заинтересоваться ими всерьёз.
После ухода шефа Шендерович откинулся на спинку стула и задумался, проклиная страну, в которой предприимчивому человеку не дают жить, как он может и как считает нужным. Сам он всегда свято придерживался принципа: живи сам и давай жить другим. Но русские так не могут. Сами они ничего не могут и не хотят делать, всё ждут, что кто-то за них сделает, ждут упорно в лени, голоде и нищете, не ударив пальцем о палец, лучших времён, не приближая их делом. Скорее перетерпят неудачу и несчастье, чем захотят выкарабкаться из беды. Оттого и ненавидят и не любят активных, а потому – удачливых и счастливых, что не в состоянии заставить себя сделаться такими. Только копят злую ненависть, чтобы при случае покрепче толкнуть счастливчика, если он чуть-чуть зашатается. На помощь таких рассчитывать не приходится. Всё надо делать самому и скрытно, опираясь только на собственный Ratio и на израилеву спайку еврейской диаспоры. С русскими даже захочешь, настоящего дела не сделаешь. Они много и долго думают, как сделать лучше, сразу пугаются, как бы их не обманули, быстро истощаются от дум, кое-как начинают, не имея толкового плана, делают уже совсем плохо или вообще отлынивают и никогда толком не заканчивают, торопясь отпраздновать будущее завершение. Подгоняя себя радужным концом, всё делают торопливо, с недоделками и переделками, кое-как. А если подсказать, то, выслушав хороший совет, обязательно долго сомневаются, потом, решив, что их обманывают, сделают наоборот, загубят дело и сразу каются в ошибках, жалея себя и проклиная судьбу, а заодно и советчика. Им важна сиюминутная выгода, а не перспектива, планомерно строить своё будущее не любят и не умеют. Зато умеют и любят прощать себя. Вся их жизнь – постоянные взлёты и падения, и ничего устойчивого и долговременного.
Несмотря на прожитую здесь жизнь, Альберт Иосифович никогда не жалел, что он не русский, не хотел им быть и презирал еврейских выкрестов, поменявших ради выгоды даже свои красивые еврейские фамилии и имена на придуманные вычурные русоподобные и революционные. За долгую жизнь он тоже, конечно, нахватался русских обычаев и нравов, но устойчивые израилевы гены, закалённые столетиями лишений и невзгод, не дали окончательно обрусеть, смешаться со славянами. И никогда ни на йоту он не сомневался если не в своём высоком предназначении, то в праве на более комфортабельное материальное и интеллектуальное существование – обязательно. Но постоянно сдерживал себя, семью и друзей от видимого излишества, боясь накликать убийственную зависть соотечественников. После войны среди белорусских евреев откуда-то появились и всё ширились и укреплялись сладостные слухи о скором создании на земле обетованной еврейского государства. Даже шёл негласный сбор средств на начальное обустройство. Зная своих и не имея никаких гарантий, что сборы попадут по назначению, Шендерович денег не дал, считая, что это должны сделать более состоятельные спонсоры. Дай-то бог, мечта многих гонимых свершится, и тогда он, Шендерович Альберт, сын Иосифа, настоящий еврей, без всяких примесей и масок, уедет туда, во что бы то ни стало, и станет жить так, как того достоин.
С ящиками он, конечно, переборщил, поддавшись нахрапистой, беззастенчивой и безнаказанной жадности друзей. Надо прислушаться к редкому правильному и уместному совету директора, не ждать по-русски, когда гром грянет, а заблаговременно соорудить громоотвод. Приняв решение, Альберт Иосифович, не откладывая выполнение в долгий ящик, приготовил чистую бумагу и копирку и сочинил три парных акта передачи дефицитных автодеталей, полученных за попутное выполнение перевозок для торговых баз Гродно, Вильнюса и Минска, от главного механика центральной автобазы начальнику автомастерских того же предприятия, расписался на всех шести экземплярах и направился к Фирсову.
