чувствовал, как с головой уходит под холодную воду, как судороги хватают его конечности. И Бальбус истошно кричал: «Мама! Мамочка!», зовя ее на помощь, но делал только хуже — вода проникала в его легкие, и он просыпался. Сперва ему казалось, что он все еще барахтается в колодце — настолько мокрой была его постель. С пониманием того, что это никакая не колодезная вода, а пот, Бальбус возвращался к опостылевшей реальности.
Желая отогнать кошмар, он взял на руки свою верную спутницу, которая никогда его не подводила, которая, как могла, ограждала его от поползновений боли и мрака. Гитара жалобно подала голос, словно спрашивая Бальбуса, что она может сделать для него на сей раз. Он прислонился к ней щекой и зашептал, опасаясь, что кто-нибудь может их подслушать. «Мы обязательно убежим с тобой. Во что бы то ни стало. Ну, или хотя бы попробуем. Тем более, что нам все равно нечего терять». И Бальбус взялся за новую песню, которая не была похожа ни на одну из его предыдущих, потому что в ней он воспевал не тоску, а надежду.
Он так увлекся, что не заметил, как вошел доктор Тестис, попросту не слыша его тяжелой поступи. Бальбус летел наперегонки с мелодией, то отрываясь от нее, то преследуя по пятам. Свобода стала казаться ему уже не несбыточной мечтой, а материей, которую можно пощупать и насладиться ее близостью. Неужели он сможет вырваться из Ее цепких, костлявых лап? Не тут-то было. Она настигла его с такой легкостью, что все его мысли обрели налет наивности и ничтожности. Глупый щенок, вот он кто.
Бальбус почувствовал, как теряет силы. Он прислонил гитару к стене, а сам опрокинулся на подушку. С трудом удерживаясь в сознании, он увидел доктора Тестиса, а возле него — знакомые до чертиков черные лохмотья. Она возжелала убрать ненужного свидетеля, некстати подвернувшегося в этот час. На шее Тестиса сомкнулись ее пальцы, но он, закованный в кандалы ужаса, не оказывал Ей никакого сопротивления. Бальбус потерял сознание. Последним, что он услышал, был хрип умирающего доктора Тестиса.
Он пришел в себя от того, что ему стало невообразимо душно. Открыв глаза, Бальбус увидел, что в палате бушует самый настоящий пожар. Языки пламени кружили повсюду, лаская обои, шторы, игриво скакали по нехитрой мебели. На том самом месте, где Смерть расправлялась с очередной жертвой, теперь клокотал эпицентр огня. Нельзя было понять, что послужило его причиной, где началось возгорание. Сильный жар не давал возможности ничего рассмотреть. Бальбусу мерещилось, что в пламени мечутся черные лохмотья, пытаясь вырваться из огненной западни. И еще ему послышалось, как Она визжит от бессильной злобы. Бальбус хотел удостовериться, что все в порядке с доктором Тестисом, но вновь некстати подоспел свежий обморок.
Очнулся он уже утром, когда в его палату нагрянул весь персонал клиники. Его тормошила за плечи пожилая медсестра, отличавшаяся своей бесцеремонностью. Ей поручили выпытать у Бальбуса все, что он видел или слышал этой ночью, и она с готовностью бросилась выполнять поручение. Но выяснить хоть что-нибудь полезное медсестре не посчастливилось. Бальбус нес пургу о каком-то пожаре.
Больной, осмотритесь вокруг. Разве похоже, чтобы здесь что-то горело? - нервно отреагировала женщина на услышанное.
Бальбус присмотрелся и действительно не обнаружил никаких последствий того, что здесь каких-то пару часов тому назад происходило. Спорить со строптивой медсестрой у него не было никакого желания, поэтому он лишь поинтересовался, с чем связан этот переполох.
