слёзы на груди ближнего – сам вляпался, сам и выкарабкивайся. Выцедила чай с таком и бухнула, ни на кого не глядя:
- Мы разводимся. – Она не могла не бухнуть после того, как этот, что воротит виноватые глаза на сторону, легко согласился, не могла не наказать, оскорблённая до самых пяток, что даже не попытался отговорить, утешить, выяснить, в конце концов, отчего она пришла в такое отчаянье. Ничегошеньки не сделал, а сразу, будто ждал: «Давай? – Давай!», да ещё и намекнул на свободный капустный огород. «Козёл безрогий!» Почему безрогий, она не знала, но так уж получилось в белую рифму. Неожиданная новость, подстать ненастному утру, не вызвала, однако, заметного ажиотажа, только три пары глаз вопросительно уставились на неё, забыв про чай, а одна безучастно смотрела в плакавшее окно. Нет, теперь она не отступит, пока не сломает рога. «Разводимся, мой друг, хватит, помытарилась. На коленях просить прощения будешь – отвергну. Не прощу! Вон, вчера цветы подарили, и не какой-то там захудалый архитекторишка, а гендиректор процветающей фирмы. Не капусту, а локти будешь кусать в своём огороде. У, козёл!» А козёл, что кот Васька, знай себе уминает оладьи со сметаной, не чувствуя вкуса.
Первым пришёл в себя самый юный и сообразительный.
- А что? – произнёс Сашка чуть повышенным тоном. – Классно! У Генки, вон, отец слинял, так теперь каждое воскресенье приползает с подарками. Может, и мне кто из вас подарит, наконец, смартфон. – Выскочил из-за стола, уронив стул, крикнул на ходу: - Мне надо! – и исчез, не успев пояснить куда.
Оставшиеся опять сидели молча, пряча глаза, и только Буги продолжал аккуратно умётывать оладьи, шумно захлёбывая чаем. Кончив насыщаться, аккуратно обтёр губы бумажной салфеткой и разрядил напряжённо-вялую обстановку:
- Ну, раз вам так неймётся, неволить не станем – ума нажили достаточно, высшее образование имеете, какими-никакими, а начальничками числитесь, так что сами между собой разбирайтесь. А я вот что скажу: как бы вы ни решили, а в нашем доме, - это говорил уже хозяин дачи, - будете, как и прежде, на равных. Но если захочется поскандалить, валите за ворота, но только не в сад: яблоки запаршивите. Парня не невольте, не тяните каждый к себе, он уже почти взрослый, хотя вы и не заметили, как вырос, пусть живёт, у кого хочет и когда хочет, но в ответе за него – оба. – Посмотрел, обернувшись, на пригорюнившуюся Вуги и добавил, чуть улыбнувшись: - И мы – тоже, - и опять к паре: - Вы забыли главное правило семейной жизни: сначала семья, потом – работа и каждый порознь. С жиру беситесь, ребятишки. – Поднялся из-за стола. – Кто пойдёт помогать снимать урожай?
- Да ладно, Боря, - вздохнув, сказала Варвара Гавриловна, - мы уж как-нибудь сами, не впервой.
- Я пойду, - как очнувшись от тяжкого сна, поспешил согласиться Иван Борисович.
- Мне надо в парикмахерскую, - нахмурившись, отказалась от трудового воспитания Надежда Сергеевна, глубоко обиженная тем, что старики даже не соизволили выяснить, почему они с Иваном разводятся, не поохали, не поахали, не посочувствовали её женскому горю, не сделали ни малейшей попытки примирить и не дали и малой возможности хоть как-то унизить строптивого козла. Им хорошо, сидят без забот целыми днями, чаёк с оладьями попивают. Нет, здесь её никто не любит. – Вернусь – помогу, - и второй вышла из-за неудавшегося утреннего стола, старательно обойдя упавший стул.
Мужчины снимали самодельными съёмниками спелые яблоки, а Вуги собирала всякие оставшиеся ещё ягоды.
- Что случилось-то? – не выдержав неизвестности, спросил отец.
- Не знаю, - промазал сын-неумеха съёмником мимо высоко висящего плода, - не моя инициатива.
- В этом я не сомневаюсь. – Опытный садовод и бывший исследователь древней истории, уволенный на пенсию по случаю отсутствия прибыли от ненужной науки, хорошо знал своего сына.
