первого дня нашего знакомства мы полюбили друг друга. Понимаешь? Это было как удар грома!
Мальчик некоторое время шёл рядом молча. Он думал о неоднозначности, что же это есть в данном конкретном случае?
- А… а этот? Ну, из тира? – мальчик покраснел и решительно сказал, - Только не увиливай, ладно? Я же не собираюсь критиковать тебя или … ну, осуждать.
Она нескрываемо изумлённо глянула на него.
- Мальчик мой, да ты у меня почти взрослый!
- Да ну тебя, мама! – досадливо воскликнул сын. - Что я, дурак что ли! Ты лучше ответь, а то я буду думать что-нибудь не то. А зачем!
- Правда. А зачем? Раз уж этот человек вошёл теперь и в твою жизнь!
- Ну? – выдохнул мальчик.
- Не знаю, как и сказать. - С лёгкой насмешкой произнесла мама.
- А если прямо? – подсказал сын.
Его мама вдруг как-то бесшабашно расхохоталась. И, продолжая смеяться, шёпотом взахлёб выкрикнула:
- Не получится! Я буду кривить если не душой, так словами! Критиковать и осуждать меня можно, но не за то, что вертится на твоем языке! Ты своим вопросом поставил меня в тупик. Я не знаю!
- Не знаешь?! – удивлённо, обиженно-нетерпеливым тоном переспросил мальчик, - Так не бывает!
- Бывает! Ещё как бывает! И каково его отношение ко мне, тоже не знаю! Полагаю, оно не очень благоприятное!
Потом, успокоившись, она как-то буднично, едва заметно вздохнув, продолжила:
- Одно могу тебе сказать, мой милый мальчик, если тебе так уж это надо, - она вдруг помрачнела, отошла от себя смеющейся. - Да, точно чувствую и знаю одно, этот человек - моя ненависть и, - она слабо дрогнула губами, - моя боль…
***
На следующий день, возвращаясь из школы, мальчик увидел на скамье возле своего подъезда всё того же мужчину из тира. Тот сидел, привалившись к спинке скамьи, и то ли дремал, то ли просто прикрыл глаза, нежась в лучах ласкового весеннего солнца. Мальчик взволновался. Он весь предыдущий вечер, всю ночь – а это уже в каких-то странных снах, - и всё утро думал о вчерашнем дне и об этом человеке.
Прошмыгнув мимо, огорчившись своей поспешности и страху быть замеченным этим человеком, мальчик от всей души пожелал, чтобы этот мужчина на самом деле дремал и не видел его, и не слышал шагов его. На максимальной скорости он взлетел вверх по лестнице на свой четвёртый этаж.
- Он что, хочет от меня пулю в лоб? Этот неудачник никогда не войдёт в мой дом! – свистящим шёпотом выговорила его мама. У неё так хищно оскалился в улыбке рот, что увидь он такое два дня назад, с ним бы приключилась истерика на манер тихого помешательства. Его изящная, хрупкая и милая мама яростно глянула на него, будто это ему она желает пулю в лоб!
Прерывисто дыша, мальчик обескуражено смотрел на неё. Она на самом деле злится или играет, изображая из себя разозлившуюся суперменшу? Но, во всяком случае, он не испугался и несильно удивился, так как после вчерашнего дня поднаторел в своих чувствах. Он с вызовом сказал ей:
- А может, он просто пришёл пообщаться с бывшей сотрудницей!
Сказал и встретил скептически насмешливый, жестковатый взгляд досадующих маминых глаз.
- Наши отношения с этим человеком не включают в себя походы в гости друг к другу.
- Он что, - сбавив тон, спросил мальчик, - совсем нежелательный, да?
- Ты романтик. – Неожиданно мягко произнесла мама, - Вот в чём беда. Ты ведь, наверное, в уме нарисовал этакую романтически благородную красивую картинку? Душу что-то щемит, и что-то сладостно грустно поёт? Да?
Мальчик что-то невнятно возразил в ответ и обиженно сказал:
- Он же сидит там! Наверное, ему, - всё неувереннее говорил он, - плохо, вот он и пришёл. А, в общем, я не знаю!
- С этого и начинать надо было!
