ветровому стеклу. Он открыл боковое окошко, вдохнул всей грудью свежий влажный воздух, освобождённый от осевшей пыли. Не помогло. Полная неясность будущего, разворошённая бабкиным предсказанием, утомляла и раздражала, лишала покоя и уверенности в том, что он делал для своего спасения. Ему и самому стало казаться, что вернуться на родину не удастся. Зачем тогда стараться? Для кого? Для дяди Янки? Пора, наконец, обстоятельно обдумать и просчитать все возможные варианты навязанного альянса с завоевателями и, по возможности, подталкивать судьбу к лучшему.
Если он удачно выполнит гнусное задание, то возможны, как ни крути, два исхода. Первый по бабкиному сценарию: его принудят к дальнейшей безвозвратной расконсервации оставшихся агентов, а может быть, даже вполне вероятно - к резидентству. При отказе – пуля в спину от такого, как Трусляк, о чём предупредила старая всевидица, или донос в ГУГБ, что маловероятно, поскольку на допросах вся законсервированная немецкая агентурная сеть станет известной русским в таком же объёме, как и американцам. Значит, остаётся только пуля в спину. Не американский ли агент бабуля? При более щадящем втором варианте его могут вернуть в Германию и заставить работать в своей разведке в русском отделе с последующими убийственными командировками в Россию, так как он хорошо знает русский язык, обстановку, освоился с русской жизнью и проверен на надёжность. Хочет ли он этого? Нет! Можно согласиться на знакомую дешифровку, но для неё надо знать язык победителей, да и вряд ли немцу доверят ответственную работу в святая святых чужой разведки. Tertium non datur – третьего не дано, говорили римляне, выбирая между большим и малым злом. Ему тоже, хотя он и не ворог русским, как верно определила провидица, придётся мириться с меньшим. Третий выход, правда, был, но Владимир его напрочь отметал как абсолютно неприемлемый: окончательно смириться с тем, что он русский, и раствориться бесследно в бескрайних просторах России. К лучшему второму варианту добавлялось приличное приложение в виде судьбы сына. Виктор Кранц не зря напомнил о неоплатном долге – Владимир без Вити не имеет права вернуться на родину. После выполнения задания необходима поездка в неизвестный Оренбург, успокоительно звучащий на немецкий лад. Как к этому отнесутся хозяева и захотят ли помочь, рискуя разведчиком? Если нет, то… тогда он не знает, что делать.
Слева в туманной завесе скопившегося в воздухе дождя показалась однорядная, почерневшая от влаги, насквозь промокшая и безлюдная в ненастье деревушка с непонятным названием Крупки. Промелькнул коровник с распахнутыми дверями и пустым жердевым загоном с вымешанным копытами животных тестом из земли с дрожжевой добавкой бродящего навоза, длинный мост с хлюпающим настилом через речку, блуждающую в болотистых берегах, и начался затяжной серпантинный подъём навстречу наступающему тёмному лесу.
На первом взлобке открылась широкая поляна, и на ней у дороги – два танка, столкнувшиеся гусеницами, как будто сцепившиеся зубами. На одном белела поблёкшая звезда, на другом – тоже выцветший белый крест. По туловищам обоих железных чудовищ прошлись широкие языки пламени, оставив чёрные следы, а пушки напряжённо уставились друг на друга. Чуть поодаль застыла ещё одна пара. У немца съехала башня, а у русского были распущены обе гусеницы и зияла в боку дырища с драными краями, из которой когда-то хлестал огонь. Ещё дальше был немецкий танк без одной гусеницы и с оторванным дулом, а русский завалился передом в неглубокий ровик и уткнулся орудием в землю. «Ничья» - с опозданием зафиксировал Владимир результаты давнего кровавого эндшпиля, хотя на войне, сколько бы ни бахвалились полководцы, ничьих и побед не бывает.
