головы всякие мысли о соседе и о полчищах мышей, которые прямо сейчас вылезают из погреба. Если побыстрее заснуть, пройдёт эта несчастная ночь в неприятной компании, наступит солнечное утро, и они найдут свою тургруппу. Сан Саныч наверняка волнуется. И ребята тоже.
Динка опять вздохнула. Несмотря на усталость, сон не шёл. Было не просто холодно, но ещё и промозгло. Сыро. Её спальник, как назло, подмок, когда она уронила рюкзак в болото, и не успел высохнуть. Теперь сырость проникала не только снаружи, но и казалось, изнутри.
Динка отчётливо поняла, что в таком холоде уснуть ей не удастся. Она прислушалась, но не услышала даже дыхания соседа.
– Эй… – нерешительно окликнула она его. – Ты спишь?
Последовал сначала нарочитый вздох, а потом ожидаемый ответ:
– Уже нет.
– Холодно… – уныло вымолвила Динка, стараясь не стучать зубами. – А тебе не холодно?
– Если вы хотите предложить погреться известным способом, предупреждаю сразу – я гей, – прозвучал лениво-насмешливый голос, и Динка сперва оторопела, а потом задохнулась от гнева.
– Да мне-то что?! Хоть… зоофил, хоть некрофил, хоть… – Она тщетно попыталась вспомнить ещё какое-нибудь чудовищное извращение. – Мне насрать!
– Не копрофил точно.
Динка в очередной раз стиснула зубы.
Да чтоб он… был здоров!
Шуберт опять театрально вздохнул:
– Вы наверняка взяли никуда не годный спальник, чему я не удивлён. Летний, точно?
Она решила ни в коем случае не отвечать, и это ей почти удалось, но тут в носу у неё предательски защекотало, и она громко чихнула.
Два раза подряд.
Из темноты донёсся новый тяжкий вздох.
– Ладно, давайте поменяемся. У меня межсезонный.
Донельзя удивлённая таким великодушием, Динка прошептала: «Спасибо» и, трясясь от холода, неловко выкарабкалась наружу. И тут же споткнулась об ноги Шуберта, который уже расстегнул «молнию» своего мешка и сел.
– Стоп! – Он быстро поймал её за локоть. – А какой у вас размер?
– Размер чего? – непонимающе заморгала Динка. Весь её исстрадавшийся организм так и потянулся к вожделённому источнику тепла, то есть к соседу и его прекрасному большому спальному мешку.
Шуберт сардонически хмыкнул:
– Спальника, не груди! У меня «элька», так что я… Эй, ты чего делаешь?!
– Танцую! – огрызнулась Динка, проворно ныряя к нему в мешок и злорадно отмечая, что от потрясения Шуберт совсем забыл о своей высокомерной наигранной вежливости.
Долгожданное тепло мгновенно охватило её. Всё, теперь она отсюда и под дулом пистолета не вылезет!
Динка весело хмыкнула и предупредила:
– А у меня спальник ещё и сырой! Уронила в болото. Извини.
Шуберт возмущённо охнул и замер на мгновенье, видимо, переваривая эту вопиющую новость, а потом нервно заёрзал, пытаясь максимально отодвинуться от непрошеной соседки. Получалось это плохо. Вернее сказать, совсем не получалось. Её голова уже лежала на его плече, а тело в уйме самых разных точек соприкасалось с его телом. Точнее, со сплошными его углами.
Углы и точки. Геометрия какая-то…
– Ты прямо как суповой набор! – фыркнула Динка и поперхнулась. – Ой… Извини, я не хотела сказать… то есть я хотела сказать…
Она терпеть не могла обижать кого-то, даже нечаянно. Но Шуберт вроде как не обиделся. Он тоже то ли фыркнул, то ли усмехнулся, – она почувствовала, как вздрогнула его грудь под её плечом, и вдруг подумала, что он, наверное, её стесняется.
– Если я суповой набор, то ты… – Он сделал паузу. – Бройлер. Откормленная курочка.
Да уж, этот постесняется, как же! Спасибо, что хоть курочка, а не курица!
От Шуберта пахло так же, как и от неё, наверное, – костром и дождём. И на нём тоже была футболка с короткими рукавами и спортивные штаны. Его ровное дыхание касалось её макушки. Всё-таки он был намного… хм… длиннее её.
