посадку. Так что действуйте, мой командир, как находите нужным.
- Слушаю, мой комиссар, - ответил совершенно оттаявший Владимир.
Они дружелюбно рассмеялись, и он ушёл в вокзал, приятно ощущая на себе её провожающий взгляд.
- 21 –
В душном, прокуренном и задымлённом от табака зале или, вернее, в большой ожидальной комнате с очень грязным замусоренным полом были как попало расставлены деревянные некрашеные скамьи, на которых сидели, а кое-где умудрялись и лежать будущие пассажиры. Марлена он обнаружил с трудом, забившимся в самый дальний угол и сидящим спиной к двери. При этом тот часто оглядывался на дверь и наклонялся так, будто взглядывал из-под руки. Владимир поднял руку, показывая, что видит Марлена, но тот никак не прореагировал, оставаясь сидеть на месте, только повернулся немного всем туловищем, одновременно пригнувшись, ожидая и не понимая, что всё равно контрастно выделяется в стиснутой серо-белой штатской массе своей военной формой, высокой фуражкой и блестящими погонами, напоминая всем своим сторожким поведением страуса. Пройти к нему из-за плотно стоящих, сидящих и лежащих человеческих тел, одуревших от духоты собственных испарений и дешёвого табака, было нелегко. Владимир долго пробирался, осторожно протискиваясь между толпящимися и переступая через лежащих, почему-то не желавших дышать свежим воздухом улицы и кучкующихся в подозрении, что соседу что-то достанется помимо него, или он узнает что-то такое, что даст преимущество при посадке, или здесь кто-то из начальства скажет что-то такое, что облегчит эту посадку, если вовремя услышать это «что-то». Каждый в апатии духоты сторожил движения каждого. Толпой всё легче, в том числе – ждать.
Невдалеке от Марлена у стены на широком табурете стоял оцинкованный бачок с крышкой и краном, рядом – кружка, такая же оцинкованная и довольно вместительная, пожалуй, на все пол-литра. Захотелось пить. Владимир подошёл, взял кружку, а она, вырвавшись из руки, покатилась на пол, привязанная к табурету цепью. Владимир поднял пленницу, обтёр её рукавом и осторожно поставил на место. Пить расхотелось. Подобного сочетания бака и кружки он не мог предположить и не сразу понял, что, не будь этого, кружку давно бы уже умыкнули. Что ж, русские, оказывается, тоже практичные люди, во всяком случае, хорошо знают и учитывают особенности русского характера.
- Ну, что там? – встретил его вопросом Марлен, пытливо вглядываясь в лицо друга. В его срывающемся тихом задушенном голосе слышались одновременно и тревога, и любопытство, а ещё – испуг, такой же, как был за решёткой вагона-тюрьмы. Он поминутно оглядывался и отстранялся, сколько возможно, от сидящих рядом, почему-то боясь быть ими услышанным.
- Где там? – ответил вопросом на вопрос Владимир, не понимая тревоги Марлена, а тот всё смотрел на него, не отрываясь, неподвижными округлившимися глазами с расширенными зрачками. Лицо его было неестественно серым, без кровинки, будто он один видел надвигающуюся опасность, и только на тонкой мальчишеской шее сбоку хорошо видна была чётко пульсирующая вспухшая синяя вена, старательно проталкивающая кровь к застывшему от страха мозгу.
- У вагонов тех, где ещё? – почти прошептал Марлен и снова уставился филином в глаза Владимира, пытаясь больше угадать, чем услышать. Что-то случилось здесь, пока Владимир спасал сына, что-то такое, что привело Марлена в то же состояние, что и за решёткой. Что же?
- Ты что? Не знаешь? – недоверчиво спросил Марлен.
- Нет, - подтвердил Владимир. – Я ходил в город, только что вернулся, - соврал он. – А что же случилось?
Незаметно для себя встревоженный Владимир тоже перешёл на шёпот и переадресовал вопрос обратно:
- Ты ходил туда, что ли?
