Бычий смех

брызгал энергией. Его появление означало  окончательный отворот-поворот всем хилым деревенским женихам, которые, впрочем, преследовали любимую лошадь пастуха, желая заронить свое семя в приличную почву. За это половые террористы были неоднократно биты, а их хозяева накрываемы отборным матом, чтобы не распускали дохлятину.
     Лошадь будто бы поддакнула хозяину и свату, соглашаясь с его выбором: она перестала метаться, и, глядя на горячего жениха, возбужденно подрагивала и издавала басистое ржание из самой глубины своего очень даже неплохо сложенного тела. Конь-огонь тут же приступил к любовной пляске, брызгая слюной и пеной изо рта, и привставая на дыба. Он, собственно, сразу же не скрывал своих желаний, о чем свидетельствовал обнаженный почти полуметровый корень жизни, которому уже давно было тесно в утробе хозяина. Это был весомый аргумент для Коли, что пора покинуть седло и оставить молодоженов в покое. Он даже застеснялся своей бестактности и, желая загладить вину, решил спешиться грациозно, по всем правилам ездовой выправки. Однако наездника ждал конфуз: во время попытки встать в стременах на уровне поясницы грянул прострел. Коля застонал, обмяк и повис на шее лошади, как сраженный в бою казак. Во мраке, что от страшной боли окутал его голову, незадачливый сват нашел лишь одну светлую мысль: слиться с лошадью, немного повиснув на бок, чтобы не подставлять спину и другие части тела гнедому жеребцу под крепкие зубы, которые тот беспощадно вонзал в шею Маруськи во время страстной половой схватки. Холодный пот изнемогающего от боли пастуха капал на раскаленное тело лошади.
           Коля уже чувствовал, что вот-вот и его дурацкому положению придет конец и радовался, что никто и ничего не видел. Но… грянул душевный прострел: Коля сжал зубы и застонал, когда встретился глазами с быком фермера Шевцова. Тот стоял напротив, на другом берегу, окаменевший, капая слюной из открытого рта. Казалось, он говорит: вот это зрелище! Кстати, конь-огонь тоже принадлежал фермеру Шевцову, но про это Коля, отдавая жеребцу в жены свою кобылу, старался не думать.

                                                              - 2-

         Вечером по длинному подъему в деревню возвращалось совершенно иное стадо, нежели обычно: никаких  привычных метаний шаловливых бычков, никаких вальяжных походок бывалых коров, что заставляет стадо рассыпаться. Это был парад единения рогов и копыт. Казалось, что так паства отдает дань уважения пастырю, не испугавшемуся тирана и уберегшему подопечных в дни крутых половых потрясений.  Этот дух повиновения был счастьем для Коли. Случись погоня за каким-нибудь чокнутым бычком, то наездник свихнулся бы в седле от боли, которая и так отдавала в спину с каждым шагом Маруськи. А вид у пастуха и без того был не приведи Господи. Как сам Коля шутил в таких случаях, покойник краше. Коля  чувствовал, что к боли в спине добавилась температура, скручивающая седока ознобом. Впрочем, он не удивилялся и был уверен, что так ему аукается май - беспощадный своим холодом и дождями.
           Но в голове у Коли, беспомощно болтавшейся на загорелой и грязной шее, шла интенсивная мыслительная работа, подогреваемая душевными муками. Из горбоносой головы не выходил проклятый бык и обещание набить лицо хозяину.  И загвоздка была не в мордобое. Коля - мужик тренированный, прошедший серьезную жизненную школу, боль в спине потерпит. Ну, а уж в деле ремонта лица ему мало равных. Тем троим гнидам, из-за которых пришлось отпахать трешник, он поди до сих пор икается… Колю сейчас мучило то что, морду придется бить другу, хоть и бывшему. Несколько лет назад он выбросил Женьку из своей жизни. Коля все понимал: да, жизнь новая, он и сам изменился, и порой диву давался, откуда что бралось!? Но новых замашек Шевцова он не понял.
