мной – кстати, - начальник отряда Лопухов Василий… - и замялся, забыв моё редкое отчество, - Иванович. Дока по части полевой документации, - я даже порозовел, сколько возможно с мороза, от лестной, но справедливой рекомендации. – Уест он вас, - успокаивает хозяев.
Те – ничего, не сдрейфили, улыбаются благожелательно, щупают меня весёлыми глазами, показывая всем видом, что и не таких облапошивали.
- Техрук Лыков Алексей Иванович, - протянул худощавый крепкую сухую ладонь. А следом и второй: - Старший геолог Лаптев Пётр Иванович.
- Смотри-ка, - обрадовался Захарьевич, - три Иваныча. – А я порадовался, что не Захарьевича.
Пока отлучалась Алевтина, Лёня болтал с ними о том, о сём, все трое были на «ты» и, значит, давно знакомы, один я залетел белой вороной и потому не каркал. Потом гурьбой отлучились мы, а когда вернулись, то увидели, что у печки стоят два сдвинутых стола, правда, покрытые не как у людей миллиметровкой, а серой обёрточной бумагой, из которой делают пакетики для геохимических проб. Посередине скромно потели, сблизившись, две поллитровки спирта с ядовито-зелёными этикетками, а вокруг теснились полевые миски с красной икрой, кусками кетового балыка, вяленой краснопёркой и подозрительно тёмным мясом. На фанерке лежал полунарезанный шмат сала с розовыми прожилками, рядом – очищенные луковицы и головки чеснока, порезанный крупными ломтями белый хлеб и запотевший графин с кристально чистой водой, а на краю печи парила открытая кастрюля с крупной разварной картошкой.
- Ого! – обрадовался наш мыслитель и тому, что опорожнился, и тому, что увидел. – Живёте!
- Стараемся, - улыбнулся Пётр Иванович, которого, как я, наконец, разглядел, можно бы по возрасту и Петькой звать. – Алевтина Викторовна, садитесь у печки, - вежливо пригласил не полностью оттаявшую даму в ватных штанах, - и не мудрено: на костях у неё почти ничего утепляющего не наросло.
Приезжие расселись с одной стороны, хозяева, для удобства диалога, с другой, а мне досталось торцовое место бессловесного председателя. Тамадил Пётр. Он уверенно распечатал одну бутылку с ядом, не спрашивая плеснул на толщину пальца в стакан Алевтины, потом знакомо пошёл по кругу: Когану и рыжему – по полстакана, себе – тоже, Алексею Ивановичу – как Алевтине и замер над стаканом белой вороны.
- Василий не пьёт, - предупредил мой начальствующий воспитатель.
- С какой стати! – возмутился я, обиженный низкой оценкой, и все засмеялись, радуясь, что никто не выбился из коллектива.
И мне досталось чуть-чуть. Алевтина и Алексей долили свои стаканы водой до половины, другие налили воды в рядом стоящие кружки. И я, бестолочь, собезьянничал.
- За взаимопонимание, - поднял свой стакан Пётр, намекая на предстоящую работу, и все чокнулись, соглашаясь.
А потом случилось несусветное, всемирно позорное. Алевтина с Лёхой вылакали свой коктейль хоть бы хны, не поморщившись. Остальные хыкнули, выдыхая зачем-то лишний воздух и, опрокинув зелье в глотку, сразу запили водой. Слабаки! Я не стал хыкать, а попытался с воздухом влить в себя свою малость. Не тут-то было! Спирт полез назад не только из обожжённого и раззявленного в ужасе хлебала, но и из вспухшего сморкателя и из вылезших из оправы фар, наверное, и из лопухов, потому что они враз потеплели. Я сидел раскорякой и не знал, как себе помочь.
- Не дыши, - подсказал рядом сидящий Хитров, - пей, - и подал стакан воды, подсунув под самые губы. Я хлебнул, захлебнулся, закашлялся, чуть не утонул, но начал оживать, истекая слезами. – Впервые, что ли?
Так я и сознался!
- Что-то не пошло, - объяснил уклончиво. Мозги уже поплыли, сталкиваясь друг с другом, как грозовые тучи. Никто не сказал ни слова, никто не обратил обидного внимания на незадачливого питуха, а я зарёкся когда-нибудь ещё иметь дело с зелёной отравой.
