получил по большой кружке сверхгорячего молока с большой ложкой мёда, а Сашке, как тот ни упирался, досталось три. Когда напились чаю и отдышались, Владимир обратился к националисту, нахлебнику местного русского народа:
- Поел?
- Угу.
- Будешь отрабатывать.
- Мне тяжёлая физическая работа противопоказана. Могу думать и то только до ужина.
- Ничего, не надорвёшься. Пока подумай, где нам закрепить антенну для радиоприёмника.
Сашка вскочил.
- У вас появился радиоприёмник?
- Целая радиостанция, - похвастал хозяин.
- Чего мы тогда медлим? У меня и кабель телефонный есть – целая армейская катушка. Годится?
Через полчаса усилиями нетерпеливой молодёжи антенна была подвешена на ближайших деревьях и спущена на крышу дома, радиоприёмник распакован и по настоянию владельца установлен для общего пользования на отдельном столе в кухне, антенна, заземление и электричество подсоединены, и надписи к ним на немецком языке изучены и сообща переведены. Настала торжественная минута.
- Сергей Иванович, включайте, - предложил Владимир хозяину открыть радиоокно.
Тот осторожно щёлкнул выключателем. Вспыхнула шкала, осветившая сближенные торжественно-счастливые лица трёх разноплеменников, объединённых ожиданием радиосвидания с общим миром. Сергей Иванович чуть увеличил звук, опасаясь испортить дорогостоящую игрушку, и тут Сашка не выдержал, ухватил ручку плавной настройки и, заставив хозяина отстраниться, повёл стрелку по шкале, впустив в притихшую кухоньку на северной окраине оживающего после войны Минска радиошумы беспокойной Европы. Заполняя небольшое помещение, пропахшее едой, помоями, печной гарью и мужским потом, они с непривычки давили на ослабленные уши, вызывая невольную гримасу довольной улыбки. Сначала услышалась шипяще-скрипящая польская речь…
- Вечно они влезут вперёд всех, - недовольно сказал Сашка и убрал поляков из кухни.
Потом ворвались не по сезону разухабистые «Валенки» в исполнении русской любимицы Руслановой.
- Оставь! – попросил старший.
- Потом послушаем, - отказал Сашка. – Надо сначала узнать, где какие станции.
- Там же написано! – рассердился на самоуправство младшего старший, к тому же хозяин.
- То было верно до войны, - не уступал радиозахватчик.
И вдруг:
- Es ist ein schooner Abend. Wie geht es Jhnen?
Владимир невольно схватил Сашку за руку и чуть было тоже не попросил остановиться.
- Чего ты? – повернулся тот к нему.
- Крути дальше, - с трудом разжимая губы, выдавил Владимир не те слова, мысленно согласившись с тем, что вечер прекрасный, но живёт он, всё же, неважно.
Наконец, прорвалась «беларуская мова»:
- Добры вечар, громадзяне. Передаём апошние паведамления.
- Наши! – заорал ликующий националист. – Ура!
- Заткнись! – умерил пыл «нашего» Сергей Иванович. – Чего орёшь громче радио?
Поняв, что сегодня Сашку от приёмника не оторвать, Владимир поднялся.
- Вы наслаждайтесь, а я пойду спать.
- Я, пожалуй, тоже, - по той же причине присоединился хозяин.
Сашка, даже не оглянувшись на уходящих друзей, молча, сосредоточенно слушал пьянящие звуки национального детского лепета.
Когда глубокой ночью Владимир встал по нужде, то друг спал, неудобно положив голову щекой на стол у тихо разговаривающего, поющего и играющего радиоприёмника, и чему-то улыбался. Владимир не стал его тревожить, опасаясь спугнуть целительный сон.
- 3 –
Владимир пел. Поскольку, кроме военных нацистских маршей, он ничего не знал, то пришлось петь русскую «Катюшу», половину слов которой тоже не знал, вставляя взамен всем понятные «там-там, тара-ра, там-там». Студебеккер пел лучше, ровно и уверенно, не пропуская ни слова, постукивая рессорами и кузовом на выбоинах насыпного гравийно-щебёнистого шоссе, ведущего в далёкую и пугающую столицу России. Но ему туда не надо и не хочется, а хочется и надо в обратном направлении. Сегодня он снова верил, что время возвращения не за горами.
