бес велел так сказать.
Иван Борисович вновь посмотрел с прищуром на Григорьева. К своему удивлению, он не увидел в пациенте признаков болезни. Перед ним сидел абсолютно здоровый в психическом отношении человек. «Старею, – подумал он и отправил Григорьева отдыхать в палату. – Какие три месяца, его как минимум полгода надо на трифтазине держать. Мне бы тоже отдых не помешал, а то уже глаз стал замыливаться».
Оставшись один, Красевич начал анализировать свое озарение. Вспышка произошла в момент, когда Григорьев сказал о своем детском желании подружиться с инопланетянами. Значит желание – ключ к чему-то важному. Скорее всего, оно определило выбор профессии Григорьева. В период его детства был повсеместный ажиотаж вокруг сигналов из космоса. Когда желание не реализовалось в действительности – сигналов так и не нашли, Григорьев бросает радиодело, мотивируя отсутствием творчества. Психика на не реализованное желание отвечает психозом. По содержанию желание и бред Григорьева разнились, но это не смущало Ивана Борисовича. У бесов и инопланетян было одно общее – запредельность. Желание подружиться с инопланетянами, вероятно, должно было компенсировать страх Григорьева перед запредельностью. Страх компенсирован не был, и запредельность вторглось в его психику, только в более архаичной форме, чем желание. Психология относит страх к негативной эмоции, способной вызвать неврозы, фобии и прочие психические расстройства. Однако Красевич считал, что основная функция страха направлена на мобилизацию организма перед опасностью. «Вывод, – подытожил он, – не страх рушит психику, а то, что за пределами реальности и оно – реально и объективно. Тьфу, ты, как психиатр я просто не имею права так думать!»
Внезапно Красевич ощутил присутствие некого сгустка наподобие шаровой молнии, только невидимого. Невидимый шар быстро перемещался над головой Ивана Борисовича с резкими остановками. Во время остановок, Красевичу казалось, что шар за ним наблюдает. «Это что еще за индуцированное помешательство? – удивленно подумал он. Индуцированным помешательством, называлось заболевание, при котором здоровые люди перенимали бредовые идеи больных. – Нет, мне однозначно надо отдохнуть, а то что-то совсем я заработался». Шар бесшумно рванул к окну и исчез в отрытой форточке. Иван Борисович позвонил на пост сестре и попросил принести ему стандарт феназепама. Почти все работники клиники нет-нет, да пользовались легкими транквилизаторами.
Красевич сходил к главврачу и взял неделю отпуска за свой счет. В связи с бедственным положением клиники, отпуск за свой счет начальством приветствовался. Остаток рабочего дня, Иван Борисович посвятил распределению своих пациентов по другим врачам. Зная интерес Красевича ко всему мистическому и загадочному, кто-то из коллег пошутил, что не к добру задумывать уходить в отпуск в пятницу, да и еще тринадцатого числа. «Не дождетесь!» – в том же тоне ответил Иван Борисович.
Придя домой, он первым делом взял коробку с книгами и понес во двор к мусорным контейнерам, возле которых стояла спившаяся женщина, неопределенного возраста. Она была одета в рваную шубу и зимние сапоги, несмотря на теплую погоду. Женщина пристально смотрела на Красевича, и ему показалось, что она ждала его. Иван Борисович поставил коробку и пошел в сторону дома. Пройдя несколько метров, он обернулся назад и увидел, как женщина достала из коробки «Иллюстрированную Историю Волшебства» засунула ее под шубу и быстрыми шагами удалилась прочь. «Есть хорошие подарки, есть плохие, а есть… книга», – иронично подумал Красевич, глядя ей вслед.
Вечером Красевич сидел у телевизора и пересматривал старую комедию. Внезапно с шумом, как от мощного порыва ветра открылась форточка. Красевич подошел к окну и прикрыл ее, отметив, что на улице стояла безветренная погода. Пожав плечами, он вернулся в кресло. Через несколько минут, он ощутил в комнате присутствие шара, как сегодня утром в кабинете. Только теперь шар не перемещался, а завис под потолком и наблюдал за ним. «Вовремя я взял отпуск», – подумал он, пошел на кухню и выпил две таблетки феназепама. Когда Красевич вернулся в комнату, шара не было. Он выключил телевизор и лег спать. Только он стал засыпать, как в его грудь что-то ворвалось и, в голове отчетливо прозвучал голос: «Привет!» Красевич вскочил с кровати и бросился на кухню, где выпил еще две таблетки. После этого провалился в глубокий сон с яркими кошмарными сновидениями. Ему снилось, будто он сидит дома в кресле в окружении мерзких антропоморфных тварей, подобострастно смотрящих на него. Они и не животные и не люди, а что-то среднее между ними. Входная дверь в квартиру настежь открыта и в квартиру вереницами заходят новые полуживотные полулюди. Некоторые из них имели сходство с местными депутатами, мэром и начальником полиции. Они по одному подходили к Ивану Борисовичу, кланялись и отходили в сторону, освобождая место следующим. Далее произошло и вовсе невообразимое. Твари окружили Красевича, образовали хоровод, и принялись водить, причем стоя к Красевичу спинами. У всех были хвосты. Твари водили хоровод против часовой стрелки, временами останавливались и приседали. Фантасмагории этому действу придавало то, что все это происходило без музыки, в полнейшей тишине. Закончив свой танец, они разом развернулись к Красевичу и синхронно поклонились. Затем вновь по одному подходили к нему, кланялись и задом пятились на выход к открытой двери. Утром, Иван Борисович обнаружил, что спал сидя в кресле. Бросив взгляд на дверь, он увидел, что она приоткрыта.
