гордилась. Но непонятно было другое - почему она сочла нужным и уместным заявить об этом мне, да ещё в таком ничем не спровоцированном тоне, словно хотела одёрнуть и поставить на место: мол, не зазнавайтесь, мол, мы тоже кое-что умеем, мол, мы тоже пишем статьи, вот так, да-да, так что вы не очень тут...
Она была глупа как... как... как социальная педагогиня.
Увы, не только глупа. Однажды я приболел, и на занятиях сказал ей об этом. После этих занятий вся группа должна была выехать на какое-то мероприятие, а мне в таком состоянии лучше было отпроситься и пойти домой. На мою просьбу она отреагировала так - недовольно нахмурилась, сжала строгие губы, выдержала для солидности паузу и сказала: хорошо, вы не поедете туда, но пока что останетесь здесь. Я слегка удивился.
Когда группа отправилась на упомянутое мероприятие, она положила передо мной на стол какое-то учебное пособие и листы бумаги, и предложила мне выполнить изрядно объёмную и кропотливую письменную работу, связанную к тому же с некоторым «психофизическим» напряжением. Растерявшись, я напомнил ей о моём состоянии. Ничего, - бодро возразила она, - поскольку вы не поехали со всей группой, вам надо делать что-то другое, а потом вы пойдёте домой. Подавив подступившее отвращение, я стал выполнять её «педагогическое» распоряжение, но во мне постепенно росла досада, переходящая в возмущение.
Послушайте, произнёс я, отложив авторучку, неужели вам не понятно, что я болею, и в таком состоянии должен идти домой... Нет, пока вы не выполните моё поручение, не пойдёте! - начальственным тоном заявила педагогиня.
И тут я сорвался. Поднявшись и резко отодвинув стул, я взволнованно «заапеллировал», стал говорить ей о жестокости и бесчеловечности подобного обхождения... Почти сразу дверь класса отворилась, и к нам вошли ещё двое социальных педагогинь (прирождённых! по призванию!), которые возбуждённо усмехались, уставившись на меня с глупым ехидством и нескрываемым любопытством, как на кролика по ходу опыта. Моя руководительница присоединилась к их реакции, очень удовлетворённо и властолюбиво лыбилась. Я осёкся, осознав, что моё негодование бесполезно... Передо мной находились три монстра женского пола, упивающихся возможностью унизить и расстроить человека (или, может быть, именно мужчину?). Больше я ничего не сказал и вышел из класса. С тех пор там духу моего не было, хотя по этой причине какое-то время мне грозили финансовые проблемы.
Прошло немало лет после того случая, но для меня он столь же свеж и отвратителен, как и тогда. Не перестаю недоумевать. У неё диплом ПЕДАГОГА!.. ЧТО это за учебное заведение и ЧТО это за люди, покидающие его в звании специалистов по правильному обращению с людьми?! И даже не в этом дело. Поведение сей бабенции не оправдано ничем, пусть бы она и не имела отношения к педагогике... Её поведение было хрестоматийно жестоким, образцово издевательским, идеально бесчеловечным. Её поведение было попросту... фашистским. Именно так. Это было отвратительное проявление деспотии... Но она никогда этого не поймёт.»
Рандберг считает необходимым подвести резюме:
«Есть люди, которым нравится рассуждать о противоборстве полов, чуть ли не о какой-то войне между женщинами и мужчинами. Это, конечно, вздор. Хотя бы потому вздор, что любой человек за свою жизнь, как правило, имеет гораздо более отрицательный опыт в отношениях с представителями своего пола. Если и происходит эта «война», то скорее внутри каждого пола. Здесь и конкуренция, и зависть, и ревность, и т.д. Женщины больше страдают от других женщин, мужчины - от других мужчин.
Что касается специфически половых предрасположенностей, то они, надо признать, проявляются достаточно явно. Жестокость - признак скорее мужского пола. Именно в мужской среде царит культ силы. Большинство извергов - мужчины. Убийцы - в основном мужчины. Хотя история знает много отравительниц... Всё же зверства - преимущественно мужское занятие.
