сомнений. Мы уже лихо громыхали растоптанными кирзачами и громко, надрываясь, орали: «Маруся, раз, два, калина»… Что ещё надо бравому офицеру? Обнаружив дубовую тупоголовость, лампасник выбрал для инспекторской стрельбы из настоящей пушки меня, как старшего группы и, следовательно, самого подготовленного, будто не знал, недотёпа, что в армии в командиры назначают не по уму. После третьего моего выстрела генерал остановил оглушительную канонаду и сообщил, что поражена своя пехота. Признаться, я представлял худшее – что вообще никуда не попал.
- Что дальше? – спрашивает почему-то недовольный инспектор.
А я хоть и не настоящий офицер и, вероятно, уже им не буду, но знаю цену чести и потому, сделав по возможности строгое лицо, прошу:
- Товарищ генерал, дайте мне ваш пистолет.
Он опешил и некоторое время недоумённо смотрел на меня, потом до него, жирафа, дошло, захохотал:
- Да не попадёшь ведь! Нас перестреляешь, - и, смягчившись, приказал: - Чтобы духу их не было в части!
Так мы, благодаря моему успешному экзамену, не дослужили положенного месячного срока и досрочно заработали звёздочки младших лейтенантов. Обрадованные новоиспечённые офицеры дружно качали старшего, забыв поймать в последний раз, и я тогда понял, чем чревата скоропалительная слава.
- Плохо служил, - догадалась врачиха, - садись здесь, - показала на твёрдую сиротскую лежанку, застеленную клетчатой клеёнкой, на которой они, наверное, разделывают трупы. Я лучше бы прилёг, испугавшись, что вот-вот закружится голова, и вообще после бани почему-то стало жарко, душно и томительно. Да и лежать, всякий знает, лучше, чем сидеть или стоять. Но ослушаться на этот раз не осмелился, осторожно присел на холодную кушетку и уложил на неё раненую конечность.
- Ксюша, разматывай, - распорядилась белая генеральша, и шестёрочная Ксюша дисциплинированно взялась за грязный запылённый бинт, не выразив на полном гладком лице ни тени отвращения. Очевидно, грязь в ихнем стерильном заведении была обычным явлением. Наблюдая за её работой, врачиха, не глядя, привычно, натягивала на белые нерабочие руки резиновые перчатки мертвецкого цвета, и я мысленно одобрил: «Правильно, нас голыми руками не возьмёшь!»
- Кто это тебе так аккуратно забинтовал? У вас там есть фельдшер?
С усилием отвлёкшись от приятного ожидания боли, я принялся лихорадочно вспоминать, но фельдшера там не припомнил.
- Да нет, - выдавил испуганно, - девушка одна…
- Твоя?
- Кто?
Мы оба, не отрываясь, заинтересованно глядели на открывающуюся рану.
- Да девушка…
«Какая девушка? Плевал я на всех девушек вместе! Не до них», - лихорадочно подумал, переводя взгляд на пальцы врачихи, затянутые резиной и угрожающе сжимавшиеся и разжимавшиеся, и с ужасом представил, как она безжалостно вцепится в моё колено, вырывая куски мяса и кости.
- Марья завязывала, - и вдруг меня внезапно и счастливо осенило: - Она в прошлом году школу с медалью кончила, у нас временно, ищет работу, чтобы учиться дальше, - затарахтел я, задавливая страх и стараясь не потерять светлой идеи: - Возьмите к себе, не пожалеете. Дисциплинированная, умная, работящая…
Бинт смотался, улетел в ведро с мусором, и открылись заржавленные от крови буро-зелёно-серые листья подорожника, под которыми затаилась спрятанная Марьей боль. Ксюша тоже надела перчатки.
- Что это? – спросила неграмотная врачиха.
- Подорожник, - сознался я удручённо, почувствовав, как по спинному желобку покатилась первая капля.
Врачиха хмыкнула.
