попросила та, уходя, на правах близкой сообщницы. – Потолкуем.
Надежда Сергеевна посидела с минуту, переваривая неиспользованную желчь, встала и пошла на выход. «Подожду! Как бы ни так! Манекен ходячий!»
И пошла по улице в поисках другой парикмахерской. Далеко идти не пришлось. Скоро упёрлась в стеклянную дверь, размалёванную головами красоток с причёсками, с которыми спать нельзя, толкнула звякнувшую дверь, заглянула внутрь – и тут очередь! «Вот и прекрасно!» - подумала облегчённо. – «Обойдусь и без причёски, кому она нужна?» Бабы – дуры, уродуют дурные головы, думают, что вся красота в них, что мужикам нужны головы, а им, кобелям, нужно другое. Оправдываются, что не для них, а для себя вздувают лохмы – врут, стервозы, не для себя, всё для мужиков. Было бы для кого, породистых-то не стало. Она поправила ладонями ещё довольно густые и не совсем испорченные волосы, всмотрелась в отражение на стеклянной двери и решила: «Хватит! Пусть растут привольно, по-девичьи. Разве что покраситься?» Но это она сможет сделать и дома. Совсем стало легко, как будто спала с души тяжеленная обуза, даже улыбнулась и подмигнула себе и пошла дальше, куда глаза глядят. Шла, радуясь, что не надо спешить и можно просто так поболтаться по улицам, разглядывая витрины и людей, особенно внимательно – мужчин, пытаясь представить себе кого-либо из них рядом с собой, а представив, тут же отводила глаза, давая понять, что ей никто не нужен. Шла, пока не наткнулась на ярко цветущую неоновую вывеску, вывешенную вертикально и лицом к прохожим, заманивая в бутик «Интим». Заманилась, подошла к прилавку, разглядывая всё то, что увидишь на себе только перед сном и после просыпа, что тоже больше предназначено не для женщин, а для мужчин, сквозь что легко разглядывать и ещё легче прощупать скрытые интимные части тела, легко содрать и отбросить в сторону. Взяла квази-трусики в руку, осторожно смяла в кулаке так, что их и не видно.
- Сколько такие?
- Полторы, - огорошила молодая продавщица, улыбаясь тётке-лохе.
- Ого! – невольно воскликнула Надежда Сергеевна. – За что?
- Ходовой товар, - пояснила менеджериха. – Из Франции. Даже мужчины покупают в подарок.
Покупательница фыркнула:
- Уж, конечно, не жёнам! - Взяла в руки некое подобие бюстгальтера, скроенного из двух полупрозрачных небольших тряпочек, отделанных мелким кружевом и соединённых узенькой тесьмой. – Неужели удержит? – засомневалась, приподняв обеими ладонями свои тяжёлые груди.
Молодка, скорчив ещё более презрительную гримасу, объяснила наставительно:
- А их берут не для того, чтобы удерживать, а чтобы привлечь внимание.
Надежде Сергеевне приманивать было некого, и пришлось отказаться от заманчиво-сомнительного интима. Да и вообще – она задержалась у длинного зеркала, показывающего счастливых покупательниц интима во весь рост, рассмотрела внимательно себя и спереди, и сзади, изящно и свободно изогнувшись тонкой талией, и осталась довольна увиденным, подумав, что ей пока искусственные приманки не нужны, можно обойтись и естественными. Улыбнулась, вышла и поплыла снова по тротуару, гордо выпрямившись, играя станом и бёдрами и ловя восхищённые взгляды мужчин, чувствуя себя под их взглядами в одних этих прозрачных тряпочках. «Ничего, пусть раздевают! А Козёл ещё пожалеет!»
А Козёл безмятежно дрых, не обременённый никакими заботами. Он принял твёрдое решение и твёрдо знал, что для большей твёрдости необходимо хорошенько покемарить, чтобы уже на свежую голову понять: быть или не быть. Так бы и прокемарил до обеда, если бы не разбудил громкий и настойчивый стук. Хотел было разрешить «Войдите!», но когда открыл глаза, понял, что разрешение не требуется – к нему, громко стуча каблуками по деревянному полу, приближалась нежданная Надежда. Подошла к столу решительная, энергичная, закованная в собственную непогрешимость, села на табурет, с насмешкой глядя на телёнка.