Верилось ещё и потому, что было по-настоящему осеннее утро. Прохладно-лучистое солнце заливало всё вокруг, вспыхивая бриллиантами на мокрых ещё низинных травах и оставляя часть себя в желтизне листьев берёз и осин и в розовой красноте жадных листьев клёна. И только сосны и ели равнодушно встречали любое время года.
Он торопился, собираясь сегодня же вернуться назад. В кузове немузыкально звякал расчленённый орган из длинных водопроводных труб, высовывающихся за задний борт на полтора метра.
Загрузиться, как обычно у русских, удалось не сразу. Когда он, приехав на мясомолочный комбинат точно к восьми, с трудом разыскал в одном из барачных цехов базарившую с подругами кладовщицу, та взъерепенилась, заблажив ни с того, ни с сего, что у неё не десять рук и, почему-то, не двадцать ног. Но он, наученный опытом, не отступал, предупредив, что больше пяти минут ждать не будет и уедет. На что толстая баба, окончательно распоясавшись, проорала, чтобы катился к чёртовой матери, не ожидая. Так он и сделал.
На автобазе главный механик, Алексей Игнатович Поперечный, которого шофера и работяги стали называть, вместо «врио», ври-механиком, выслушав жалобу шофёра, зло чертыхнулся непонятно по чьему адресу и, дозвонившись до мясомолочного директора, объяснил, что шофёр в стычке с кладовщицей прав, поскольку дорога длинная и опасная, и надо успеть доставить груз в светлое время суток, а ещё, что водитель хорошо известен в органах безопасности, где недавно получил орден, о чём напечатано в газетах. Положив трубку, ври-механик ухмыльнулся, довольный своей сообразительностью, и пообещал Владимиру, что теперь-то мясомолочники встретят его у проходной.
И оказался прав. На подножку вскочил мужчина в новенькой распахнутой телогрейке и показал, куда ехать. Там уже ожидали заплаканная кладовщица, очевидно, получившая неприятное вливание от начальства, и двое грузчиков. Сама погрузка не заняла и пятнадцати минут. К сидящему в кабине Владимиру подошла зловредина, тяжело поднялась на подножку, подала накладную и по-женски последовательно облаяла на прощанье:
- Ну, и гад же ты!
Взбешённый наглостью противной бабы, Владимир приоткрыл дверцу, столкнув кладовщицу на землю, и пообещал:
- Я напишу на вас в органы жалобу за злонамеренное вредительство на производстве, - и стронул машину с места, но, не проехав и десяти метров, вынужден был резко затормозить перед баламутной женщиной, бросившейся прямо на радиатор.
Она бегом обежала крыло, резво вскочила на подножку и со злыми слезами на глазах взмолилась:
- Прости. По дури я. Не пиши бумаги, ладно?
Он, не отвечая, снова столкнул её дверью на землю и, надавив на газ, рывком сдвинул машину и покатил на выезд, морщась от омерзения, будто вымазался в говённой смеси наглости, подлости и страха. У русских чем мельче начальник, тем труднее сдвинуть его с места. Толчком для их активности является не дело, а окрик или нагоняй сверху, который воспринимается как обычная деталь организации труда.
Постепенно ложка дёгтя растворилась в бочке мёда, и он запел.
Полотно дороги было относительно хорошим, мотор студебеккера работал без сбоев, погода просто радовала, то и дело попадались встречные машины, уклоны позволяли поддерживать скорость в пределах 60 км/час, а иногда и больше, и Владимир надеялся, что в синусоидальной судьбе он выбрался на горб. Иногда только, когда дорогу с двух сторон тесно сжимали глухие затемнённые боры, невольно охватывала тревога, и он, внутренне сжимаясь, оглядывался по сторонам, стараясь предупредить нападение лесных бандитов. Но ветхозаветный лес скоро отступил, освобождая дороге весёлые поляны и опушки с теряющими листву кустарниками и пожухлыми цветами, среди которых то и дело вспыхивали ярким синим цветом стойкие васильки.