Тот, светясь в сумраке мастерских сверхбледным лицом, что-то энергично разъяснял мотористам, копошащимся в масляной грязи у подвешенного на талях мотора ЗИСа, и, нехотя оторвавшись от дела, покорно последовал за главмехом в каптёрку. Там Шендерович по-хозяйски уселся за грязный стол помощника, брезгливо поморщился от не выветрившегося запаха сивухи, пригласил жестом и хозяина к столу и подвинул к нему акты.
- Подпиши.
Фирсов взял в руки и внимательно просмотрел все три акта, положив после этого обратно на стол.
- Я этого не брал.
- Я знаю, - широко расставленные серые глаза под сдвинутыми лохматыми бровями смотрели на Авдея требовательно и угрожающе.
- Я не подпишу.
Шендерович сочувственно усмехнулся.
- Куда ты денешься?
Потом смягчился:
- Через твои руки прошло столько деталей, что и этих никто не хватится. Подпиши, и дело с концом.
- Вот именно, что прошли, - сопротивлялся Авдей Иванович. – И попали в твои. Больше не хочу махинаций. Устал.
- Ты – устал? – с издёвкой спросил начинающий терять еврейскую выдержку Шендерович. – Только что целую неделю отдыхал с бутылкой и устал?
- Отпусти, ради бога, не трави душу! – простонал Авдей.
- Куда? – заботливо поинтересовался шеф. – Кому ты такой усталый нужен?
- Может, где и сгожусь. Пить перестану.
- Ты??? – саркастически засмеялся Шендерович, зло блестя сощуренными глазами. – Законченный алкаш! Перестанет нажираться! Не смеши!!! – Он согнал улыбку. – Мне надоела твоя бессмысленная трепология. – «Пора избавляться» - подумал Альберт Иосифович. – Чем ты, собственно говоря, не доволен? Я сделал тебя начальником, получаешь хорошую зарплату, кое-что от меня перепадает, покрываю твои загулы, чего тебе ещё? – «Надо, надо избавляться от опасного неврастеника», - ещё раз подумал Альберт Иосифович. – Подписывай, не тяни, у меня нет времени для пустых разговоров.
- Не подпишу, - упрямо упёрся, сам себя не узнавая, Авдей Иванович, ощущая, как отравленная алкоголем застывшая кровь неохотно убыстряет бег по изувеченным венам.
Собственно говоря, раздорные акты не так уж были и нужны: всё сошло бы в объяснениях на словах. Кто что может проверить в прорве ремонтных работ? Детали поставлены в автомобили, и точка. Не оформили – да, но они не со склада. Шендерович хорошо это понимал, но принципиально не хотел уступить подонку, пытающемуся нагло вырваться из-под опёки, и не мог этого сделать из-за вторично ущемлённого самолюбия.
- Пойдёшь под трибунал!!! – заорал он, не в силах больше сдерживать скопившиеся с утра ярость, ненависть, отвращение и… обиду, видя перед собой замутнённым взором того, что в газете. Перегнувшись через стол, он попытался схватить мерзавца за грязный галстук, обвисший на худой морщинистой шее, но Фирсов вовремя отшатнулся, встал, опрокинув стул, и попятился к двери, с невыразимым ужасом глядя на неожиданно взбесившуюся гориллу.
Шендерович бросился за ним, и всё последующее произошло молниеносно.
Упёршись спиной в косяк дверной рамы, Авдей непроизвольно раскинул руки, и правая нащупала кем-то оставленную, будто специально, поставленную стоймя у стены монтировку. Утратив всякое осмысленное соображение, защищая себя, он поднял шоферское оружие и со всей силы обрушил на голову тянущего к нему страшные волосатые руки Шендеровича.