        Они дружили с детства. И хотя у Коли всегда было много друзей, еще больше товарищей, а уж приятелей вообще не счесть, но отношения с Шевцовым всегда отличались. Они умели вместе делать дела. Как увести с местной фабрики кур, а потом их продать, не привлекая внимание, знали только Коля и Женька. Целыми телегами тащили… Коля даже смог улыбнуться глазами, вспомнив о тех днях воровской славы. Раз в засаду попали, погоня была. «Че, поймали…»!? – оживился внутренний голос пастуха.
        Голос лукавого веселья Коля быстро заткнул и перестал улыбаться, совсем окаменел лицом: «Чорт, - процедил он, вспомнив про Шевцова. – Коммерсант - хренов». Ему вспомнился случай с бабой-Маней, что жила рядом с Щевцовым. Попросила бабка у этого «фермера» сена. Шевцов послал ее, со злостью бросив, что ему нужны оптовые покупатели. А если розничные, как бабка, то пусть платят больше, мол, возни с ними – нищими много. Старуха завыла и ушла прочь. А дел-то было, перекинуть рулон сена через забор. Коля этого снести не мог, ведь она заменила Женьке мать, сопли вытирала у школы, а он ей про оптовых покупателей. Между друзьями была стычка. Нет, без кулаков, так, на словах. «Ты чо Маню послал? … А, ну, её!!! Ты, чо!! А тебе-то что… Да ни чо…» Но только они знали, сколько ненависти было в нескольких коротких фразах. «Урод», - процедил еще раз Коля. Он примеров Женькиного сволочизма знал много, но с бабой-Маней наступил предел. Через какое-то время Шевцов стал чужим для всех. Он ходил по улице с местными бомжами, которых нанимал за копейки на работу, но при этом заискивающе зазывал старых знакомых на бутылку водки. Колю приглашал отдельно, хотя и знал, что не придет. Шевцов пил с бомжами в своих хоромах, затем следовали драка за дракой, а заканчивалось все  порушенными соседскими заборами и очередным разводом с женой. Один раз собутыльники отбуцкали Женьку как надо. Крик был на всю деревню, бабы звали на помощь, соседские мужики нехотя, но растащили драчунов. Коля даже с места не тронулся. А вот если бы как раньше, во времена закадычной дружбы, то вся эта орава разлетелась бы битой в два счета. Да и бить бы никого не пришлось. Коля бы только забор перемахнул, всех бы как ветром сдуло. До сих пор в деревне нет дураков с ним связываться. А так, Женька пил, получал пинков от своих же работников, обижал соседей, разводился с женой, рушил хозяйство. Правда, спустя пару-тройку месяцев после этих загулов — и это всех, включая Колю, удивляло - Шевцов каким-то чудом опять выплывал из накопленных за время пьянки долгов, возил в город жену за покупками  на новой машине, смотря свысока на сельчан, снисходительно одалживал деньги, держа пачку купюр наперевес.
           Болезнь сковывала Колю. Из его груди вырвался сухой кашель, отдавшийся тупой болью в спину. Обычно - заботливый пастух, выводящий стадо на развилку деревенских улиц и присматривающий, чтобы передать хозяевам их животину с рук на руки, в это раз Коля был на себя не похож. Он свернул в сторону огородов и, оставив стадо, поехал огородами домой.
           Пометавшись по двору, Коля уселся на лавку, вытянув ноги. Мышцы превращались в тряпочные висюльки, покрывающие кости рук и ног. Постепенно  пастух стек на лавку, и его баюкали бусинки жалостливых глаз приблудившегося щенка, трепавшего старый валенок.  
           Жена Коли Татьяна готовилась доить корову, принялась мыть подойник. Проходя мимо мужа, она заметила, что он дома непривычно рано и вид у него плохой. «Иди на кровать», - скомандовала она, сочувственно  положив ему на лоб руку. Так начались дни  забвения. Коля потом с трудом припоминал даже то, что к нему приходил фельдшер и ставил уколы. Пастух не был в бессознательном состоянии, но от слабости, температуры и боли во всем теле постоянно спал, спал и спал… Так пролетели суббота, воскресенье, понедельник и только во вторник вечером осунувшийся пастух уселся на крою кровати.  
