Видели ли вы, как река становится морем? А я видел. Пацаном в многолюдной толпе с высоты рукотворной дамбы, расположенной рядом с нашим огородом и в нескольких десятках метров от дома. Заворожённо смотрел я, как Днепр-Славутич, бурно расширяя свои границы, затапливал вековые дикие плавни, известные в истории как Великий Луг. Его упоминал и Т. Г. Шевченко:
А піду я одружуся
З моїм вірним другом,
З славним батьком запорозьким
Та з Великим Лугом.
Располагался он между Днепром и его притоком – речкой Конкой, по которой давным-давно проходил кордон с Крымским ханством. Принадлежал Великий Луг Запорожской Сечи, которая в нашей округе размещалась в разные годы в четырёх местах: на острове Базавлук, в устье речек Чертомлык и Подпольная и чуть выше по течению Днепра на мысе Никитин Рог, где Богдан Хмельницкий был избран гетманом.
Днепр разливался всё шире и шире. Лишь у могучей насыпи остановил он нашествие пенных волн и превратился в неоглядное Каховское водохранилище. На моей родине, в Великой Знаменке, его зовут морем. Спустя годы, уже повзрослев, я начал осознавать, какую диковинную красу погребли под собой воды новорождённого моря. Доныне перед моими глазами стоят звенящие птицами деревья, цветут пахучие луга, блистают на солнце озёрца с игривыми стайками серебристых рыбёшек. Вижу и такую картинку детства: я, малыш, держусь обеими ручками за шею сильного отца, а он вплавь переправляет меня не правый берег речушки Архар. А на том берегу растут такие крупные и такие сладкие арбузы! Или же вспоминается, как мы с двоюродной сестричкой Верой, крадучись, пробираемся в кочующий цыганский табор и из-за засады с интересом наблюдаем за тем, что в нём делается. А потом, обнаруженные старой крикливой цыганкой, мы с перепугу едва ли не целую версту бежим домой.
И вот вплотную к нашему селу пришла днепровская вода. Тогда же, в 1956 году, Александр Довженко написал известную «Поэму про море». Среди её персонажей есть и мой однофамилец, генерал Федорченко. Это поэма про наше море. Отныне его волны и будили, и усыпляли меня, а порой, когда была шальная непогода, даже доносили брызги к окну моей спальни. Пожалуй, не случалось в детстве и школьной юности ни дня, когда бы я не был на берегу полюбившегося мне водного простора. Не случайно я записал однажды в тетрадку невольно сочинённые мной строчки:
Ой, люблю я дуже море,
Бо без моря – не життя.
Маяки – чудові зорі
Спалахнули в майбуття.
Розцвіли у серці чари;
Мов барвінок, сняться сни:
Пароплави, хвилі, хмари
І пташиний спів весни.
Зимой мы с хлопцами на замёрзшем Каховском море катались на коньках и играли в хоккей. Весной с длинными шестами заскакивали на льдины и, отталкиваясь ими от дна, устраивали гонки «плотов» вдоль берега. Или просто прыгали по льдинам. Иногда хотелось подвигов. Однажды мне пришло на ум раздеться и искупаться в ледяной воде. Так сказать, себя испытать. С неделю лежал дома в жару, зато потом в глазах пацанов долго представлялся героем. А летом мы удочками ловили рыбу и ныряли в масках за раками. Случалось, мальчишки делали заплывы до буя. расположенного в верстах четырёх от берега. Это испытание одолел я на пару с другом детства Саней Гулаком. И, конечно же, мы просто подолгу купались, а затем, дрожа посиневшими губами, грелись на плоских гранитных камнях. Загоревшие до черноты тела то и дело передвигались в двух направлениях: вода – камни, камни – вода…
Дамбу укрепляли, оковывали со стороны моря гранитом. Самосвалы сбрасывали огромные глыбы, доставляемые с каменного карьера. А бригада, вооружённая молотами и ломами, укладывала их. Адская работа? Для мостовщиков, бывших фронтовиков, испытанных нечеловеческой работой войны, это был обыденный труд. Я многих знал, иногда во время обеда подходил к ним. Не помню, чтоб они жаловались на усталость. Мужики ели и шутили, делясь друг с другом житейскими случаями и всякими потешными небылицами. Иногда в их кругу взрывался дружный хохот. Потом курили: кто сигареты «Прима», кто папиросы «Беломорканал», кто самокрутку из выращенного на своём огороде табака. Иногда выпивали, но только вечером, после работы. А в рабочие часы они деловито, спокойно и уверенно создавали себе величественный памятник в граните.
Крайний слева на снимке, сделанном в 1958 году, – мой отец, Михаил Петрович Федорченко. Новороссийск, Керчь, Феодосия, Севастополь, Румыния, Порт-Артур – боевой путь его, бывшего военного моряка. За плечами остались семь лет службы, два флота – Черноморский и Тихоокеанский, бои с немецкими и румынскими захватчиками, потом на востоке – с японскими самураями. Только в 1947 году возвратился отец в родной край. В юности я писал в посвящённом ему стихотворении:
Вышел ты из фашистского ада!
И я впредь сберегу твою честь.
Если Родина скажет мне: «Надо!»,
Я скажу, не задумавшись: «Есть!»
Сам запомню, отец, на всю жизнь я,
Детям, внукам скажу, наконец,
Что священное слово «Отчизна»
Происходит от слова «отец»!