В концентрированном виде это выражалось, например, в армии советской, а ныне выражается в российской. Всё зиждется на насилии, на унижениях, на избиениях.
Но когда я, в процессе службы отечеству доведённый до весьма незавидного состояния, очутился в госпитале, там пришлось столкнуться с таким явлением: среди младшего и среднего женского персонала - медсёстры, санитарки, надзирательницы - попадались жестокие и злобные твари, измывавшиеся над больными солдатами, и без того униженными. Оскорбления, крики и прочее хамство - всё это незабываемо. И необъяснимо.
Наверное, мужчины и женщины стоят друг друга.»
Автор почувствовал здесь необходимость разрядиться, и это вылилось в следующее излияние:
«Немецкие учёные установили опытным путём, что крысы-самки лучше ориентируются и быстрее реагируют на «приказы», то есть на разные сигналы, нежели крысы-самцы. Из этого был сделан вывод о превосходстве крысиных самок над крысиными самцами. Данное обстоятельство стало поводом для немецких феминисток восторжествовать и объявить о превосходстве женщин над мужчинами. Эта их позиция отразилась в таком вот лозунге:
ВЫШЕ ГОЛОВУ, СЁСТРЫ! КРЫСЫ ЖЕНСКОГО ПОЛА СООБРАЖАЮТ ЛУЧШЕ!»
Задерживаться не будем, ибо нас ждут ещё другие темы.
Скрепя сердце, Рандберг принимается за политику. Ему это не нравится и не хочется, но приходится. Надо заметить, в нём довольно мирно уживаются художник и публицист. В конце концов, и то, и другое - литература.
Итак, очередной отрывок из книги Рандберга: «Европа - чудесный континент. Но на нём обитает слишком много идейно-левых. Эти лево-идейные очень озабочены нарушением прав бандитов... то бишь прав человека там, где правят правые. Они очень активно демонстрируют против правых, даже если те ничьих прав и в помине не нарушают. Но левые считают, что нарушают. А против красных правителей идейно-левые никогда не протестуют, даже если красные правители крупномасштабно людоедствуют. Это ничего. Им можно. И не вздумайте их ругать! Они хорошие. Потому что красные.
Кровавые социалисты в Латинской Америке, Азии, Африке, да и кое-где в Европе вызывают умиление европейских левых. Гораздо менее кровавые или вовсе не кровавые консерваторы удостаиваются жгучей ненависти. На вселенские вопли страданий там, где царят социалисты-коммунисты, европейские лево-идейные реагируют, в лучшем случае, зевотой. А вообще-то с одобрением. Но если в правовой (правой) стране полицейские задержали бандита или террориста, то у лево-идейных сразу откуда-то берётся столько энергии и страсти протестовать! Немедля на митинг, на демонстрацию, а затем - драться. А как же! Надо выразить наш гуманизм, нашу заботу о правах человека, наше чувство справедливости. Поджигай автомобили! Бей витрины! Прохожих тоже бей! За равенство и братство! Мы - на страже человечности!»
Затем Рандберг загадывает читателю загадку: «Скажи, читатель, что это за страна и где она находится: страна страданий и злодеяний, хамства и холопства, грязи и бездорожья, нищеты и вооружений, мордобоя и солдафонства, пустозвонства и самозванства, фальшивых воззваний и вшивого пафоса, пьяных восторгов и рьяной показухи, удручающих утопий и бесплодных мечтаний, одержимости «идеалами» и ненависти к инородцам, превознесения государства и подавления личности, бесконтрольной власти и беспросветного бесправия, преувеличенных страстей и преувеличенных размеров, безудержного самолюбования и лирических вздохов посреди клоаки... Что это за страна? Если ты узнал, то кто в этом виноват? Автор? Но ведь он не называл этой страны! Ты сам её угадал! А если угадал, то разве в этом повинен автор? Или ты, читатель, виновен в том, что распознал её?!