- Спишь? – спросила об очевидном, презрительно кривя вполне ещё девичьи полные и давно не целованные по-настоящему губы.
Иван Борисович со спутанной гривой завидных волос нехотя сел, хотел сладко потянуться, но не решился.
- Кто, я? Ни в одном глазу! Какой сон? – нагло соврал, отведя виноватый взгляд в сторону. – Всё думаю, - но не уточнил, о чём. А думал он перед сном, что надо бы подшаманить «Жигуля», но было лень и, оправдывая себя тем, что неудобно заниматься этим в день развода, завалился спать, успев принять твёрдое решение.
- И что надумал? – Надежда Сергеевна встала и отошла к окну, разглядывая и не видя осеннее разноцветье.
Иван Борисович почему-то стыдливо пробежал быстрым засветившимся взглядом по красивой, моложавой, изящно выгнутой спине, переходящей в тонкую девичью талию и широкий выпяченный зад, по плотным гладким икрам крепких ног, но не взволновался и не вдохновился на несдержанный поступок, а, хмыкнув, ответил чересчур резко и не так, как хотел:
- С чего бы я тебе сознался? Мы же тяжбущиеся, то есть, тяжущиеся, чёрт, ну, в общем, конфликтные стороны, и каждое моё слово может быть использовано во вред мне, так что лучше промолчу.
«Умник-разумник!» - разозлилась Надежда Сергеевна.
- Ну, так я тебе скажу, что надумала, - и с маху, как оплеухой: - Нам пора делить имущество.
Конфликтная сторона хоть и покраснела слегка, но и на этот раз не растерялась:
- А я уже придумал, - опять соврал, и экспромтом: - городская квартира – твоя, тебе досталась от отца, бери со всем хламом, - так с горечью обозвал стильную меблировку, совсем недавно сделанную по индивидуальному заказу Надежды Сергеевны, - банковские накопления в валюте и в рублях – пополам. – Никакой валюты у них не было и в помине, а почти все рубли ушли на благоустройство квартиры, но он не знал, взвалив с облегчением все финансовые операции на неё. – Мне тоже понадобится кое-что на съём жилья, да и до зарплаты надо как-то дотянуть. «Жигулёнка» я возьму себе, он почти заново собран моими руками, а у тебя развалится на первом же километре.
«Вот!» - обрадовалась другая конфликтная сторона. – «Вот на чём я тебя ущучу! Не уступлю, ни за что!»
- Машина – моя! – повысила голос, зло сверкая серебряными искрами больших серых глаз, несколько оголённых от утерянных ресниц. Она вспомнила, как они долго копили на машину, откладывая из скудных зарплат, краснея, брали из пенсий стариков, наконец, решившись, взяли кредит, и вот она, вожделенная «пятёрочка» в дачном дворе. Вспомнила, как оба учились на курсах, хвастаясь успехами, как шумно, хотя и бедно, отпраздновали получение корочек и, наконец, выехали впятером на красной «пятёрочке» на природу. Надежда Сергеевна вздохнула: было! – Забирай все накопления, а машина – моя, и баста!
- Но… - попытался он возразить.
- Никаких «но»! – почти закричала автолюбительница и хотела уже, не сдерживаясь, подкрепить свои притязания парой-тройкой неутешительных замечаний относительно хозяйственной несостоятельности претендента, но тут дверь комнаты приоткрылась, и внутрь, не заходя, заглянул сын. С любопытством оглядев взъерошенную пару, спросил недовольно:
- Чё раскричались-то? На весь дом?
- Да вот, - с досадой пояснил отец, - машину делим.
Сашка сразу же юркнул в комнату, остановился у дверей и чуть улыбнулся мгновенно осенившей разумной мысли.
- А чё её делить? Запишите на меня, и спорам конец! – и коротко пояснил свои притязания: - Мне тоже должно что-нибудь обломиться.
С минуту разглядывая сообразительного отрока веселеющими глазами, отец вдруг не к месту неудержимо расхохотался.