           - Ну, чо, лупаешь, как сыч… я тебе говорила, одевайся теплее, а ты…- кинула ему с горечью в голосе жена из соседней комнаты, смотря телевизор и не поворачивая на мужа голову.
           - Одевался… - беспомощно защищался Коля, шаря глазами по полу перед собой в поисках тапочек. – Посиди там… - Коля осекся, и уж совсем тихо, отвернувшись, куда-то в сторону добавил, - на поле…   весь день ….  
          - Пусть Мишка за тебя пасет, отлежись, уколы все проставим, - сказала жена, но уже не так сурово и даже задумчиво добавила:  - так… эти деньги даются…  
          - Маруська покрылась, - тихо вставил Коля, желая поменять разговор.
          - О, о, о! А чо…чо  молчишь…, как сыч!!??
          - У, ух, бу… - Коля закудахтал от негодования, как курица на насесте.
          - О!!о!!о….Забухал, как сыч… поди ж какого-нибудь сморчка допустил к ней?
          - Нет, фермерский, гнедой…был…
          -  О! артист, и главное молчит о таком деле….
          При этих словах Коля встрепенулся, как задиристый петух на заборе и сделал возмущенное лицо, которое по-особенному вытягивали уставленные на жену глаза, метавшие в нее молнии по верх горбатого носа. Больной муж всеми силами хотел показать своей половинке, как ему обидно, хотя где-то глубоко он понимал, что это были обычные подначки. Взъерошенный  пастух  хотел вставить что-то весомое, чтобы не получить встречный щелчок на тему его хронического непонимания шуток, а после вдогонку кинуть еще чего-нибудь и так разом прекратить этот разговор, оставшись на коне, но из этой затеи получилась чепуха по причине отсутствия ораторского таланта у выступающего. Он и так всегда не очень связно говорил. А тут и вовсе, поперхнувшись негодованием, выдал некую смесь из эмоций и оправданий:
           - Да, я, чо, я что врать бу!!?? Я всегда грю, как есть…Как я тебе рассказа бы,  это.. спал… Покрылась.. она, я грю… Я даже слезть не успе…
          Последняя фраза у Коли, по дурацкой привычке съедавшего в спешке половину букв, видимо, вывалилась случайно. Но ее суть, плюс взъерошено-возмущенный  вид мужа произвели в супруге такой приступ яростного хохота, что она не могла прийти в себя еще минут десять. Она ходила из спальни в кухню, то, причитая ласковые слова на тему предстоящего материнства любимой кобылы, то, посмеиваясь над несчастным супругом.
         - Марусенька моя, ласточка, жеребеночка родит, маленького такого, Маруся моя, -  повторяя  со счастливым лицом эти заклинания, супруга Коли вошла к нему в комнату. Она села на край кровати и очень обстоятельно расспросила мужа. Он растаял и  выложил все.
         - Ну и хорошо, - выдохнула Татьяна, но тут же с любовью, однако не без налета лукавства поглядела на мужа и спросила: - а этот конь нечаянно тебе на пол-оглобли-то не просунул?  
         И супруга залилась легким и душевным смехом, а  Коля при этих словах заерзал задом по кровати.  
       Взъерошенный муж сидел на кровати, наверное, полчаса. Озираясь по сторонам, он в какую-то минуту задумался над непредсказуемостью жизни, для чего мысленно стал возвращаться в то утро, когда бодро ушел пасти стадо, а следом, но уже натужно, восстанавливал в памяти вечер, который встретил в полном изнеможении. «А, хватит…», - расслабился Коля. Он,  прямо-таки как в детстве в реку вниз головой с мостка,  нырнул  в мягкую подушку, и стал ворошить ее носом, зарываясь все глубже. Ему вспомнился берег речки, напротив летней колхозной  дойки, где он в каникулы купался дни напролет, а потом надевал отцовские кирзовые сапоги и прямо в семейных трусах,