Вдоль придорожной телефонно-телеграфной линии валялись брошенные провода, которые были бы немедленно подобраны и использованы в дело, если бы дорога шла по Германии. Владимир долго глядел на них, потом остановился, вытянул приличный кусок и накрепко обвязал концы труб, чтобы не бренчали и не рассыпались на неровностях и поворотах дороги. Как ни жаль оставлять брошенные провода, но большего ему не надо.
Скоро должны быть, как их там… Он вытащил из бардачка во много раз сложенную старенькую довоенную административную карту Белоруссии, снятую утром со стены у Сашки. Не выспавшемуся националисту, оглушённому ночными радиошумами, было всё безразлично, тем более что он собирался в больницу, и это ещё больше удручало.
…Смолевичи. Деревянное село появилось из-за поворота неожиданно, и ничем не отличалось от других, медленно и трудно избавляясь от пожарищ и разрушений.
На выезде из села его остановил какой-то плотный широкоплечий и широкомордый мужик в старой телогрейке, заношенных галифе и стоптанных кирзачах. Рядом с ним стоял кто-то плюгавый и скрюченный, замотанный в полудетское пальтецо, перевязанное цветным матерчатым кушаком, и в два платка, верхний из которых перекрещивался на груди и был завязан сзади. Из-под пальто до щиколоток доходило серое полотняное платье, обшарпанное и грязное по подолу, а ноги закручены в портянки, удерживаемые пеньковыми верёвками, и вставлены в расшлёпанные лапти.
- Слухай, довези старуху до Жодино, - попросил мордатый.
Живой свёрток, слегка распрямившись, поднял голову, и Владимир увидел на пергаментном лице, состоящем сплошь из складок и морщин, живые голубые глаза, весело глядящие на шофёра.
- А потом куда я её дену?
Почувствовав слабину, мужик заторопился:
- До четвёртой хаты справа довезёшь и высади. Далее сама добредёт: у ней там сын живёт. А? На, цябе, - он протянул через окно замусоленную пятёрку, давно потерявшую свой первоначальный синий цвет.
- Не надо, - великодушно отказался шофёр. – Давай, грузи, стоять некогда, - и открыл дверцу пассажира.
Провожатый подхватил мумию под мышки, переставил сначала к кабине, потом на подножку и попросил:
- Дапамаги, сябр.
Владимир подвинулся, снова увидел совсем не старческие глаза, ухватился за пальто, и они вдвоём втянули свёрток в кабину.
- Ты уверен, что она доедет? – с опаской поинтересовался шофёр.
- Тебя переживёт, - почему-то зло пообещал мордоворот и облегчённо вздохнул, избавившись от долгожительницы. – Дзякую. Дай боженька цябе добрага пути, - и быстро ушёл, наверное, побоявшись, что сердобольный водитель передумает.
Старушенция поёрзала на сиденьи, устраиваясь в углу, и затихла, держа в голубом поле зрения приютившего шофёра.
- Добры дзень, парубок.
Владимир не сразу и сообразил, что мелодичное девичье приветствие вылетело из старушечьего рта с проваленными внутрь из-за отсутствия зубов губами.
- Здравствуй, - ответил он, с интересом приглядываясь к пассажирке, когда позволяла дорога. – Домой, к сыну едешь? Зять провожал?
- Не… сын.
- У одного погостила, к другому едешь?
- Не… гэта яны мяне перепихиваюць без задержки, думаюць, можа памру у другога, мороки ня будзе.
Старуха разговаривала на настоящем народном языке, и Владимир, не все слова понимая, догадывался о сказанном по смыслу, жалея, что рядом нет Сашки. Она тихо и ехидно засмеялась-зажурчала.
- А мяне ещё жиць да жиць – старшого, что выпихнул, переживу.
- Так уж и переживёшь? – подначил Владимир, настраиваясь на весёлый дорожный разговор. – Бог шепнул, что ли?
-