- Хорошо придумала, - и взяла со стола блестящий – нет, пока не нож, но всё равно страшно - пинцет. – На работу взять не могу – мест нет, а отправить в Приморск учиться на медсестру – пожалуйста, - и принялась, заговаривая мои стукающиеся друг об друга зубы, отдирать флору, нисколько не заботясь о самочувствии фауны. – Группа уедет через неделю, так что пусть поторопится, приходит. Побеседуем, понравимся друг другу – зачислю. Где она?
- Кто? – спросил, думая о своей шкуре, а не о чужой.
- Девушка твоя.
«Вот ещё не хватало!» - думаю. «Самому бы выжить! Уже наследники появились».
- Она обязательно придёт, - успокаиваю врачиху, сморщившуюся от вида и запахов зачищенной раны, представлявшей собой вздувшуюся кровавую запеканку.
Не убедившись взглядом, она вздумала потрогать сбоку, на что я решительно возразил резким и неожиданным для себя вскриком.
- Чего орёшь? – возмутилась любопытная, и я затих, вспомнив, что русским надо не только увидеть, но и обязательно пощупать. – Чистить будем, терпи. Другого ничего предложить не могу.
«Добрая», - подумал я и сжал зубы, решив ограничиться гримасами.
Но им, занятым моим несчастным коленом, было не до меня. Чем-то мазали, смачивали и по крупицам отдирали коричневые корочки, ничуточки не волнуясь при виде свежей крови, правда, моей, а не своей.
- Можешь не глядеть, - разрешила врачиха.
- Спасибо, - но терпеть, видя, как в тебе ковыряются, легче.
Наконец, общими усилиями убрали всё лишнее, вычистили, смазали, остановили кровотечение, уморив и себя, и меня.
- Да-а, - протянула задумчиво врачиха, - как ты вытерпел целых три дня? Ещё и шёл.
Было очень больно, но я скорчил подобие мужественной улыбки и жалко отверг лишние заслуги:
- Сегодня я ехал на коне.
- Господи! – не успокоилась врачиха.
- А вообще-то я готовлюсь в разведчики.
Она подозрительно посмотрела на меня, определяя степень идиотизма, и не найдя, наверное, застарелого рецидива, сердито буркнула, не склонная к юмору:
- Не знаю, как в разведчики, а в инвалиды можешь угодить, - помолчала и добавила, успокоив: - если будешь валять дурака. Надо Жукова вызывать.
Я не возражал, потому что не знал, кто это такой.
- Ксюша, ты не знаешь, дома он?
Ксюша, ловко накладывая на колено повязку, - ловчее Марьи – равнодушно ответила:
- Пошёл на день рождения, сказал, что надрызгается.
- Вот так всегда! – возмутилась врачиха. – Когда он нужен, его нет. – С треском стянула резиновые перчатки и бросила в раковину. Встала, сладко потянулась всем телом, обнаружив девичью гибкость, зевнула устало и пожаловалась: - Спать хочу.
Я бы тоже составил ей компанию... т.е., не то, чтобы вместе, а параллельно: она дома, а я здесь.
- Обезболивающий ему, - кивнула на меня, - общеукрепляющий, противостолбнячный... – «противозаборный», - подсказал я мысленно, - … димедрол, сульфадимезин… Пойду. Терпи, разведчик, - неожиданно улыбнулась мне – оказывается, умеет улыбаться, не зачерствела на болячках, - утром сделаем рентген, тогда и определим, куда тебя. – И ушла.
- Как её зовут? – спросил у Ксюши.
- Ангелина Владимировна.
- Не похоже.
Потом была самая неинтересная часть программы, в результате которой истыканный вдоль и поперёк, в полнейшей прострации вернулся на выделенное место обитания.
- Причастился? – встретил «пушка».
Промычав согласно, я кое-как завалился на кровать, испытывая ноющую боль в колене и неприятное кружение в мозгах.
- Слушай, у тебя деньги есть? – опять этот неуёмный «пушка».
Какие могут быть деньги, когда у меня жизни нет.
- В кладовой остались, - отвечаю нехотя, - в рюкзаке.