– А в попугаях я гораздо длиннее, – пробормотала Динка и снова почувствовала, как вздрогнула его грудь от сдержанного смешка. Но он ничего не сказал.
Она ещё полежала, слушая, как стучит его сердце, и зачем-то спросила:
– А сколько тебе лет?
– Восемнадцать, – нехотя отозвался он. – Мы что, ведём светскую беседу?
– А мне двадцать два, – не удержалась она от новой реплики. – Ты где учишься?
– В нархоз поступил, – отрывисто ответил он и смолк.
– А я – на филфаке в универе. Четвёртый курс.
– Я счастлив. Кстати, тебе и вправду не мешает похудеть. Избыточный вес – прямая дорога к гипертонии и диабету.
Голос его был не просто холодным, а прямо-таки ледяным.
Она зажмурилась от обиды, боясь шелохнуться. Сколько можно обращать внимание на этого злюку? Надо спать, в конце-то концов!
Но как заснуть? Овец, что ли, посчитать?.. Овцы-овцы… Шуберт, конечно же, считает её тупой овцой и… ах да, бройлерной курочкой.
При этой мысли у неё опять защипало в носу. Да она, пропади всё пропадом, закрыла сессию лучше всех в группе! Её работы отправили в Москву на студенческий конкурс! Почему же сейчас она чувствует себя такой… овцой и курицей? Да ещё и толстой?!
Потому что именно так о ней думает лежащий рядом Кощей.
Совсем пацан, между прочим.
Динка почти неслышно шмыгнула носом, но потом понемногу расслабилась в тепле и начала всё-таки погружаться в сон. Она рассеянно вытянула ноги, опять наткнувшись на длинные ноги Шуберта, повернулась к нему спиной и поёрзала, устраиваясь поудобнее. Потом ещё поёрзала – уже в полусне.
И неожиданно почувствовала, как что-то изменилось.
А, вот оно что – Шуберт почему-то затаил дыхание.
Точнее, вообще перестал дышать. Впал в анабиоз.
Странно.
Она даже проснулась, приподнялась на локте и тревожно поглядела на парня:
– Ты чего?
– Ничего, – отрезал тот. Его глаза раздраженно блеснули в полутьме. – Спи давай, а не вертись, не в ночном клубе.
Это он вообще к чему?!
– В каком ещё клубе? – рассердилась Динка, окончательно проснувшись.
Она снова заворочалась и вдруг замерла, сообразив наконец, что происходит с Шубертом. Не сообразить было сложно – потому что её бедро нечаянно задело как раз его… проблему, так что она услышала его судорожный вдох.
Она тоже громко ахнула и подскочила, торопливо расстёгивая чёртов спальник.
Ещё не хватало!
– Ты мне наврал! – сердито выкрикнула Динка, поворачиваясь к Шуберту.
– По поводу?
Голос его был абсолютно невозмутимым, и она могла бы поклясться, что он по своей привычке пренебрежительно вскинул брови.
Притворщик несчастный!
– Ты сказал, что ты гей, а у тебя стояк!
– С чего ты это взяла?
Ярость забурлила в ней с новой силой, и она, недолго думая, сунула руку в мешок и мстительно нащупала ширинку Шуберта.
Зашипев сквозь зубы, он схватил её за запястье, и они застыли, меряя друг друга свирепыми взглядами.
– Не обольщайся, – процедил наконец Шуберт. – Это чистая физиология. Просто у тебя афедрон размера «икс-икс-эль», и ты нарочно вертишься. А так ты мне даром не нужна.
Нарочно вертишься! «Икс-икс-эль»! Даром не нужна?!
Динка опять задохнулась от злости, но вдруг притихла, поглядев в бледное бесстрастное лицо парня, показавшееся ей похожим на страдальческую маску.
– Так ты меня не хочешь, значит? – медленно проговорила она и прищурилась. – Только он хочет? – Она кивнула на ширинку Шуберта.
– А ты что, желаешь его… обслужить? – Парень тоже прищурился. – Валяй, действуй. А я даже не шевельнусь.
Ах так?!
Динка покусала нижнюю губу и решительно потянула через голову свою цветастую футболку.