Обычно же о войне он не любил вспоминать: слишком много тяжкого испытал в ней. В одном из кровопролитных боёв погиб и навеки остался лежать в Малой земле старший брат отца – Илья Петрович Федорченко, тоже черноморский матрос. Считался он без вести пропавшим, но ещё школьником я рассылал письма в разные архивы и сумел найти место его захоронения – в братской могиле на территории Новороссийской государственной морской академии. Он погиб в районе Станички (мыс Мысхако). Партизанские тропы второго отцова брата, Павла Петровича, ныне смыты днепровскими водами на дне рукотворного моря. Он сражался с оккупантами в родных плавнях в партизанском отряде Кирилла Баранова и встретил Победу с орденом Красной Звезды на груди.
А отец там же, где воевал и Илья, под Новороссийском, в сентябре 1942 года, когда проходили ожесточённые сражения по обороне города, в числе 450 черноморцев оказался во вражеском окружении. Лишь семеро матросов чудом остались в живых. Среди них был и старший краснофлотец Михаил Федорченко. Тогда после перенесённого стресса он в 22 года совсем облысел.
Много горя отец хлебнул ещё в детстве. На старой фотографии родственников Федорченко мальчик Миша стоит между коленей сидящего папы. Это мой дедушка, Пётр Фёдорович. Он держит за ручки босоногого, в белой рубашке сынишку. Снимок сделан во второй половине 20-х годов прошлого века. На нём уже нет мамы моего отца – Анны Федорченко, она рано умерла. А вскоре Миша станет круглым сиротой. И будет воспитывать его Феклуша, старшая сестра (на снимке она, рослая девушка, стоит вторая слева, за своим отцом). А кроме Миши, в семье были ещё трое братиков – Павлик, Ваня и Илюша. Фёкла Петровна, добрейшая и любимая моя тётушка, посвятила всю свою молодость их воспитанию. Скорее всего, потому так и не вышла замуж. Троих братьев она проводила на войну и всё время молилась за их судьбу.
В 1943 году во время одной из ночных тренировок по навигационному обеспечению высадки десанта (готовилась Новороссийская наступательная операция) жизнь моего отца, Михаила Петровича, едва не поглотила морская стихия. Могучая штормовая волна сбила его с палубы подлодки. Спас отца, рискуя собой, его товарищ, матрос Василий Дубинчук. А позже боевые друзья участвовали в операции по захвату маяка в Керченском проливе. Матросы, высадившись с подлодки «М -51» («малютки»), уничтожили противника и указали фарватер кораблям морского десанта. Заслуга матроса Михаила Федорченко была отмечена медалью «За отвагу».
Свои детские впечатления от этих услышанных эпизодов я отобразил в небольшом рассказе «Черноморцы». Тот тетрадный листок в клеточку сберёгся доныне. А лет через пятнадцать я увидел героя своего рассказа воочию. И это случились благодаря случайной встрече фронтовых побратимов на речной пристани города Никополя. Они на камнях у днепровской воды пили водку «Московскую», закусывали купленной в портовом буфете снедью и долго не могли поверить, что судьба их свела в мирное время спустя треть века. Я сидел рядом и, затаив дыхание, слушал то печальные, то весёлые воспоминания друзей, время от времени вытиравших с глаз слёзы. «Сынок, а на войне мы не плакали!» – сказал мне Василий Дубинчук, похлопав по плечу. Дома об этой волнующей встрече первым делом я рассказал младшему брату: Серёжа, как и папа, возвратился в отчий дом со службы в матросской форме…
На фотографии за спиною рабочих – Каховское водохранилище. На заднем плане – земснаряд «Омега», судно для перекачки подводного грунта и углубления дна. Вдали, на линии горизонта – почти не различимые в тумане трубы никопольских заводов. На том месте когда-то располагалась Никитинская Сечь. Впереди мужчин раскинулось огромное село со всемирно известным курганом Солоха – захоронением конца 5 – начала 4 века до нашей эры. Отсюда родом шедевр скифского искусства – известный по многим учебникам истории золотой гребень весом в 300 граммов с изображением сражающихся воинов. При раскопках в 1912-1913 годах этой «степной пирамиды» экспедицией археолога, востоковеда Николая Ивановича Веселовского, кроме того, обнаружены фиал (чаша для пиров), браслеты, нашивные бляшки, шейный обруч с львиными головками и другие золотые изделия. Шедевры из 18-метрового кургана Солоха можно ныне увидеть лишь в Петербургском Эрмитаже.
Слышал не раз, что в прошлом и селяне находили золото и какие-то древние штучки на этой благодатной земле – на огородах, в степи, у круч, но, по понятным соображениям, старались держать это в тайне. Улыбнулась как-то и отцу золотая монетка. В трудное послевоенное время её обменяли на туфли для матери. А туфли оказались настолько некачественными, что вскоре пришлось их выбросить.
В детстве я, как и многие мальчишки, начитавшись приключенческой литературы, пытался найти клад. Копал однажды землю возле сарая, долбил, да вдруг лом выскользнул из рук и ушёл под землю. Потом меня вдруг что-то отвлекло, а после до кладоискательства почему-то руки не доходили. Отец считал, что, вероятно, лом упал в пустоту какого-то подвала, так как до революции тут был банк. Правда, медные монеты я в огороде находил. А где-то рядом, говорил отец, хоронили священников. И в этом в восьмидесятых годах я убедился воочию. В парке, в метрах тридцати от нашего двора, техника случайно разрыла погребение священнослужителя. Вокруг ямы столпились взрослые и вездесущие пацаны. Дальнейшие работы прекратились, вызвали кого-то из власти. Батюшку перехоронили. Не исключаю, что когда-то в земле Великой Знаменки