И слава богу, что нет, и хорошо, что остались, Не люблю настырных, наглых попрошаек.
- Сходи, а? – заныл наглец. – Подлечиться надо. Тебя как зовут?
- Василий.
- А меня Алёшкой. Выручи, Васёк, будь другом. До понедельника. В понедельник зарплату принесут, верну. Внутри всё горит, нога, стерва, ноет, терпеть невмоготу, - продолжал он настойчиво канючить. – Хочешь пожрать? У нас с Петей навалом.
Пожрать было бы неплохо: после горюновской ухи во рту не было и маковой росинки. Приходилось идти на компромисс. Я посмотрел на часы – начало восьмого. Какой длинный и нескончаемый день. Опять надо вставать и продолжать его.
- Ну как? Лады? Петя поможет. Давай, Петя, смотайтесь на пару.
До чего же тяжело отрывать истерзанное тело, приготовившееся к долгожданному покою, от пролёжанной койки, удобно охватившей бока. Но придётся идти. Во-первых, не отстанет, а во-вторых, умереть от голода позорнее, чем от ран.
Группа захвата образовалась из двух человек, готовых на всё: впереди Петя с выставленной гипсовой рукой, следом я на костылях, не вызывающий убогим видом подозрений. А зря! Только я знаю код к сейфу. В коридоре слонялись какие-то байково-серые тени, прикрывая своим присутствием наше нацеленное продвижение. И остановить гангстеров некому: не видно ни Ксюши, ни Ангелины.
Неслышно спустившись в подвал, если не считать грохота пустого ведра, пнутого Петей куда-то вниз, мы недоумённо остановились перед запертой дверью. Пора приступать к решительным действиям. Петя, применив своё безотказное оружие, трижды хорошенько ткнул им в дверь, вызвав оглушительный грохот в банковском подвале. В ответ за дверью что-то потаённо скрипнуло, дверь неожиданно отворилась, и на пороге появилась банкирша.
- Чего вам, полуночники?
Я хотел без промедления грозно закричать: «Руки вверх, ключи на стол!», но пока соображал, что поднятыми руками ключей не подашь, напарник опередил:
- Нам бы шмотки взять из его рюкзака.
Банкирша оглядела меня, вспомнила и, ни о чём не спрашивая, пошла внутрь, а мы, не отставая ни на шаг, за ней. Около стола остановились, направив на неё замаскированный гипсовый винчестер, и она сама, испугавшись за единственную жизнь, принесла сейф. Настала моя работа. Я вставил код и развязал шнурки. К кошельку прибавил расчёску, мыло, бритву, носки, трусы, майку, и мы благополучно ушли, пообещав банкирше, что больше не придём. Возвращались, вопреки неписаным гангстерским правилам, тем же путём. Нам повезло – отчаянным и смелым взломщикам всегда везёт – никто не преградил дороги в притон, иначе не обошлось бы без кучи трупов.
- Есть? – встретил нас высохший от ожидания пахан, ёрзая в нетерпении спиной на скрипящей койке. Ещё восьми нет, успеешь, - это он Петьке напомнил, что магазины наши работают до восьми. А тот и без подсказки торопится с выходным маскарадом: сбросил эрзац-форму и, вытащив из-под матраца трико, рубашку и кеды, ловко переоделся, начиная с вытянутой руки, и выжидающе встал передо мной. Пора пришла делиться добычей.
- Сколько? – спросил я строго, чтобы не надеялись на большой куш.
Петька повернул голову к Алексею. Тот распорядился, не задумываясь:
- Нас трое, бери две.
Взяв деньги, гонец исчез.
- Спец по доставке перед самым закрытием, - похвалил дружка организатор и вдохновитель. – Послали, возвращался в темноте с двумя, руки заняты, запнулся за доску, брякнулся с размаху – обе вдрызг, в руке трещина. – Вздохнул сочувственно: - Бытовуха. Полста процентов получает. – И успокоил: - Отсюда тоже можно сбегать.
Помолчали, мысленно торопя гонца.
- А ты