Но - поскольку страна узнаваема, то, может быть, причина узнавания коренится всё-таки в ней самой, а не в кознях автора и не в твоей предвзятости, дорогой читатель, не правда ли?»
На всякий случай повторяем, что это была цитата. Да, вздорная цитата из разнузданного Рандберга. Мы её вовсе не обязательно разделяем и почти всячески сохраняем официальный нейтралитет наподобие государства Люксембург, в нейтральность которого мы, впрочем, не очень-то верим, так же как нет у нас и уверенности в его лояльности по отношению к нам, ибо, во-первых, Люксембург не совсем нейтрален, то есть отнюдь совсем даже не нейтрален, а во-вторых, звучит Люксембург почти как Рандберг, то есть очень не по-нашему звучит, а по-ихнему, вот так. По-чуждому звучит, по-вражьи.
К сфере особых интересов автора относятся особисты. Им он уделяет значительное внимание в своём произведении. Здесь нам придётся столкнуться с довольно резкими оценками и подчас с весьма «крутыми» эпитетами.
Службистом-особистом, как считает Рандберг, в тоталитарных условиях становится очень типичный субъект с изрядно специфическими данными, то есть с определённо подходящими предпосылками. «Гебешный генотип», как нежное и прихотливое растение, проявляется по своему назначению лишь там, где его по-настоящему востребуют, где его со всей надлежащей тепличной заботой взращивают и пестуют. А в других условиях, то есть во враждебной правовой демократической среде, ему крайне трудно проявить свои примечательные качества, ибо в таком досадном обществе вовсе не просто безраздельно и безнаказанно упиваться вседозволенностью.
Рандберг вспоминает, как в былое время в былой стране его окружали и на него дышали «гнусные рыла ублюдочной мрази» (нам несколько неловко воспроизводить лексикон автора из этого раздела его сочинения). ТАМ они были наверху и вытворяли всё, что хотели, а хотели они всегда чего-то мерзкого. Более того, ТАМ они и сейчас наверху, более того, ТАМ они теперь ещё выше, чем прежде, более того, ТАМ они нынче позволяют себе ещё пущую вакханалию, ибо их больше не контролирует другая преступная организация, некогда делившая с ними неизмеримую власть. Теперь им не надо ни с кем делиться. Им принадлежит абсолютно ВСЁ. А незаменимых нет. Кадры решают ВСЁ. Будь готов! Уже готов. И тот готов. Перезаряжай. Главное - забота о человеке. И о детях. Будь бдительным. Будь наЧеКу. Рыночный чекизм. Даёшь коммерцию! Лучший в мире балет, смерть изменникам Родины, самый счастливый строй, левой! левой! не поступаться принципами, лучшие в мире цирковые акробаты и клоуны, расстрелять как поганых псов, спасибо за наше счастливое детство, двадцать пять лет лагерей, мы убеждений не меняем, мы сильно в шахматы играем, беззаконие, бесплатные блага, шаром покати, лучше всех, старты с Байконура, дороги в ухабах, военные парады, самая читающая страна, раздобыть курицу в очереди, советские дети умнее капиталистических, вынести лишения и тяготы воинской службы, занять червонец до получки, дружба народов и братство сестёр, в универмаге выбросили ботинки, впереди планеты всей, больше трёх не собираться, масло по талонам - две пачки в месяц, дачи грабят раз в неделю, в подъездах бьют и убивают, и в подворотнях, и в закоулках, и в переулках, далее - везде...
Мы соорудили нечто вроде квинтэссенции из пассажей Рандберга. Он прозрачно намекает на то, что суперсоветская суть страны в чём-то сверхсущественном сохранилась. И это вполне объяснимо: ведь так хочется и дальше поимперствовать, посоветствовать, почекиствовать,
