группировка, задавшаяся целью злить и сводить с ума население («А то и шпионить», -- вставил Садар Раздимович). В конце концов, чем они вам помешали? Бродят себе и бродят. Никого не трогают. Сами по себе живут…
-- Живут?
-- Ну, существуют, это же несущественно! Сами по себе, понимаете, не завися ни от вас, ни от меня и ни в чем нас не задевая.
Садар Радзимович покачал головой:
-- Складывается ощущение, что вы с ними заодно. Ну чем они вас так прельстили?
-- Да ничем! Я просто не вижу смысла во всем этом разговоре! – разозлился Аким, -- Големы эти дурацкие, жизнь, которая не жизнь, которая вас вовсе не касается, чужие свободы и ограничения!
В общем, день не задался. Садар Радзимович остался уверен, что Аким потакает големам, сам Аким же не понимал, что подвигло его защищать ненужных ему глупых големов. Может, это просто был дух противоречия? Или Садар Радзимович давно подспудно раздражал его и это раздражение, наконец, нашло выход? Аким ни к кому старался не относиться плохо, он всегда считал, что человеческие несоответствия друг с другом – это личные дела каждого, кого это не устраивает. Сам Аким был более чем терпим к окружающим, но никогда раньше чужое нетерпение его не выводило из себя.
Придя домой, Аким нетерпеливо принялся за Голема, словно пытаясь компенсировать избыток неприятных ощущений. Или действовал назло Садару?
Голем радостно улыбался кривым ртом из своего угла. Аким огладил его шероховатый бок во вмятинах пальцев. Глина высохла, слегка потрескалась, но вполне сносно выглядела. Аким долго ходил вокруг Голема, раздумывая, стоит ли его обжигать. Решил не рисковать.
В банке на столе неистово колотился глаз. Аким ахнул и побежал было его выпускать, но уронил банку. Глаз ускакал в угол и там возился, подбирая какие-то крошки. Аким махнул рукой – Голем был готов, а глаз мог подождать.
Аким наложил руки на голову Голему и сосредоточился. Глина была твердая, под пальцами ощущались неровности. Аким напрягся и стал внушать Голему, что он живой. Представил, как Голем поднимает руку, шевелит, то есть то, как Голем обыкновенно двигается. Медленно и плавно Голем в голове у Акима приподнял зад от земли, помотал головой и открыл рот… Какой еще рот? Аким выдохся и открыл глаза. Голем сидел, как сидел, холодный, глиняный и безучастный. Что же не так? Воли что ли в Акиме мало? Аким снова обхватил голову Голема пальцами, взялся поудобнее и стал приказывать Голему. «Вставай, встань и иди, вставай… Давай, вставай… Поднимайся, глиняный болван!» Да что же такое? Как с ним еще обойтись? Невменяемый какой-то Голем. Может, в нем чего-то не хватает? В Големе, в смысле? О том, что чего-то не хватает в самом Акиме, он старался не думать вовсе. Иначе все теряло смысл.
Может, это все совсем не так делается? Даже наверняка есть какая-то своя технология, Акиму пока неведомая. Но так как объяснить внятно Акиму насчет создания големов никто ничего не мог, приходится обходиться, как водится, собственными силами.
Совершив еще один круг позора, Аким присел возле Голема на пол и постарался вникнуть. Голем был неживой, следовательно, мертвый. Мертвое оживить нельзя. Оживить, вернее, восстановить можно только пораженное. Если принимать за пораженное всего Голема, то нужно отталкиваться хотя бы от одной живой частицы в нем.
-- Глаз! Глази-ик!.. Иди сюда… -- шипел Аким, ползая под кроватью и нашаривая попискивающий от страха глаз. Глаз был скользкий на ощупь и проскальзывал между пальцами. Аким схватил тапочек и загнал в него глаз. Наконец, стиснув глаз в кулаке, Аким расковырял Голему гвоздем лицо. «Видел бы меня кто-нибудь» подумалось ему. Варварство, хорошо привычное варварство. Разрушать, чтоб на этом месте построить новое, видоизмененное. Лучшее. Кому лучшее?