Алексей вылез из-за стола, принёс из-за печки чайник, налил воды и поставил на раскалённую плиту. Железный сосуд недовольно зашипел, но смирившись, быстро замолк и скоро забулькал, оповещая о готовности самого лучшего пойла. Все старательно и молча ели, окончательно согреваясь и накапливая энергию для дебатов. Потом трое продолжили хэкать, а трое наслаждались крепким душистым чаем с колотым сахаром. Сгущёнки, к сожалению, не предложили.
- Куришь? – спросил, наклонившись ко мне, Алексей под нарастающий шум алкашей, спорящих о роли интрузий в рудообразовании.
Сознаваться в полной и окончательной ущербности не хотелось, но пьяному и море по колено, и я, не стыдясь, отрицательно помотал головой, в которой что-то сорвалось и мутно перекатывалось.
- Пойдём, подышим, - не отставал хозяин, угадавший моё аномальное, пикой вниз, состояние.
Быстро смеркалось, хотя было ещё сравнительно рано. Из-за морозного тумана и низкой облачности темнота казалась серой, влажной. Подумалось, что солнце заглядывает в эту щель не раньше десяти и уходит где-нибудь в три-четыре. Дышалось худо, но легче, чем в хате, пропитанной горячими испарениями спирта и спиртового перегара.
- Чего вы влезли сюда? – спрашиваю, ёжась от сырого воздуха, холодом затёкшего за шиворот.
- Не мы, - объясняет Алексей, - староверы. Это их деревня. Мы хотели отстроиться на пару километров ниже, но они, когда увидели, что отрезаны, в два дня собрались и ушли вместе со скотом.
- Куда?
- К морю, а там – не знаю. Глухих мест в тайге достаточно. Так нам достались задарма и база, и добротное жильё – строено-то из лиственницы и кедра: ещё простоят лет сто.
- Здесь и сами станете староверами, - тонко выразил я своё отношение к их захолустью. Наш захудалый, замусоренный, залитый помойками и застроенный двух- и одноэтажными бараками рабочий посёлок представлялся мне почему-то чуть ли не столицей. Наверное, потому, что я там жил, потому что размерами больше и потому что людей больше, хотя половину из них людьми назвать можно только с большой натяжкой.
- Давно работаешь? – не откликаясь на едкое замечание, спросил Алексей.
- Сезон отмантулил, - ответил я и сам удивился, как мало, а кажется, что приехал давно.
- А я уже три. Что кончал?
- Ленинградский.
- А я Московский. Сам-то откуда?
- Из-под Ярославля.
- Иногородний, значит, - усмехнулся Алексей. Иногородние в столицах были кастой неполноценных. – Я – тоже: из-под Калинина. Можно и на «ты», согласен?
Так мы и познакомились всерьёз.
- Давай ко мне, посмотришь, как живут староверы.
Экскурсии я люблю, особенно в краеведческие музеи – занимательно увидеть, как жили-прозябали наши отсталые предки, и как мы далеко от них улепетнули. Алексей, не дожидаясь согласия, потопал прочь, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним, не отставая, чтобы не затеряться в темени и сугробах и не замёрзнуть в безлюдьи, так и не найдя месторождения. Шли, однако, недолго, и я не успел затеряться.
Пришли к массивной хоромине, сложенной из толстенных брёвен. Задом она втиснулась в склон сопки, а между толстенными свайными лапами прятала полуподвал. Рядом теснились внушительные сараи, и весь двор был перекрыт дощатой крышей.
- Ни черта себе! – восхитился я. – Не староверы вы, а куркули – раскулачивать и высылать на Дальний-предальний Восток надо. И сколько вас в нём засело? – я имел в виду – в общежитии. Обязательно построю такой же, решил, с почтением разглядывая дом-крепость. Деньги начну откладывать с аванса. И всю премию в загашник.
