Ён, - серьёзно ответила старуха. – Папироску дай, у цябе есць.
Старуха угадала: у Владимира на самом деле были, как обычно, в заначке две пачки пароля для русской души.
- Не вредно тебе? – он достал «Беломор» и подал ей.
Древняя курильщица тонкими жилистыми пальцами с восковыми чистыми ногтями умело вскрыла пачку, выстукала папиросину, попросила огоньку, смачно затянулась и, перегнав мундштук в угол морщинистого рта, объяснила.
- Не… в голод, бывало намнёшь унукам апошнюю бульбу с кожуркой в кипяточке, а сябе сунешь закрутку в рот, и есть не хоцца. Табачок-то сам везде растёт. Я и цяпер ем раз в три дни, а то сыновья с жонками злобятся. Оно и правда: зачем кормить, кали не працуешь? Выпрашу али сворую у унуков табачку, и ладно. Чай вельми люблю, но даюць жиденький. Ты не куришь, - почему-то догадалась она, - зачем тады папироски маешь?
- Для тебя, - засмеялся Владимир и не успел согнать шутливую улыбку, как лежавшая рядом с бабкой початая пачка «Беломора» исчезла в рукаве пальто.
- Дзякую, унучок. Дай цябе боженька добраго здоровья.
- Сколько же тебе лет?
- Не ведаю, - засохшая от долгих лет мумия пожевала беззубым ртом, спрятанным в крупных поперечных складках и морщинах, но так и не сосчитала. – На сяле у жанчин апасля сорока годов няма. У першую германскую у мяне унуки были, у гражданскую – сыны воевали, сейчас есць, гуторят, и правнуки, и праправнуки, а можа – и прапрапра… ня ведаю. Я рокив не считаю, пусть за меня бог считает, ему надо, чтобы я жила. Вот и терплю. – Божья терпеливица лихо, щелчком, выкинула потухший окурок за окно. – Жицця – гэта церпенье и церпенье. В древних преданиях написано, что немощных стариков убивали, чтобы не суетились под ногами у молодых, не мешали им жить. Кольки разов своим гуторила: Убейте! А они матерятся, сама, гуторят, сдохни. Ненавидят, что долго живу. Самой убиться нельга: самый страшный грех. Ночью стану у пасцели на каленки и молю бога, чтобы забрал хотя в рай, хотя в ад, да что молитва? Она не богу нужна, а молящему. Бог суетных слов не слышит, он душу слухает и ей отвечает. А у мяне душа не устарела як тело, не то, что у сынов.
Судя по молодым глазам, старуха не врала: глаза – зеркало души.
- Ты – немец.
У Владимира от неожиданности дёрнулась нога на акселераторе, и железный друг, словно подстёгнутый, обиженно взвыл и тоже дёрнулся, не заслужив грубого обращения водителя.
- С чего ты взяла?
- Я ведаю, и усё.
Напуганный неожиданным разоблачением Владимир сопротивлялся:
- Откуда ты ведаешь, когда я сам не знаю?
Захолустная прорицательница улыбнулась, собрав морщины в невидимых углах безгубого рта.
- Не злобись. Ты добры немец, не ворог.
Владимир никак не хотел поверить, что разоблачён, и кем? Как она догадалась? Сердце обеспокоенно рвалось наружу.
- Як Витёк.
- Кто? – он вынужден был сбавить скорость, чтобы справиться с управлением одеревеневшими вдруг руками. Бедное сердце совсем вышло из повиновения.
- Офицер немецкий. В сяле на постое с командой был. Добры. Ребятишек цукерками угощал.
Неужели Виктор через эту старуху-мумию напоминал ему о себе, а значит, и о сыне?
- Ап-чхи! – звонко чихнула старушенция, и сама себя поздравила: - Будь здорова! – Потом ещё: - Ап-чхи! – и снова: - Будь здорова!
Владимир, успокаиваясь, нервно рассмеялся:
- Чего это ты сама себя поздравляешь?
- Более некому. А здравие старой, ой как, нужно!
Не глядя на неё, боясь встретиться глазами, он жёстко произнёс, внушая не то, что думал:
- Никакой я не немец, ясно?