Дорога неожиданно спустилась к небольшой речке с низкими обрывистыми берегами, на одном из которых на огромной расчищенной от леса площадке зловеще ощетинился частой двойной колючей изгородью концлагерь. Пулемётные вышки по всему периметру зорко приглядывали за лесопилкой, лесоскладом, погрузочно-разгрузочной эстакадой, двумя бараками, домом с кумачовым флагом и высокими кучами древесного мусора и опилок. Везде передвигались прилипшие к брёвнам чёрные фигуры. После хорошего моста дорога снова пошла на подъём, потом снова на спуск и так, ныряя и поднимаясь, устремилась дальше в лес. Здесь он, видный с дороги, был чаще смешанным, сравнительно низкорослым, нестроевым, с густо засорённым подлеском, более жизнерадостным, а всё равно страшноватым.
Дождь прекратился. Остались лужи в выбоинах дороги, из которых от колёс встречных машин брызгало так, что, казалось, вышибет стёкла. Вымокшая и затвердевшая дорога усилила тряску, и пришлось сбавить скорость. Открыв окошко, он хотел высунуться подальше и поглядеть на небо, но в последний момент не решился, вдруг поймав себя на том, что боится леса. Что бы сказала Зося, подумал Владимир, обнаружив на месте лесного героя труса, по-детски прячущегося в кабине? Усмехнулся появившейся в себе ярко выраженной слабости и некстати решил, что с Зосей пора кончать. Он не может предложить ей ничего существенного, кроме кратковременной дружбы, а она решительно настроена на большее.
Он ехал уже больше четырёх часов, спина и руки немели, давала знать о себе усталость. Хотелось остановиться, выйти, размяться, походить по земле, лучше бы полежать, но ещё перед отъездом твёрдо решил, что будет гнать без отдыха до самой Орши. Теперь уже недалеко. Вот и указатель сворота с шоссе на боковушку, ведущую туда.
Рядом с указателем стояли вымокшие и съёжившиеся от холода три пацана лет 10-12-ти, одетые в потемневшее от влаги старьё и прохудившиеся стоптанные ботинки с брезентовым верхом. У каждого была корзина, накрытая травой и тряпкой. Владимир остановился, приоткрыл дверцу пассажира.
- Здорово, мужики! Чего добыли?
Самый худенький и шустрый, прикрытый серой фуражкой с надорванным козырьком, встал рядом с подножкой, доходившей ему почти до пояса, и просипел застуженным альтом:
- Грибки, дядя. Подвези, мы цябе дадим, - решил, что шофёр интересуется платой за проезд.
- Тогда – лезьте, - разрешил добрый дяденька, не обзавёдшийся ещё собственными детьми, помогая затаскивать тяжеленные корзины.
Когда пассажиры, стеснительно прижавшись друг к другу, разместились, он достал из-за сиденья плащ и укрыл, по мере возможности, всех вместе.
- Замёрзли?
- Не, - опять просипел шустрый, - ужотко тепло, - он сидел в центре.
Машина тронулась и покатилась навстречу неведомой Орше, на встречу с неведомым агентом, о чём думать не хотелось. Опасные леса за окном отодвинулись от дороги пашнями с зеленеющими до сих пор разделительными полосами. Освобождённая от урожая, замусоренная остатками травы, ботвы, стеблей, потемневшая от влаги земля производила гнетущее впечатление уничтоженной жизни.
- Не боитесь уходить так далеко от города? – спросил Владимир у мелюзги, как видно, совсем не опасавшейся лесной чащобы.
- Не, - ответил ближний из огольцов, с пухлыми щеками и торчащими в стороны розовыми ушами, - мы не в перши раз. – Городские ребята разговаривали на русском языке, вставляя редкие широко употребляемые на улице белорусские словечки. – Нас матки отпускают, когда втроём. А одному нельзя.
- И в лесу не страшно?
- Бывает, - включился в разговор курносый, похоже, старший, - когда набредёшь на землянку али окоп, а в них шкелеты в драной форме и со зброей. Лёнтя однажды так драпанул, что усе грибы растряс.