Обычно её отношения с парнями складывались легко – вплоть до «дружеского секса», и она не понимала, почему из этого надо делать какую-то проблему. Дожидаясь, как Ассоль, вечной и бесконечной любви, можно помереть старой девой. Впрочем, ей это уже давно не грозило, а в вечную любовь Динка верила так же, как в Деда Мороза. То есть теоретически он, может быть, где-то и существовал, но лично она его никогда не видела.
Какого лешего ей полезли в голову мысли о вечной и бесконечной любви рядом с этим... сухарём и мизантропом?!
Она содрала с себя футболку и завозилась с застёжкой лифчика.
– Что, жарко стало? Раздеваешься? – В голосе Шуберта не звучало ничего, кроме ленивого любопытства. – И не боишься? А вдруг я Чикатило какой-нибудь.
Динка и впрямь его не боялась. Она вообще не боялась мужчин, даже в самых щекотливых ситуациях. Ей всегда удавалось расположить к себе любого мужика – просто поболтав с ним, рассмешив, выслушав его историю или рассказав свою. Главное – перейти для него в разряд сестрёнки, – если не хочешь с ним секса, конечно, – тогда тебе на сто процентов ничего не угрожает. Ну или на девяносто девять. Один процент можно было откинуть на сильно датых, упоротых или полных психов. Но пока что Динке везло на все сто.
А Шуберт не был ни психом, ни датым, ни упоротым.
Хотя она совершенно его не понимала. Абсолютно.
И в разряд сестрёнки она для него переходить не собиралась. Ещё чего!
Дотянувшись до своего рюкзака, Динка начала сосредоточенно рыться в карманах.
– Ты там что ищешь вообще? – В голосе Шуберта просквозил некий удивлённый интерес, и Динка злорадно усмехнулась.
– Хирургические инструменты.
– Чего-о?
– Спички.
– Че-го?! Ты что, смеёшься?
Динку и вправду начал разбирать неудержимый хохот, совершенно неуместный, но она уже не могла сдерживаться, да и не хотела. Она чувствовала, как внутри поднимается и растёт волна горячечного веселья и возбуждения, нахлынувшая от этой непрошеной близости, от этих глупейших разговоров.
От ощущения его худого крепкого тела рядом с собой.
– Того! Знаешь про философа Кьеркегора? – Она вдруг возгордилась тем, что смогла произнести это имя без запинки. – Он был девственником, и только однажды решился посетить публичный дом… откуда его вынесли в приступе лихорадки!
Она нашла искомое и обернулась к Шуберту. Наконец-то его глаза были не просто открыты, а прямо-таки вытаращены, и она опять прыснула:
– Так вот, он всё время бормотал в бреду: «И ещё это ужасное хихиканье!»
– Ты издеваешься, – мрачно констатировал Шуберт.
Ага, проняло! А он думал, у него одного прерогатива на издевательства, что ли?
– Вот ещё! Я просто выбираю безопасный секс! – Она облизнула загоревшиеся вдруг губы, глядя на него в упор, и повертела у него перед носом маленьким квадратным пакетиком. – А у тебя что, уже не стоит?
– Вот ещё! – повторил он вслед за ней и тоже машинально облизал губы. – А ты что, всегда с собой презервативы носишь?
– Исключительно в лес, зайка, – почти пропела Динка, надрывая пакетик. Её прямо-таки колотило от сдерживаемого смеха и от возбуждения. – В такую вот заячью избушку! – Она опять захохотала, разглядев, как он моргает, и еле вымолвила: – Купила… хо-отела туда спички по-ложи-ить… от дождя-я, и за-забыла!
Шуберт на миг прикрыл глаза, откидываясь назад.
– Это всё так странно… – серьёзно сказала вдруг Динка, оборвав смех.
– Глупо? – подсказал Шуберт, криво ухмыльнувшись.
– Нет… – прошептала она. – Нелепо.
Она сбросила и скомкала свои трусики и лифчик, отшвырнув их куда-то в сторону, и Шуберт судорожно втянул в себя воздух, уставившись на неё, как загипнотизированный. И так же, будто во сне, протянул к ней руку.
«Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно…» – завертелась у неё в голове строчка из какого-то древнего-предревнего фильма.
Да какое там «волшебно»?! Подумаешь, быстрый перепих в спальнике, точнее, уже где-то на спальнике! Что это