- Вот что значит незакрепощённый молодой ум, - еле произнёс, утирая выступившие слёзы. – Р-р-аз! – и выход готов! – повернулся к нахмурившейся и совсем не обрадованной матери. – Я – за!
- Мал ещё! – и к сыну: - У тебя и прав нет.
- Выучусь за зиму, - обнадёжил ушлый отпрыск. – А пока буду давать вам по доверенности. – Он был сведущ в автоюрисдикции. – Пока, мне надо… - и исчез, махом разрубив разводной гордиев узел.
А тяжбущиеся или тяжущиеся посидели молча, осмысливая материальную потерю, ради которой можно было всласть пошипеть друг на друга. На лице отца по-прежнему играла довольная улыбка, а её глаза продолжали искрить, медленно смиряясь с неудачей.
- Слушай, как это тебе удалось охмурить меня?
У охмурика ещё больше растянулись губы в улыбке.
- Мне почему-то помнится, что объектом был я, а не ты.
Она не стала возражать против немыслимой и обидной дерзости, мысленно вглядываясь в такое далёкое, полузабытое и такое безмятежное прошлое.
- Вы приходили в ночнушку всегда втроём: один худой и высокий, второй – коренастый, пресного обличья, оба – брюнетистые, а ты – русый крепыш-увалень, улыбчивый, с весёлыми голубыми глазами. – Она перевела взгляд оттуда сюда. – Теперь ты не тот, завял. А где те, что с ними?
Иван Борисович заложил руки за голову, откинулся к стенке, тоже погружаясь в счастливую молодость.
- Длинный, что в очках, стал заслуженным учителем, уехал в маленький городишко на Тамбовщине, родил четверых огольцов, бедствует и бодрится, выживая за счёт огорода. Коренастый окончил медицинский, помыкался здесь среди местных хапуг, не прижился, ушёл в армию, уехал на Дальний Восток и служит во флоте на одном из кораблей. – Иван Борисович замолчал, завидуя друзьям. – Дороги наши так широко разошлись, что и перезваниваемся редко - не о чем, – он тяжко вздохнул. – Мы ещё в школе решили не толпиться вместе с большинством в экономистах и юристах, не плодить торговцев с высшим гуманитарным образованием, а честно послужить отечеству и народу.
Надежда Сергеевна повернулась спиной к окну так, что не стало видно лица против света, неудобно умостилась на узком подоконнике.
- Не повезло пацанам, не то, что тебе. - Иван Борисович, словно подстёгнутый, рывком оторвался от стены, пересел на освободившийся стул у стола, упёрся в неё недобрым взглядом когда-то весёлых голубых глаз. – Тебя отец пристроил на тёплое местечко. – Она умела и любила ударить под дых, с удовольствием наблюдая за корчившейся жертвой, тем более, что этому приспособленцу крыть было нечем. – Ты меня тогда с первого взгляда зацепил, да так, что разума и воли лишилась, словно оглоушил да и взял тёпленькую, несмотря на возражения отца.
- Никто тебя не брал, - пытался отбояриться от незаслуженной зацепки наглый соблазнитель, - ты сама на мне повисла, да так, что и не оторвать.
- А хотелось? – живо и ехидно поинтересовалась прилипала. – Что ж не оторвался? Не светило свалить на Тамбовщину или на Дальний Восток? – Она тихо и злорадно рассмеялась, словно ведьма с тёмным лицом и тускло светящимися глазами. – Жила оказалась тонка? – и, оборвав смешок: - И чего я, дура, в тебя втюрилась?
Теперь ехидно и злорадно рассмеялся он.
- Тебя, с твоей «тонкой натурой», - чуть помолчал, обозначая кавычки, - свойственны экстравагантные поступки.
Надежда Сергеевна отошла от неудобного подоконника, уселась без разрешения на чужую кровать, плотно сжав колени.
- А ведь отец тебя сразу раскусил, предупреждал, что из тебя ничего толкового не выйдет. Как он ни старался, теляти так и не выросло в быка!
Взрослый телёнок растянул рот в довольной улыбке.
- Что ж делать, если мы оказались из разных пород, - помолчал и, не удержавшись, зло