- Ну и ладно, - легко согласилась бабуля. – Будь, кем хочешь. Когда ко мне бабы приходят пытать судьбу, я николи не говорю о дурном. От него, як ни берегись, не свернёшь, так пусть лепш случится ненароком. Скажу тильки о добром. Яго ожидаючи, душа радуется.
- Так ты предсказывать умеешь?
- Бог сподобил. Ён моими устами извещает, кали захочет.
- Предскажи мне, - в шутку попросил он, надеясь услышать какую-нибудь галиматью, что развлекла бы и развеяла случайную догадку о немце.
- Лаяться не будешь?
- Обещаю. Ещё и второй «Беломор» получишь, - Владимир вытащил и положил рядом с собой оставшуюся пачку папирос.
- Тады останавливай, - приказала сельская прорицательница.
Владимир послушно подрулил к обочине и заглушил мотор. Носительница божьих уст поёрзала как улитка, подвигаясь ближе к желающему заглянуть в будущее, взяла иссушёнными, покрытыми тонкой пергаментной кожей, пальцами его руку и настоятельно попросила:
- Гляди мне в глаза.
Он погрузил свой взгляд в голубые перископы и… растворился.
- Подумай, чего ты больше всего жалаешь? – донёсся до затуманенного сознания журчащий голос.
Больше всего хотелось на родину.
- Подумай ещё, может, заблукаешься?
Нет, он не ошибается.
- Тильки гэтага али ещё чего-нибудь так жаж сильно?
Только этого.
Она отпустила его руку, и он как проснулся.
- Ты хочешь вернуться на радзиму, - угадала ведьма.
- Ну? – подстегнул он окриком к продолжению.
Но она не хотела говорить, опять отодвинулась в угол кабины и буркнула:
- Больше ничога ня ведаю.
- Как хочешь, - разочарованно протянул Владимир и, взяв пачку, демонстративно собрался положить в карман.
- Чакай! – остановила судьбоведаница. – Усе хотят ведать правду, а как скажешь, лаются, что оказалась не той, якую ждали.
- Я же сказал: не буду. Говори, что там тебе ещё бог наболтал.
Она укоризненно сверкнула на него синим пламенем, зябко поёжилась и попеняла:
- Не надо так. Зло в цябе на людын копится. Не возвернёшься ты, - и, пожалев, наверное, добавила: - Можа, кады в глыбкой старости.
Оглушённый несправедливым приговором, Владимир зло посмотрел на трухлявую предсказательницу, не веря ни слову, не желая верить, и еле сдерживая себя, чтобы не заматериться по-русски, зло прокричал:
- Зря каркаешь, чёртова перечница. Ещё как вернусь и тебе сообщу в ад. Не верю ни на полслова.
- И правильно, - встрепенулась пра-пра-зловестница, - не верь. Николи дурному не верь. Верь тому, чего чакаешь. Бог – он милостивец, измерив веру и усердие, можа, и поменяет твои карты.
Нет, в милость картёжника он тоже не верил. Верил только в себя.
А тот, кому отказали в доверии, ехидно улыбался, перелистывая тоненькое пока дело подопечного. Убийцей тот уже стал, развратником – тоже, врать научился, вот и гордыня проблеснула со злом, дело осталось за малым. Ничего не скажешь – хорошо ангелица сработала. Оказывается, ломать надо, в первую очередь, веру в себя, а всё остальное сломается походя, и этот божественный постулат будет главным пунктом доклада на сонме. Старушка подвернулась вовремя. Людишки, обманутые, нет, не так – введённые в заблуждение церковниками помимо его воли, убеждены, что ангелы – это легко узнаваемые полупрозрачные белоснежные детоподобные херувимчики, на которых далеко не улетишь, появляющиеся то тут, то там с его вестью. Сказочный лепет! Чиновники, особенно проверяющие и по связям с общественностью, нужны всякие, а стукачи вовсе не должны выделяться из общей массы. Все они могут появиться на земле в любом теле, в любом обличии. Это его тайна. Но он рано радовался удаче с экспериментом.
- Ты прости меня, бабка, - виновато обратился Владимир к предельно съёжившемуся в углу свёртку.