От сокрушительного удара тот умер мгновенно, и только глаза какое-то время жили, с недоумением вглядываясь в убийцу. Тело по инерции наклонилось вперёд, руки упёрлись мимо отшатнувшегося Фирсова в дверь, открывавшуюся наружу, надломились, голова тоже скользнула по двери, и мёртвый главмех, наконец, упал, завалившись под дверью набок и подёргав напоследок умершими конечностями. Из пролома на голове текла и текла, растекаясь густой лужей, кровь, а убийца с округлившимися от ужаса глазами сидел на корточках в углу, подняв перед собой орудие убийства и опасаясь, что убитый встанет и бросится на него снова. Но тот больше не встал. Так некрасиво, по-русски, кончилась красивая еврейская жизнь Альберта Иосифовича.
Убедившись, что нападения не будет, Фирсов ещё больше съёжился, спрятал лицо в колени, захныкал, застонал, зашмыгал носом, засмеялся, потом коротко взвыл, стремительно поднялся на подгибающихся ногах, и с безумным лицом, пронзительно закричав: «Не подпишу!!!», набросился на неподвижное тело шефа, с наслаждением нанося удары монтировкой куда попало, не обращая внимания на разбрызгиваемые по стенам и полу кровь и бесценные серые мозги еврея. Расправившись с врагом, он пантерой вскочил со стула на стол, победно вскинул вверх железное оружие и дико захохотал, часто выкрикивая всё то же: «Не подпишу! Не подпишу!».
Ужасающий, нечеловеческий хохот услышали мотористы и, приблизившись к каптёрке, долго не решались войти, а когда попытались, то не смогли отодвинуть подпиравшее дверь истерзанное до неузнаваемости тело главмеха. Тогда один побежал в контору, а второй остался караулить, с замиранием сердца слушая вопли и захлёбывающийся смех Авдея. Подошли и другие работяги, не решаясь что-либо предпринять. Вскоре пришёл побледневший, с трясущимися щеками Филонов, позвонивший в милицию, в психушку и на скорую помощь, и не велел трогать двери, и все собравшиеся ещё почти полчаса, пока не подъехали вызванные, наслаждались сумасшедшим соло Авдея, беспрепятственно повторявшего: «Не подпишу! Не подпишу!».
Когда дверь взломали, он сидел на корточках на столе и лихорадочно запихивал в рот смятые злополучные акты, торопясь уничтожить бумаги, требовавшие его подписи, злорадно бормоча: «Не подпишу! Не подпишу!», и, съев их, не возражал против смирительной рубашки и безропотно вышел с санитарами, безучастно перешагнув через изуродованный труп покровителя. Работяги, возбуждённо переговариваясь, тоже разошлись по тёмным углам, прекратив работу и зажимая рты, чтобы не вырвало. Медики уехали сразу, убедившись, что помогать некому, Филонов помчался к директору, оставив в каптёрке ко всему привычных милиционеров.
- 2 –
Владимир о трагической смерти Шендеровича и сумасшествии Фирсова узнал от секретарши, когда приехал в обеденный перерыв, чтобы узнать, вышел ли на работу главмех. Несмотря на траур, Ирина излучала доброжелательность, сияя в отблеске славы героя, о котором успела прочитать в газете. Шендеровича она терпеть не могла, Фирсова не признавала, и скорби не чувствовала. Улыбаясь, она передала симпатичному шофёру, которого раньше в упор не видела, распоряжение директора зайти сразу, как появится на базе. Глубоко и выразительно заглянула в глаза герою, обещая пока дружбу, и, мелко покачивая бёдрами и выпуклым задиком, зачастила стройными ножками в фильдеперсе к себе в приёмную, а Владимиру ничего не оставалось, как последовать за ней. Открыв дверь к директору, она заглянула внутрь и, обернувшись, разрешила:
- Иди… герой, - и засмеялась, надеясь на более близкое знакомство в будущем.
Владимир вошёл. Директор, насупясь, сидел за столом, незряче глядя на шофёра. Положение с кадрами на базе создалось катастрофическое. Почти в один день она лишилась сразу трёх ведущих специалистов: главного механика, начальника ремонтных мастерских и начальника автоколонны междугородних перевозок. Остался один Поперечный, которого пришлось назначить временно исполняющим обязанности главного