Ишь, любопытный какой, - возмутилась она, но, подгоняемая жаждой к сплетням, сменила гнев на милость, - Так уж и быть, скажу. Доктор Тестис сбрендил аккурат в твоей палате. Никто толком не понимает, что послужило тому причиной, но я-то точно знаю. Меня не проведешь.
И не дожидаясь, когда Бальбус задаст ей вытекающий отсель вопрос, продолжила:
Все эта бесноватая, говорю тебе. Как только она у нас появилась, все пошло наперекосяк.
Кого вы имеете ввиду?
Кого-кого! Ох и вправду у тебя мозги набекрень. Сицилию, кого же еще.
Так, Бальбус впервые услышал имя той, которой будет суждено перевернуть всю его жизнь.
Спустя два дня его ждало еще одно известие. Бальбуса пришла навестить Уса. Она была одна, без дедушки, которого прихватила «дурацкая болячка». Так Уса обычно величала похмелье. Выглядела она чем-то донельзя расстроенной. Но, не смотря на это, первым делом расспросила Бальбуса о его самочувствии и угостила куском пирога с персиками. Дождавшись, когда ее внук с аппетитом уплетет угощение, она постаралась, как можно мягче, рассказать ему о случившейся днем ранее трагедии.
Еще до того, как Уса открыла рот, чтобы оповестить Бальбуса, он понял, что произошло. Его прабабка, за всю свою долгую – даже чересчур долгую – жизнь, так и не отведав ни единой сколь-нибудь не то чтобы тяжкой болезни, а даже примитивного насморка, погибла при настолько странных, насколько и банальных до смехотворства обстоятельствах. С утра приведя макияж в состояние полной боевой готовности, старуха собралась на расположенный через дорогу от ее дома рынок, дабы пополнить запасы продовольствия и облаять работников торговли за чрезмерно завышенные цены. Она шла с задранной к небу головой, демонстрируя окружению свое величие. У всех четырех подъездов прабабка Бальбуса неизменно останавливалась, перекидывалась взаимными упреками с другими старушками, которые годились ей в дочери, и желала им скорейшей отправки на тот свет. Утро складывалось наилучшим образом.
Когда-то очень давно, еще даже до того, как обезумевшие люди принялись рвать своего соседа зубами и когтями, возле рынка стояли припаркованными десятки машин, а мимо сей зоны торговли дребезжал трамвай. Жизнь била ключом, и отбоя в покупателях не было. Но затем в ста метрах от рынка, - который все называли «зеленым», ибо его окружали ели, а прилавки были окрашены в соответствующий цвет, - открылся современный супермаркет, в котором каждый огурец был до блеска надраен, а жарким летом воздух остужал кондиционер. Автомобили стали парковаться у железобетонного монстра, продукция которого соответствовала гостам, а трамвай прекратил движение по маршруту ввиду нерентабельности городского электротранспорта. Прилавки породнились с ржавчиной, покупателей сменили стайки дворняг, а на смену зелени прикатились ураганы пыли. Редкие клиенты были на вес золота, но даже ради них увешанные вычурными париками торгашки не изменяли своим кислым минам и врожденной привычке обвесить на пару грамм.
Дорога, разбитая и выглядящая словно после бомбежки, теперь не часто радовала подвески автомобилей своими ямами и ухабами. Ее можно было пересекать с закрытыми глазами, не боясь за свою жизнь. Влево и вправо открывался отличный обзор, и не заметить приближения залетного транспорта было нельзя. Но, так уж случилось, что некое помутнение нашло на прабабку Бальбуса. Она даже не удосужилась повернуть свою горделиво задранную голову, чтобы предостеречь угрозу, которая рычала, трещала и вовсю коптила. То же самое помутнение пробралось и в шлем мотоциклиста, агрегату которого самое время было почивать на свалке металлолома. Он мог объехать не желавшую признавать собственную уязвимость старуху, он мог притормозить. В конце концов, что ему стоило направить мотоцикл в давно уже не пестрившую зеленью ель, чьи лапы должны были бы смягчить удар. Но вместо того он, словно завороженный, на скорости, которой оказалось достаточно, дабы переломать миновавшие сроки годности кости старухи, сшиб женщину, чьи нарисованные углем брови даже не успели собраться в фигуру, символизирующую испуг. Прабабка Бальбуса умерла еще до приезда врачей, которых в ту же минуту вызвал горе-мотоциклист.