- Говорит, что надоело жить всё с одним да с одним.
- Вон как, - отец недовольно нахмурился. – Не пытался переубедить?
Сын хмыкнул и уронил ещё одно яблоко на землю.
- В чём? В том, что я не виноват? Бесполезно.
У опытного садовода ведро было уже почти полным, а у помощника больше попадало мимо.
- Это верно: женщина никогда не признает своей вины, даже если и согласится с ней вслух – такая уж у них натура. Ты вот что: сосредоточься на сыне. Он шагнул во взрослую жизнь, надо подправлять, если что. И не злись, если станет перечить и возражать на каждом слове – пацаны в этом возрасте характер куют на противоречиях. Будь терпелив, не отпускай из виду, больше беседуй на всякие темы, завоёвывай доверие, воспитатель. Куда он нацелился после школы, знаешь?
- Нет, - Иван Борисович и сам удивился, что не знает, на что пригоден его отпрыск. – Так ещё рано ведь, - попытался оправдаться.
Борис Григорьевич усмехнулся.
- Ра…но… ты уже опоздал, родитель, лет на пять, так что нагоняй. Оба только собой заняты и не видите, что сын вырос, мечется в поисках большой дороги, боится отстать от сверстников. Похоже, и подружка есть.
- Какая ещё подружка! – возмутился непутёвый отец и получил в назидание свалившимся яблоком по черепушке. – Чёрт! – почесал ушибленное место. – Что ты придумал?
- Тащи, страус, в дом, - протянул старый отец молодому сыну полное ведро, - от тебя толку и здесь мало: может, и права Надежда. – Иван Борисович хотел было вспылить, грохнуть ведром о землю, но, как всегда, сдержался в нейтральном положении. – Вижу, - переключился старый на другую тему, - и на работе у тебя нелады?
Круглый неудачник осторожно поставил ведро, поднял с земли яблоко, деланно равнодушно надкусил.
- Похоже, что так. – Отец молча ждал продолжения. - Похоже, что влез не на свою ступеньку.
- Так сдай назад! – совет был быстрым, простым и неожиданным.
- Стыдно. – Иван Борисович отбросил надкушенное яблоко.
- Стыднее будет, когда тебя сдёрнут с позором.
Как ни странно, но это справедливое замечание не огорчило, а обрадовало зарвавшегося архитектора – ему нужен был толчок, и он его получил.
- Хотел бы я быть таким же отцом, как ты, - сказал, любовно глядя на воспитателя, а тот от неожиданной похвалы, к тому же от сына, самого близкого человека, смущённо крякнул, даже чуть зарделся.
- Ладно, ладно… - смешался на мгновение, - нечего рассусоливать, давай, двигай, помощничек.
В дверях неумеха чуть не столкнулся с дражайшей. Та, не глядя, только боковым зрением с удовольствием отметив испуг на лице дражайшего, прошла по прямой, чуть не сбив ведро с яблоками, хорошо, что он успел убрать его. Выпрямив спину, гордая, независимая, свободная, прошествовала к калитке, не оборачиваясь, рывком открыла и вышла на улицу, где можно и вздохнуть свободно. «Хозяин! Добытчик!» И как она терпела такого целых – аж жутко представить! – 15 лет?
-------
Десять минут до электрички, десять минут ожидания, полчаса в ней, и прямиком в свою парикмахерскую. Ну, конечно, очередь! И чего это выдры облезлые так и норовят скопиться все разом в воскресенье, как будто субботы не было! И, как всегда, в очереди уже млеет фирмачья бухгалтерша – не главная, а так, на подхвате - и потому у Надежды Сергеевны с ней знакомство, можно сказать, шляпочное, парикмахерское. Здесь и оно сойдёт, надо же как-то поспокойнее убить хандрозное время, а то знакомые бабы толкуют, что от злости волосы интенсивнее выпадают. А как тут не злиться, когда и в воскресенье отдохнуть некогда, а дома ещё и этот с разводом затеял. «Ничего», - подумала облегчённо, - «разведусь и буду лежмя лежать на диване перед теликом, накрывшись книгой, как тот». Надо и ей пожить мужской жизнью. Поздоровались, разглядывая друг друга, оценивая недостатки и не видя преимуществ, можно и языки почесать для утренней разминки. Бухгалтерша – как её? кажется, Нинель – видать, женщина опытная, на лице ничего родного не осталось: ни бровей, ни ресниц, ни губ, ни морщин, на голове волосы пересчитать можно, одета в обтяжку и накоротке – одни мощи, глядеть тошно. Обручальное кольцо на левой руке, наверняка, уже продралась сквозь разводные рогатки, может что и посоветовать дельное: как начать, на чём не прогадать.