Они снова ехали. Ровный гул мотора успокаивал, и Владимир даже развеселился, не понимая толком, почему так близко к сердцу принял догадки выжившей из ума от недоедания пророчицы. Догадаться-то было немудрено. Ну, кто не хочет вернуться на свою близкую или дальнюю родину? А то, что исключила исполнение желания, так это от обиды, что не отдал папиросы. Тоже ведь человек. Он подкинул к ней обещанный «Беломор».
- Возьми. Не сердись.
- А я не злоблюсь: моё время злобиться ушло, - старушка подобрала папиросы и спрятала в другую потайку – на груди, сверкнув из-под низко съехавших платков голубым миролюбием. – Замёрзла чтой-то.
Показались первые дома Жодино.
- Встречать-то сын будет?
- А ён ня ведае.
На дороге около четвёртого дома справа никого не было. Владимир остановился.
- Приехали. Что дальше?
- Дапамаги выскочить, далее сама дошкандыбаю.
Он вылез со своего места, обошёл студебеккер, проверяя заодно его внешнее состояние, удовлетворённо постукал сапогом по некоторым колёсам, осторожно, чтобы не вывалилась, открыл её дверцу, ещё более осторожно взял её под мышки и, не ощутив веса плоти, поставил божью пушинку на обочину лицом к пустынному дому, не ожидающему дорогой гостьи.
- Ну, топай.
Она послушно зашевелила тяжёлыми лыжами-лаптями, мелко перебирая детскими ножками и расставив локти согнутых рук, словно птица с перебитыми крыльями. Владимир с жалостью и даже с непонятным сожалением, словно расставался с кем-то родным, следил за ней, боясь, что та споткнётся и упадёт. Почувствовав, наверное, участливый взгляд, старушенция остановилась, повернулась к нему всем телом и прозвенела, остерегаючи:
- Бойся пули у спину, обертайся чаще.
И посеменила дальше, навстречу своей отринутой людьми и богом судьбе.
- 4 –
Под впечатлением тревожной встречи с могильной провидицей и своим безысходным будущим Жодино проехал незаметно, на выезде не взял никого из голосующих и, добавив скорости, устремился прочь от несчастливого места. Хотелось скорее добраться до Орши, до третьего, четвёртого, пятого агентов и доказать старухе, что она не права. Унылая дорога покатилась по влажной низине, местами изрытой траншеями, из которых добывали торф, брикеты его сохли по краям, а сами людские выработки заполнились коричневой водой, подёрнутой зелёно-плесневелой ряской. За окнами мелькали порыжевшие стога и скирды, огороженные жердями от скота, который мелкими разрозненными кучками пасся на зеленеющей стерне и в дальних кустарниках. Приближались к Борисову.
Городок, похожий на большую, хаотично построенную, деревню, скоро нанизался на дорогу, разрастаясь в стороны по кривым и узким улицам, на которых виднелись те же, что и везде, следы прошедшей войны. Несколько вдали, за домами, дымили какие-то высокие кирпичные трубы, попадались оштукатуренные строения, некоторые – двухэтажные с небольшими, скорее декоративными, балкончиками, а другие – выжженные изнутри, с зияющими опалёнными пустыми окнами. Деревянный бревенчатый магазин и обязательная придорожная чайная сбоку неширокой пыльной площади, исполосованной тележными колёсами и открывающей вид на властное учреждение с розовым флагом. Неизменные, слоняющиеся где попало, главные городские жители: козы, куры, гуси, утки, а здесь – ещё и индюшки. Потом небольшой спуск к свежевыстроенному деревянному мосту через реку, называемую, судя по карте, Березиной, с раздробленным и расщепленным дощатым покрытием, по которому проезжать надо было медленно и осторожно. Быстро промелькнувшая левобережная, меньшая и более бедная, часть городка, а за ней – всё та же низина с торфяниками, болотцами, мелкими извилистыми мутными притоками, сплошь заросшими тальником, камышом, осокой, серо-коричневая зябь неплодородной земли, а вдали, куда уводила дорога, - леса, леса, леса.
Слившись с машиной воедино, Владимир торопил тандем, отгоняя наваливающуюся тоску. Как-то незаметно оптимистическое солнечное утро сменилось безрадостным пасмурным днём. Бесшумно заморосил холодный мелкий дождь. С натугой заработали дворники, размазывая грязь по