Похороны состоялись на следующий после трагедии день. На церемонии присутствовали только Уса и Моллиш. Ни один из тех, кто мог бы причислить себя к кругу знакомых старухи, не дожил до этого трагического дня.
***
Ни Сицилия, ни Бальбус, если бы их спросили, не смогли бы ответить, когда они поняли, что обрели друг друга. Но в одном оба были уверены точно: долго к пониманию этого они не шли. Иногда и секунда – это слишком много.
И никто бы не ответил на этот вопрос. Потому как никому нет дела до чужого счастья, вызывающего завистливые мысли и понукающего оглянуться на свою жизнь, сложенную как-то не так, но однозначно хуже.
Сицилия столько раз прошла мимо палаты Бальбуса, что в конце концов у того сработал эффект дежа-вю. Он развеял мифы о собственной немоте и пригласил мечущегося доктора войти и выяснить все, что ее интересует. Боясь солнечного света, который, как она переживала, сдаст ее с потрохами, Сицилия, тем не менее, отважилась и совершила шаг, о котором она, возможно, или будет жалеть остаток своих дней, или повернет их течение вспять. Но тогда, стоя перед дверью в палату Бальбуса, она, конечно, об этом не думала, попросту трясясь от страха и волнения.
Бальбус сидел на застеленной койке. Он выглядел значительно лучше с того раза, как Сицилия увидела его впервые. На нем были джинсы и слегка измятая рубашка в клетку, волосы Бальбус зачесал назад, оголив тем самым лоб с разделяющей его на два равноценных берега веной-рекой. Никуда не делась его бледность, но из мертвенной она стала ближе к молочной, что должно было говорить об улучшении его состояния. Со взгляда Бальбуса сошла пелена, оголив два уголька, внимательно следящих за не знающей куда себя деть Сицилией.
Наконец, она справилась о его самочувствии. Бальбус, улыбнувшись, ответил, что впервые за многие месяцы он здраво смотрит на окружающие его вещи. Он также добавил, что очень рад знакомству. Сицилия отметила про себя, сколь приятно слышать такие незамысловатые, но разливающиеся теплом по внутренностям, слова. Она позабыла, когда их слышала в последний раз, а правда заключалась в том, что девушке их не произносили вовсе. Бальбус же подумал, что впервые действительно искренне рад знакомству. Он с интересом рассматривал Сицилию. Он заметил, как по-детски она прикусывает нижнюю губу. Как жив ее взгляд, полный искр. С какой нежностью впускают воздух ее ноздри. Сицилия напоминала ему трепетную лань. Напоминала ровно до тех пор, пока она не сделала шаг к окну, под лучи забравшегося на самую верхотуру солнца. Шевелюра Сицилии тут же вспыхнула, один локон огненным каскадом спустился на лоб девушки, и Бальбус вспомнил о том самом пожаре, не так давно бушевавшем в его палате
«Что с ним?», - подумала Сицилия, поправляя непослушный локон. От ее глаз не укрылось минимальное изменение в поведении Бальбуса. От слегка игривого настроения, присущего скорее мальчишке, только-только сбежавшему с ненавистного урока, не осталось и следа. Юноша враз посерьезнел.
- Со мной все хорошо. Просто я все-таки встретил тебя, - ответил Бальбус, и Сицилия поняла, что он имеет виду, потому что совершенно тоже самое почувствовала той ночью. И еще она поняла, что им не обязательно говорить вслух, чтобы понимать друг друга. Между ними ровно за одну секунду сокрушились все возможные барьер, сделав их самыми близкими людьми на всем свете.
***
«Ты же знаешь, что