Поверив Владимиру, Марлен несколько ожил, приятно сознавая, что он владеет информацией, которая не будет безразлична попутчику. И страх немного отступил, потому что не подогрет чем-то новым, не расшевелён, затаившийся в ожидании. Пусть дружок попереживает в незнании, в неведении. Марлен ещё раз огляделся, теперь уже пошире, потом поднялся.
- Пойдём наружу, там расскажу.
Подхватив меньший из своих чемоданов, мешок и тросточку, он, не церемонясь, расталкивая стоящих и наступая на сидящих и лежащих, резво пошёл к выходу. Владимиру ничего не оставалось, как привычно взять оставшийся большой чемодан и поспешить в образовавшийся проход, не отвечая на матерщину и проклятия, несущиеся вслед и достающиеся, как всегда, последнему. Как-то ненароком подумалось, что не слишком ли много скопилось у него чемоданов перед посадкой, и как же он с ними справится, имея всего две руки. Что-то надо придумывать, чтобы вещи попали в вагон вместе с ними, не оставшись и не затерявшись. Помощи от Ольги и Марлена ждать не приходилось. Ладно, как-нибудь. Все мысли у него здесь, в России, стали какие-то недодуманные, оборванные, никогда он себе этого не позволил бы там, в своём Берлине. Как можно без заранее обмозгованного плана?
На выходе Марлен опять огляделся, только потом перешагнул порог и сразу же устремился за угол, закрывающий их от и так не видимых страшных вагонов. Спрятавшись, таким образом, от тех, о ком он хотел рассказать, Марлен резко остановился и, как обессилев, бросил свой чемодан на землю и так же резко повернулся к идущему вслед другу.
- Варьке – каюк! – выкрикнул он как пролаял.
- Что? – не понял Владимир. – Какой каюк?
Слово ему было совершенно незнакомым, но в резкости и краткости его он отчётливо услышал безысходность и угрозу, клёкот ворона.
- Убили Варьку! Ты что? Не понимаешь? – не говорил, а кричал Марлен.
Горло перехватило спазмом, резким и удушающим, поднявшимся откуда-то от живота и не отпускающим так, что остановилось дыхание, в глазах замелькали точки, а ладони вспотели, ручка чемодана стала влажной и неприятной. Он осторожно поставил чемодан рядом с маленьким, легонько вытер ладонь о галифе, забыв о платке, спросил глухим голосом, с трудом ворочая языком в сухом от спазма горле.
- Ты откуда знаешь?
Марлен зло ответил:
- Все знают, кроме тебя!
Он, не жалея, рассказал такое, а тот ещё сомневается. Обидно!
- Шофёр ихний рассказывал, - снизошёл он, наконец, до источника страшной новости. – За пивом пришёл, там ему дали ерша, он и раскололся.
Что такое «дать ерша» Владимир не знал, но важно, что источник информации вполне надёжный. Значит, нет Вари, матери Вити и несостоявшейся жены Владимира? Марлен продолжал рассказывать тихим голосом, часто переходя на шёпот, хотя вокруг них никого не было.
- Как ты ушёл, сначала всё бегал и кричал майор-интендант. Говорили, что у него мотоцикл спёрли. А потом выстрелы забабахали очередями из «калашника». Все поприжались, затихли, войной напуганные. Хотя она и кончилась, а помнятся нежданные выстрелы. Но недолго они были. Затихло снова. Я ещё тогда подумал, что неспроста, верно, наши, деревенские, там прикокнуты. Как в воду глядел. Пришёл мужик с улицы, сел недалече, еле лыко вяжет, нажрался и язык не может попридержать, рассказывает, что девку толстую убили НКВД-шники у вагонов своих. Я сразу и понял, что Варька это. А он дальше рассказывает. Поволокли её янычары лейтенантские…
- Кто? – не понял Владимир.
- Ну, эти, нерусские, волосатые и чёрные, которые у лейтенанта в вагоне сидели. Так вот. Поволокли они её за вагон, сам понимаешь зачем, видно, отдал им её паскудник, сам, небось, тоже испохабил бабу. Хоть и не любил я её, а всё ж жалко, наша. Шофёр говорит, похоже, сделали они её втроём, зверюги. Только и она их сделала. Извернулась как-то, ухватила автомат, силища-то у бабы была, сам знаешь, и полоснула по всем троим, уложила рядышком за милую душу. Полосовала, пока диск не кончился. Тут пацан прибежал этот, что загорал тогда, забыл, как его…
- Кравченко, - подсказал Владимир.