IV
Свое пробуждение в кресле Красевич списал на большую дозу снотворного. «Скорее всего, ночью ходил в туалет и не дошел до кровати, – думал он, – а дверь вчера по рассеянности не закрыл. Неужели старость потихоньку подкрадывается?» Ночной кошмар, голос в голове и шар, объяснил впечатлением от размышлений на тему запредельности, которое усилило действие транквилизаторов
Красевичу захотелось приготовить плов. Он собрался на базар. Спускаясь по лестнице, обратил внимание на чистоту, царящую в подъезде, что было редкостью. До базара решил дойти пешком. По дороге ему то и дело попадались дворники, метущие дорогу прямо перед ним, Складывалось впечатление, что дворников намеренно вызвали на работу, чтобы он шел по чистому тротуару. Когда открыл дверь крытого рынка, первым, кого он увидел, была уборщица, в белоснежно чистом халате, моющая пол в фойе. При его появлении она приятно улыбнулась и, посторонившись, пропустила вперед. «Вот где нужно поучиться организации труда нашему начальству», – думал Иван Борисович, сравнивая уборщицу с больничными сестрами хозяйками, вечно хмурыми и в несвежих халатах.
Покупателей на рынке было мало, несмотря на субботний день. В торговых залах царила праздничная атмосфера. Прилавки ломились от груд продуктов, выложенных не без эстетического вкуса. Продавцы были крайне вежливы с покупателями и не пытались навязывать свой товар, что было необычно для рынка. Баранину Красевич купил у здорового, под два метра ростом азербайджанца. «Вчера сам резал, – говорил тот Красевичу, на чистом русском языке без свойственного кавказским торговцам акцента, – Приходите еще, для вас всегда самое свежее и лучшее мясо будет! – и тихо добавил, – Ахмед мое имя». Когда Красевич рассчитался, Ахмед еле заметно поклонился. Было что-то неуловимо знакомое в образе азербайджанца и его поклоне, но что, Иван Борисович так и не смог вспомнить. Но больше всего впечатлил Красевича на рынке узбек, торгующий приправами. Он юлил и лебезил перед Красевичем, упорно отказываясь взять деньги за приправу, что тому сделалось неловко. Узбек сбивчиво говорил, что для него большая честь, видеть Красевича и что сегодня это принесет ему удачную торговлю. Так и не взяв деньги, узбек, сложив руки ладошками вместе, кланялся, Красевичу вслед, бормоча что-то на своем языке. «Торговые суеверия», – вспомнил Красевич, как одна пациентка, работавшая на рынке, говорила, что если первым покупателем будет мужчина, то торговля в этот день – успешной.
Закупив полные пакеты продуктов сразу на неделю, Красевич решил доехать домой на автобусе. В автобусе напротив него сидели молодая мама с девочкой лет пяти. Девочка всю дорогу внимательно смотрела на Красевича. Ее взгляд выражал одновременно удивление и вопрошание, а вид – неимоверную мыслительную работу. Когда Иван Борисович выходил на своей остановке, он услышал, как девочка громко спросила у матери: «Мама, почему у дяденьки на голове рожки растут?» Двери автобуса закрылись, и Красевич не услышал ответа. «Фантазия и непосредственность роднят детей с умалишенными», – подумал он.
Во дворе дома ему повстречался сосед, живущий этажом ниже. Он торопливо протянул Красевичу мятую сторублевку.
– Благодарю, Борисович, вовремя ты меня выручил.
– Не понял? – удивился Красевич.
– Ты что, Борисович, совсем заработался? Я к тебе вчера вечером заходил. Сказал, что сегодня отдам, вот и возвращаю. Я слово свое держу! – гордо заявил сосед.
– Миша, ты поосторожнее с водкой, а то всю оставшуюся жизнь проведешь у нас с алкогольным психозом.
– Типун тебе на язык Борисович. Я нет, я аккуратно!
«Теперь ясно, почему дверь утром было открыта, – радостно думал Красевич, – До склероза еще далеко, а четыре таблетки для неподготовленного организма – много».
Зайдя домой, он сложил продукты в холодильник и принялся за приготовление плова. Кулинарию Красевич приравнивал к искусству и творчеству. Творчество он любил.
Когда Иван Борисович резал мясо, в его голове возник образ Ахмеда с длинным кинжалом в руках, перерезающего горло барану. Одной рукой он внизу придерживал морду животного, засунув большой палец в пасть, наподобие того, как вставляют в рот палку эпилептику при приступе, а другой резко провел кинжалом по горловине. Кровь мощной струей брызнула в стоящий рядом таз. Лицо Ахмеда выражало одновременно сосредоточенность и спокойствие. В этом видении было что-то сакральное, роднящее его с обрядом жертвоприношения. Красевич поочередно закладывал в казан ингредиенты, по мере их готовности: лук, морковь, мясо. Когда подошло время приправ, он открыл пакет, подаренный узбеком. Такого приятного, терпкого и в тоже время одуряющего аромата, распространившегося по кухне, Иван Борисович еще никогда не испытывал. От запаха у него появился легкий туман в голове. «Восток – дело тонкое, однако», – подумал он и решил, что приправы будет покупать только у этого узбека. Плов вышел великолепным. Иван Борисович на миг возгордился собой. «Жаль, что кроме меня некому оценить это произведение искусства, – подумал он – Есть кому, Красевич, есть… – отчетливо прозвучал в его голове голос, – уж поверь, такого плова не готовят даже в посольстве Узбекистана в Москве». «Тихо сам с собою, я веду беседу, – подумал Красевич, списав голос на внутренний диалог, что являлось в переделах психиатрической нормы. – Эх, где же мне найти собеседника?» «Да здесь я, уже здесь, – теперь еле слышно издалека ответил голос. – Ладно, привыкай пока». Последние слова голоса