- Мама! – запротестовал мальчик, - Я начал с того, что он сидит там! Посидит и уйдёт! Раз уж не зашёл, значит, стесняется, а ты злишься! Меня, думаю, он и не заметил! Так что надежды на то, что я скажу тебе, что он там сидит, и ты к нему выйдешь, у него нет!
Мама молча смотрела на сына, потом вдруг обидно для него фыркнула тихим вкрадчивым смешком.
- Ты полагаешь, что он тебя не заметил?
- Он сидел с закрытыми глазами!
- Да хоть с завязанными!
- Почему?! – в отчаянии воскликнул мальчик.
- Потому что, если ты не будешь видеть, слышать, ощущать всё всеми своими органами чувств, в любом состоянии, там, - она вкруговую махнула рукой, - ты погиб! Других туда не берут! И он бы ТАМ, - теперь уже голосом она выделила это слово, - не выжил, если бы не замечал всего до мельчайшего штриха вокруг себя и дальше, шире!
- Да? – задохнувшись, будто это он сам так страстно произнёс эту тираду, раскрывающую особую, какую-то необыкновенную жизнь, да при этом ещё и бежал куда-то вверх, спросил мальчик, глядя на мать загоревшимися глазами.
А она, от его вдохновенного «да», от его потрясённых, жадных глаз, словно протрезвела, и пожалела о своем срыве.
- Да. – Уже спокойным, будничным тоном ответила она, будто речь идёт о чём-то заурядном и повседневном. Пожала плечами – подумаешь, дело какое!
Но подобным действом не отвлечёшь, не прикроешь. Этим контрастным переходом от страстности к будничности она только подлила масла в огонь! Пережив момент обиды, внезапной приземлённости, почти ощутимо созданный его мамой, сын, вновь загораясь, принялся дотошно выпытывать у неё, что да как! А потом как обухом по голове – а ведь тот человек, из-за которого у них разгорелись такие дебаты, сидит в ожидании на скамейке, дремлет, а, может быть, уже и ушёл, не дождавшись, потеряв надежду! Ну, разве так можно? Мальчику вдруг всё представилось необычайно трагичным, и голос у мамы такой устало терпеливый, будто отвечает она ему из вежливости, а на самом деле ей тяжело на душе. Он устыдился своих расспросов, разочаровался в чём-то ему неизвестном, и, соответственно, опечалился. Жалость и обида затопили его, весь восторг улетучился, дрожь улеглась. А ведь всё это едва не убило его, иносказательно, конечно! У его мамы так пренебрежительно кривились губы, когда она говорила о незаметном, так она была снисходительна к расспросам своего мальчика, его азарту!
- Я есть хочу. – Сказал мальчик.
- О! – воскликнула мама. – А ведь ты меня заговорил, глупый мальчишка! Ты же с утра ничего не ел! Обед уже остыл!
Топот множества бегущих детских ног в подъезде, возбуждённые крики, трели звонков и стуков в двери, остановили их в коридоре на полпути в кухню.
- Что это? – мать с недоумением оглянулась на мальчика.
Он с не меньшим недоумением пожал плечами. Звонок в их собственную дверь, несмотря на все подготовительные звуки, застопорившие их в ожидании чего-то непредвиденного, заставил обоих вздрогнуть.
- Там! Внизу! – Девчушка в берете набекрень, с носом, испачканным в песке, тыкала малюсенькой ручкой вниз по лестнице. Глаза круглые, дыхание на пределе. За её спиной мельтешила разномастная группка местной ребятни. Часть из них во всю трезвонила и стучала в двери соседей. Но открыта была пока что только их дверь.
- Ну, и что же там? – как можно спокойнее спросила женщина, ободряюще внимательно, с мягкой улыбкой глядя на ребёнка.
- Там дяденька! Он умер! – выпалила девочка, от избытка чувств вытаращив глаза ещё больше.
- Что?
- Он так сидит! Он сполз!
Вся масса детей сосредоточилась возле их двери.
- Руки... руки вот так, как... как не его! Голова – вот так назад, а глаза открыты и не мигают!
- Он холодный!
- Да! Вот коротышка, он смелый, он потрогал!