Затиснув глаз в проделанную дыру, Аким наскоро залепил отверстие размоченной кое-как глиняной лепешкой. Глаз пищал, крутился, лепешка вздрагивала и норовила отвалиться. Аким ухватил голову Голема поудобнее, закрыл глаза и стал представлять, как во время рядовой операции, как от глаза простреливают сквозь наливающуюся глину капилляры и сосуды, как звенящая высохшая глина превращается в мягкую податливую ткань тела, образуются мышечные волокна, охватывающие кости, как ветвится нервная сетка… Вот впервые стукнуло сердце, разгоняя кровь по недвижным артериям, вот легкие расправились и впустили в себя первый вдох… дрогнул и раскрылся глаз.
Аким вскочил. Голем тупо смотрел на него одним широко раскрытым глазом.
-- Какого … -- начал было Аким. Голем моргнул и раскрыл рот.
Аким уж было подумал, что Голем сейчас скажет ему пару ласковых, но тот только хлопнул щелью рта.
Аким обошел Голема вокруг. Теперь уже это был круг почета, самый настоящий круг почета. «Получилось! Получилось!» ликовал Аким. Самый настоящий Голем! Живой-живехонький! Ну разве не здорово, что он сам – С А М – создал настоящего Голема! И все же, несмотря на ликование, внутри у Акима копошились привычное легкое разочарование и обида, как в детстве в день рождения. Накануне маленький Аким никак не мог заснуть и долго ворочался с боку на бок в предвкушении завтрашнего праздника. А когда, наконец, засыпал, утомленный и намечтавшийся всласть, то так крепко, что напрочь забывал про завтрашний день. Разбуженный утром дружными поздравлениями домочадцев, он потирал глаза и принимал подарки. Дарили, как правило, не то, что хотелось, а что-то очень нужное и полезное. То есть то, что было не нужно и бесполезно кому-либо из родственников. И вот тут-то приходило разочарование. Ждал-ждал, томился, и стоило на минутку позабыть, как день рождения внезапно наступал. И всё – все подарки получены и мечты разбиты, ждать больше нечего. День опустел, поблек, выцвел. Вот и сейчас – Голем ожил, вроде бы сбылась мечта идиота, радуйся, дурак, так нет, оказывается, когда мечты сбываются, это очень грустно. И впереди ничего нет, никаких свершений…
Голем поднимал руки, топал ногами. С него сыпалась пыль, слетали крошки глины, под которой обнаруживалась бледная человеческая кожа. Наконец, Голем потер руками лицо, и на Акима глянула довольно непривлекательная, но вполне человеческая физиономия с единственным глазом. Вместо второго была черная пустота. Голем опять хлопнул ртом и Аким понял, что забыл сделать Голему голосовые связки. Равно как и мужские причиндалы. Как-то не представлялось ему возможным воплощать в Големе мужчину в полном боекомплекте. Хорошо еще, что пальцев по пять, а ведь могло же быть и рукавичкой, как у некоторых…
«Горе мне, глупому…» схватился за голову Аким. Только сейчас он понял, что невысокое хлипкое существо, с трудом стоящее перед ним на кривых тонких ногах и потирающее бледные впалые щеки, Големом вовсе не является. А представляет из себя конкретно человека, пусть не вполне анатомически достоверного, но, тем не менее, вполне живого.
Тем временем, лысый бледный тип обессилено опустился на слабые колени, присел на пол и стал изучать свои хлипкие пальцы. Он считал их, перебирая по очереди большим пальцем, сначала на правой руке справа налево, потом слева направо, потом повторил с левой, а потом, независимо друг от друга, стал считать одновременно, все так же тупо глядя на Акима.