- Во, во. На пацана, видать, у неё не поднялась рука, а он её и укокошил. – Примолкнув ненадолго, Марлен, сам себя убеждая, сказал ещё: - Кроме Варьки у них там, вроде, никого не было из баб. Да она это, печёнкой чувствую, кроме неё никто так не смог бы, не стал бы. Только эта дура, знаю, а всё равно как-то боязно. А вдруг не она? Пускай бы она. А то накапает на нас со страху, не уйдём. Ты как думаешь?
Иудский вопрос из уст перепуганного младенца в офицерской форме, только нюхнувшего запаха войны и не успевшего научиться подавлять страх. И всё же: что лучше? Если правду, то прав Марлен. Лучше быть Варваре убитой так, быстро, почти без боли и вовремя для себя и для них. Только не для Вити. А может и для него. Неизвестно, как бы он отнёсся потом к матери, падшей хоть и не по своей воле и упрятанной за решётку на долгие годы как враг народа. Стыдился бы, наверное, чурался, прятался от неё, он-то ведь будет нормальным членом русского общества с узаконенными и привычными нравственными правилами, если они возможны вообще для славян хоть в каких-то выражениях.
- Вероятно, она, - согласился Владимир с большим желанием, чтобы они с Марленом оказались правы в догадке.
- Я и не сомневаюсь, - вопреки себе же быстро согласился Марлен, - а всё же: вдруг не она? Когда взяли их, я и не страдал больно об этом. Взяли и взяли, не меня же! А теперь, когда узнал, что её чпокнули, что-то во мне зашевелилось, пугаться стал. И не узнаешь сразу, а то перестал бы маяться.
Он не добавлял, что ему очень хочется, чтобы Варя была убита там, за вагонами, и опасность, которая вдруг стала темнить его мозг, ушла. Не добавлял, но и так всё было ясно.
- Мучайся вот теперь: её или не её, - с досадой сказал он.
- Не мучайся: её, - успокоил Владимир.
Он-то точно знал, что Варвару, потому что был уверен, что только она не пожалеет жизни на отмщение за поругание и не сможет жить нормально после унижающего насилия. Владимир взял ненавистный чемодан и позвал:
- Пошли. Я тут с женщиной познакомился на площади. У неё двое детей, и я обещал помочь ей сесть в поезд. Так что со своими чемоданами тебе придётся управляться самому.
Марлен недовольно сморщился, хотел что-то возразить, но Владимир не дал.
- Пошли. Познакомлю. Тебе она понравится. Дети у неё – мальчик и девочка, почти одногодки, - подчеркнул, стараясь, чтобы эта мысль сразу же плотно засела в слабой памяти дружка, и пошёл, не оглядываясь, к Ольге, которая возилась с ребятишками, усаживая на чемодан и что-то вкладывая в ладошки.
- Вот, привёл, - сообщил он, подходя к ним и коротко указывая свободной рукой на подошедшего следом своего неудачливого попутчика. Другом его считать уже не хотелось: слишком разными они оказались. И если Марлен не видел и не чувствовал пока отчуждения своего будущего гостя, то это объяснялось неустойчивостью и лёгкостью его характера, позволявшего быть в обществе всё равно с кем, когда и сколько и расставаться так же легко, как и встречаться. В душе его не закреплялись встречи и не саднили расставания. Для Марлена жизнь была открытой книгой без постскриптумов и сносок. Он и читать-то её не успевал, только переворачивал страницы да смотрел интересные картинки. Такой уж в него вложили характер отец с матерью да бог, если успел сделать это. Многие же ходят недоделанными Всевышним, он всё чаще не успевает, иначе не было бы таких, как Фюрер, Гевисман, Шварценберг. Владимир почему-то сейчас, когда они оказались втроём, осознал, что Марлен ему не только