И двое по краям весело засмеялись, а щуплый, толкаясь локтями, оправдывался:
- Да… я думал, он стрельнет.
Теперь залилась вся троица, и только дяденька не смеялся. Война, закончившаяся на бумаге, достаёт детей демобилизованных солдат, пройдёт через души не одного поколения и завершится по-настоящему тогда, когда будет собрано брошенное оружие и будут похоронены оставшиеся на поле боя. Долго ещё каждый найденный «шкелет» будет отзываться горьким воспоминанием и яростной ненавистью к бывшим врагам. Надо и ему, без роду и племени, окончательно определиться, кто он – русский или немец. Нельзя болтаться на ничейной земле под огнём с двух сторон.
- Небось, зброю тоже домой тащите?
Мальцы беспокойно стрельнули глазами по корзинам и наперебой занекали:
- Не, мы не берём, это – старшие, нам нельзя.
Владимир знал, что минская ребятня регулярно опустошает лесные склады, оставшиеся от немцев, торгует оружием и нередко, забившись в пригородную глухомань, устраивает опасные соревнования. Оршанские, наверно, не отстают.
- На мине не боитесь подорваться?
- Не, - ответил лопоухий любимым всей троицей отрицанием, - мы – лёгкие, под нами не разорвётся. А проволочки мы знаем, какие надо глядеть.
- Саньку рвануло – ничего не осталось, - вспомнил шустрый не к месту и поёжился не то от холода, не то от воспоминаний.
У малолетних грибников работа была опаснее минёров.
- Как только ваши родители не боятся вас отпускать? – ужаснулся дяденька шофёр.
- Грибки надо: мамка продаст, хлеба купит или крупы, - пояснил непонятливому курносый.
Против такого весомого довода возразить было нечего.
- Кто знает улицу Речную? – спросил Владимир на всякий случай, не надеясь на адресные познания малолетних кормильцев.
- Я знаю, - неожиданно ответил старший, - она по-над Днепром. Мы туда купаться ходим. Там с бугра вельми добра нырять.
Удача!
- Покажешь?
Курносый замялся.
- Потом далеко придётся с корзиной до хаты идтить.
- А я вас всех сначала по домам развезу, а потом мы с тобой съездим, идёт?
- Идёт! – с восторгом согласился гид, получивший возможность на зависть остальным прокатиться по улицам в кабине военной машины.
Как только договорились, сразу же показался пригород, быстро кончился, машина въехала в город и медленно покатила по коллективной указке взбудораженных пассажиров.
Как и все здешние города, этот тоже не отличался планомерностью застройки. Проспектов не было. Были кривые узкие улицы, пересечённые под разными углами другими улицами и переулками. Всюду видны большие разрушения и сохранившиеся до сих пор завалы во дворах и на улицах перед фасадами погибших домов. Рядом с пожарищами, где монументами разорения голо торчали в равнодушное небо полуразвалившиеся трубы обугленных печей, размещались временные жилые сараюшки и землянки. Сплошь деревянная окраина города оживала интенсивнее. Повсюду виднелись свежие срубы и готовые некрашеные дома с дощатыми крышами. Поражали яблони с крупными красно-жёлтыми и светло-зелёными плодами, как ни в чём не бывало растущие рядом с разрушенным жильём. С приближением к центру увеличивалось число одно-, двух- и даже трёхэтажных каменных и оштукатуренных домов, большинство из которых требовало капитального ремонта, чем и занимались многочисленные строители, среди которых Владимир привычно увидел своих в неизменной заношенной тёмно-зелёной форме. То и дело под колёса бросались куры, стайками, слаженно переваливаясь с боку на бок, неторопливо отбегали утки, отважно, низко наклонив шеи, шипели гуси, равнодушно жались к заборам красно-сопливые индюки, резво отскакивали козлята и не шевелились лежащие в дождевых лужах поросята. Новая жизнь здесь была виднее, чем в