Толпа словно выдавила из себя коротенького, крепенького и щекастого мальчишку в очках. Он предстал перед взрослой тётей во всей значимости происходящего.
- Я сначала так боялся! У него глаза открыты! – мальчишка указательным пальцем поправил очки на переносице. Синие, громадные через толстые линзы, глаза смотрели не по возрасту сурово.
- А потом потрогал руку.
- А потом щёку! – дружно прокричали возбуждённые детские голоса.
- Холоднющие! – громко резюмировала девочка, позвонившая в их дверь.
Только море этих детских глаз, устремлённых с надеждой и верой на женщину, принудили её не делать никаких резких движений, не издавать никаких отчаянных, пугающих звуков. Но её качнуло, правда, еле заметно, а где-то в ней самой грянула страшная музыка – какофония визжащих скрипок и ревущих труб.
Её сын первым ринулся вниз по лестнице.
На улице их окатила весенняя, послеполуденная теплота, мягкая игра света и тени в нежно зелёных листочках кустарников, деревьев, пробивающейся травы на огороженном газончике под окнами дома. Скамейка, выкрашенная под стать траве в зелёный цвет, утонула в окружении этого весеннего фейерверка. Состояние радости и неги, если бы не обмякшая фигура человека на скамье. Глаза на мертвенно бледном лице и впрямь открыты. Они были пусты и безжизненны, как и весь он сам - полулежал, съехав вбок, руки свесились, кисти беспомощно покоились на сиденье скамьи, голова на спинке скамейки тоже склонилась вбок лицом чуть вверх, как будто человек собирался рассмотреть что-то в ветвях над собой, а может быть, его интересовало одно окно, он поднял голову, и в этот момент что-то произошло.
Женщина остановилась рядом и замерла, наклонившись над неподвижным телом. Дети столпились за её спиной, в недетском напряжении ожидая от неё каких-то волшебных, чудодейственных, недоступным маленьким человечкам действий, страстно надеясь, что они ошиблись в своих предположениях, и что взрослый человек сейчас скажет им об этом. Какое радостное облегчение охватит тогда их юные души!
- Эй! Третий! – негромко позвала она, напряжённо вглядываясь в его лицо. Осторожно, словно она стала такой же боязливой, несмышлёной девочкой, как стоящие за её спиной дети, коснулась своей рукой его руки и медленно отняла свою руку. Недоверие и страх – вот два основных её чувства в данный момент. И боль от незавершённости. Она оглянулась на детей, поймала испуганный ожидающий взгляд сына.
- Да? – шёпотом спросил он.
- Н-не знаю. – неуверенно, как никогда в жизни, ответила она. Кто-то из детей за её спиной, видимо, самый чувствительный, отчаянно всхлипнул. Она круто развернулась к детям.
- Нет, нет! Он жив! Наверное, ему стало плохо. Вот и всё! С кем не бывает!
Такие слова требовали соответствующих поступков. Дети придали ей решимости, хотя впервые во взрослой жизни её пугал мёртвый человек. Но она не могла обмануть ожидания детей, надо было что-то делать, как-то успокоить их! Отвлечь!
Она мягко, но уверенно, взяла его голову в ладони и – тут её снова словно ударило, так поразил её холод и очень явственное ощущение безжизненности, предметности, сразу же, при первом прикосновении, возникшее в её пальцах - плавно развернула к себе лицом. Страшновато стало от глаз, тусклых, которые даже не смог заставить блеснуть солнечный луч, пробежавший по лицу. Какое-то время она делала всё как в тумане. Вдвоём с сыном они посадили человека ровно. Она взялась нащупывать пульс. Дети с надеждой следили за её манипуляциями. Сердце бешено колотилось. Вызывать скорую помощь или нет? А зачем!!!
- Ну, почему! Почему? – в отчаянии шептала она, касаясь сначала пальцами, потом губами его виска, а потом артерии на шее. Ее губы сейчас были диагностическим инструментом. Нет, нет и нет, холод ещё не тот, не глубокий, утешала она себя, просто не привычные тридцать шесть и шесть!
Толпа детишек и её сын с замиранием сердца следили, чем закончится подобное обследование.