«Что теперь делать? Нужно же что-то делать? Его нельзя так оставлять, он же живой… А голосовые связки и… ну, это потом можно подкорректировать. Доктора помогут. Хотя, ой, нет, у него есть желудок, он скоро захочет есть, пить, значит, корректировать надо уже сейчас…» металось в голове у Акима. И тут его взгляд совершенно случайно упал на часы. Сначала он даже не понял, сколько времени. А потом бешено заметался по комнате, лихорадочно соображая, как быть с Големом, то есть, не с Големом, а, ну, скажем, с Гомером, то есть с существом. Потому что до работы Акиму остались считанные минуты. Если быстро бежать, то можно успеть на знакомый автобус. Но куда девать Гомера? И как это так незаметно пролетел целый день, ведь всего только Гомера оживил… А-а! Точно! На операциях время тоже незаметно проходит, видимо, в тот момент, когда Аким погружается в пациента, ощущение времени отключается полностью.
Почему Аким обозвал новоявленное создание Гомером он и сам не понимал. Что-то было в памяти, связанное с гомер-ическим, что-то несерьезное, а Гомер у Акима вызывал такое странное чувство – такой он был нелепый, будто нарочно. Сидит себе и считает пальцы, поглядывая на Акима. И в ус не дует, что вот был неживой и вдруг ожил. Раскинул ноги – а между ними гладкое место, как у игрушки. И на лице такое туповатое выражение – вот-вот слюни пускать начнет. Моргает себе одним-единственным глазом, носом хлюпает…
Время поджимало. Аким подумал минутку и решил, что Гомер никуда не денется. Сам он сбежать наверняка не сообразит, а выпустить его тоже никто не выпустит. Посвящать никого не хотелось, по крайней мере, пока Аким не выяснит все про свое странное творение. И тщательно запер за собой дверь, предварительно упаковав Гомера в свою старую одежду и засунув в чулан. Гомер не обиделся, правда, идти не хотел, пришлось толкать. Сел в уголок и стал пальцем ковырять штукатурку на стенке. Ну и ладно, подумал Аким. И убежал на работу.
На душе было радостно и в то же время тревожно. Аким никогда еще не слышал, чтоб вот так создавали людей и не знал, что делать дальше. На полноценного человека Гомер явно не тянул, но и неодушевленным предметом его теперь тоже нельзя было назвать. Скрыть свое творение Аким не посчитал возможным – а вдруг это открытие? Но и делиться с каждым встречным не стал, а вдруг это наказуемо. А вообще – наверное, для Гомера это был настоящий шок – превратиться из глинного чучелка в живое существо, ведь включились все органы сразу!..
Рабочий день прошел в хлопотах и суматохе. Акиму не терпелось домой, к своему творению, посмотреть на него и поразмыслить, как быть дальше, но как назло, было поступление тяжелобольных, необходимо было позарез присутствие хотя бы одного врача, и рабочий день опять затянулся. И за работой Аким, как и полагается любящему свою работу человеку, совсем забыл про Гомера. Сначала еще думал, отвлекался, коллеги посматривали на на редкость невнимательного Акима, один даже хихикнул: «Влюбился, голубчик!» Аким окинул его презрительным взглядом и сосредоточился. И вовлекаясь в рабочий процесс, потихоньку вытеснил из головы совершенно лишнее здесь беспокойство об ожившей глиняной кукле.
По дороге домой он несколько раз останавливался поздороваться со знакомыми, заглядывал в лавки, нагрузился покупками и уже на подходах к дому его осенило: «Сидит он там один в чулане и ему может быть страшно, он ведь не знает, что я приду», и побежал по лестнице наверх. Врываясь в квартиру, он увидел боязливо выглядывающую в дверной проем Ирму. Глаза у Ирмы были заплаканные и перепуганные.
-- Что случилось? – с налету спросил Аким, потихоньку вытесняя Ирму из кухни и теряя по пути кули с продуктами. Ирма вскинула глаза и сказала:
-- У вас тут был какой-то человек. Он стучал в стену, и я пришла посмотреть, что тут такое. А он голый…
Ах, да! Он же совсем забыл об этой дурацкой големовой привычке раздеваться. Пусть Гомер уже не глиняный, но, видимо, замашки у него остались прежними.
-- Я