- Как жизнь? – Нинель осторожно растянула надутые силиконом губы, приглашая к лёгкому трёпу на серьёзную тему.
Надежда Сергеевна вздохнула, усаживаясь поудобнее на неудобном жёстком кресле.
- Какая там жизнь! На работе уродуешься целый день без продыху, домой придёшь - то же самое: семья, старики, хозяйство, всё воскресенье коту под хвост.
- У тебя большая семья? – изобразила сочувствие Нинель, сделав домиком нарисованные брови.
- Сын в десятый пойдёт, - нехотя впустила её в семью Надежда Сергеевна.
- И всё? – удивилась шляпочная подруга, выпрямив крыши домиков.
- Муж есть, - обременённая семьёй чуть пошевелилась, словно вспомнив о чём-то неприятном. – Тоже – забота. – Нинель тихо рассмеялась, решив, что ей крутят мозги. – Надоел по горлышко. – Надежда Сергеевна почему-то ожесточилась теперь и против мымры. – Разводиться хочу.
У облезлой выдры сразу загорелись маленькие карие глазки. «Вот будет чем занять весь нудный рабочий понедельник: надо же! любимица шефа разводится, видно, неспроста!» Она всей верхней частью подвижного костлявого туловища подвинулась поближе к Надежде Сергеевне, чтобы той было удобнее расколоться в более интимной обстановке очереди.
- Да ну? – и сразу догадливо: - Подловила? Как? С кем?
Но Надежда Сергеевна не приняла интима и слегка отстранилась, чуть отвернувшись. Теперь она разозлилась на себя за то, что сдуру разоткровенничалась, распустила язык о том, чего и сама ещё толком не уразумела.
- Ни с кем! – отрезала зло, обиженная ещё и тем, что её могли предпочесть такой вот, как эта. – Я же сказала: надоел!
- Стоп, стоп! – забеспокоилась непонятливая исповедница. – Как это надоел? – Она ни разу не видела Ивана Борисовича и потому стала настырно допытываться, каков он, чтобы как-то уложить в заскорузлом мозгу непонятную причину разбега. – Он что, хиляк?
- Как бык!
- Слаб в постели?
- Козёл, всю ночь пристаёт.
- Так что тебе ещё? – удивилась битая разведёнка. – А-а, - догадалась, - знаю: мало носит?
- Телёнок.
- Э-э, подруга, - Надежда Сергеевна чуть не вспылила: когда это они стали подругами? – тут ты сама виновата. Видела, как синица в парке долбает подвешенное сало?
- Ну-у? - не поняла аналогии «подруга».
- Вцепится коготками, крутится на нитке, но не отпускает, тюкая помаленьку со всех сторон и где помягче. Так и мы, бабы, должны намертво вцепиться и долбать его, родименького – пусть повертится, лень сбросит.
- Поздно, - невольно вздохнула неудачливая синица. – Любви совсем не осталось.
- Причём здесь любовь? – ещё пуще возмутился сметливый орнитолог. – Мужиков не любить надо, а управлять ими, направляя, куда бабе надо, - и коротко хохотнула, сверкнув замаслившимися глазками и плотоядно распустив сделанные губы. – Слушай, если ты всерьёз, дай знать – я подберу.
Надежда Сергеевна даже отшатнулась от неожиданной бесстыдной просьбы. Ох, с каким бы удовольствием она вцепилась сейчас в облезлые лохмы стервятницы и рванула бы… нет, не рванула, а выдирала бы, наслаждаясь, по волоску, как синица, наблюдая, как из наглых глазёнок текут мутные слёзы. Пока собиралась сказать что-нибудь ядовитое, уничтожающее, Нинель позвали к мастеру.
- Подожди меня, -