- Сколько может стоить такая халупа? – спросил у жильца небрежно, чтобы не завысил цену. Тот, подумав, назвал. Я моментально разделил на аванс плюс премия, а потом ещё на двенадцать, и получилось порядка 11-ти лет. 11 лет строить, отказывая себе во всём, даже в сгущёнке. А если учесть положенный по закону отпуск, то потянет на все 12 лет. Из месяца в месяц откладывать по брёвнышку, по досочке? Сопрут! Даже из поленницы дрова тащат. Получу Ленинскую, тогда и построю, решил облегчённо. Торопиться некуда, мне и в общежитии печку топить неохота.
- Трое нас, - ответил Алексей, улыбаясь. Да… живут люди… только успел порадоваться за них, как он огорошил: - Я, жена и сын.
Я даже остолбенел, разглядывая более внимательно почти одногодка, который по всем статьям был старше меня: и три сезона отмолотил, и техрук, и женат, и сына имеет, и усы, и вообще – Алексей Иванович.
- Ты – женат? Когда успел?
Алексей Иванович рассмеялся, довольный собой.
- Дело нехитрое: жену с собой привёз, а сын сам собой появился. Два годика уже, - он приостановился у крыльца с навесом и спросил, вглядываясь в меня как в отгадку: - Зачем живём-то?
- Зачем? – переспросил я, хотя знал свой ответ, как и он свой.
Алексей отвёл взгляд, не получив ответа, пошарил им по хмурой темени, но и там подсказки не было.
- Раньше я как-то не очень задумывался, зачем живу…
- А теперь? – я-то уже догадался, что услышу.
- Теперь точно знаю: для него, для сына, - счастливый отец хорошо, мягко улыбнулся, чуть приподняв кончики усов, вглядываясь в себя и в своё светлое будущее, - для продолжения рода, себя, жизни на земле, - опять уставился на меня, сощурив глаза: - Как и все животные. Природа всё за нас продумала, и ничего не надо выдумывать.
Он даже не поинтересовался моим весомым мнением, потому что был целиком убеждён в своём. А я не хотел быть животным.
- Горюн настропалил? – подозреваю непримиримо.
- Какой Горюн, - удивляется доморощенный жизнелюб. – Не знаю такого. Философ какой?
- Ага, - подтверждаю, - ещё какой: конюх наш, а заодно профессор социологии и враг народа. Ему понадобилось 15 лет зоны, чтобы прийти к тому же выводу. 15 лет вытравливал в себе, как моисеев еврей, привитое разумное начало, пока не очистился врождённый инстинкт.
- Как-нибудь познакомь, - попросил одноверец. – Ты – комсомолец? – вдруг спросил ни к селу, ни к городу.
Я недовольно фыркнул.
- Неучтённый, - и добавил на немой вопрос Алексея: - Всё никак не соберусь по приезде встать на учёт.
- Болото, значит, - констатировал старший.
- Ага, - согласился я – я всегда соглашаюсь со старшими: меньше мороки, - квакаю невпопад: - А ты, небось, партийный?
- С прошлого года, - буднично ответил посвящённый. – Техрук – должность номенклатурная: утверждается в райкоме.
Вон оно что! А я и не подозревал об этом пороге. Вернёмся, тут же заяву накропаю. Такие, как я, под заборами не валяются – с руками-ногами оторвут. Поуспокоившись, поразмыслил: а надо ли? Пока не приспичило, нечего и рыпаться. Алевтина враз политинформатором в тайгу спровадит, не обрадуешься. Вот если бы почётным членом… да ещё и взносы не платить…
- Заболтались, - прервал нелёгкие партразмышления старый коммунист, - пошли знакомиться.
Входная дверь таёжной фазенды открывалась прямиком в кухню. В просторном жарко натопленном помещении с крашеным полом в глаза бросились двое: русская печь и хозяйка. Если первая внушительным видом и типичной конструкцией вполне соответствовала названию, то вторая никак не тянула на солидную хозяйку. Нет, с соблазнительными телесами у неё всё было в порядке – и спереди, и сзади, не сказать, чтобы полная, но и не худая, а только толстущая русая коса до пояса и мягкие ямочки на полных щеках больше подходили незамужней девушке, чем жене-матери. Я таких не люблю. Мне по нутру худенькие брюнеточки, чтобы всего было в них понемногу, чтобы можно было, без опаски получить затрещину,
