ПЕХОТА

 Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)

                         ПЕХОТА

                          (роман)

      Часть первая: Пилюли от испуга

Покрытая сыпью снарядных воронок, изрезанная траншейными шрамами, третий год она, непаханая и незасеваемая, страдала голодоморным бесплодием, питая уймы и уймы враждебных человечеству сорняков. Ее рвал на куски, контузил взрывами, жег пламенем тяжкий недуг, именуемый немудрено и по-женски нежно, однако ж по сути... Адский УЖАС(!!!), эпидемия БОЛИ(!!!) душевной и плотской, разнузданная МИЛЛИОНОУБИЙСТВЕННОСТЬ(!!!).. Война!.. Вторая Мировая!.. Роты, батальоны, полки, дивизии.., взращенные на космически глобальном теле, металлами, выплавленными из его руд; взрывчатками, синтезированными из ее солевых отложений, упорно калечили земные покровы, буйно устилая их смердящими трупами. Люди ожесточенно перекраивали гектары, квадратные километры, сотни, тысячи, миллионы этих самых километров, пытаясь беспощадно и кровопролитно уберечь свое и оттяпать соседское. Европа пылала!
В ту средне-июльскую ночь у полуразрушенной псковской деревушки было тихо, словно все живое погибло, словно наконец-то нежданно-негаданно наступил неминуемый мир, но без победителей... Лишь комарье нудно гудело над росистыми травами, выискивая кровушку человеческую. Нет, не ту, пролитую, остывшую и запекшуюся, для мухоты навозной аппетитную, а живую, парную -- напрямки из проточных капиляров.
Они, кровопийцы перепончатокрылые, рыскавшие в поисках добычи по траншее-времянке (ни бревенчатых стен и перекрытий, ни блиндажей и пулеметных гнезд), и разбудили молодехонького солдатика, обернутого в затертую до плешивости шинелишку. Илья, приглушив ладонью внезапно одолевший чих, неспешно выполз из шалашика, сооруженного на дне пехотного убежища из пары ветхих плащ-палаток.
-- Че не спишь в таку гань, -- гнусаво донеслось вослед, -- Какова ъешева шагашишься? -- казалось, что у произносившего сие ленив язык и наглухо законопачены ноздри.
-- Да так я.., -- вешая толстодисковый автомат ППШ на вбитый в стену кол, пробубнил парень, -- Вроде выспался.
-- На фгонтах ъишнева спанья не быват, -- последовало наставление, -- Кто маъо дгыхнет, тот быстго устает. А вдгук отступать, а ты обессиъишь, от своих отстанешь да и в пъен угодишь... Кумекай.
Илье, по обличью вылитому мальчишке-цыганенку (нос горбинкой, глаз карий, чуб уголен да кучеряв), вдруг захотелось выпрыгнуть на бруствер -- под лучи восходящего Солнца. Когда оно еще поднимется и обогреет подостывшую с вечера траншею?.. Поежившись от промозглости, боец нахлобучил увлажненную росою каску и опасливо выглянул в сторону вражеских позиций. Подумалось: «Ага, попробуй-ка вылезти... Сразу же снайпер обогреет(!)»
Из плащ-палаточного убежища на четвереньках резво вынырнул напарник, с коим, дабы не озябнуть, спали бок о бок. Он -- рыжий-прерыжий усач с будто выгоревшими на Солнце бледно-серыми зрачками, на вид полувекового возраста, в неряшливо напяленной на тюбетеечный манер пилотке, сползшем на пах затертом ремне, грязнющих кирзовых сапогах, с визитной карточкой на казанках правой руки в виде толсто-корявой татуировки «КОЛЯ» -- подхватив подвернувшуюся под руку лопатку-саперку, засеменил на полусогнутых в траншейный закуток. Упав на колени, деловито приступил к землекопству. Вернее, исходя из мутно-алости грунта, к глинокопству... Оборудовав простейший нужник на одну персону, тараканоподобный рыжеус примостился над ним на корточки и занялся сооружением толстенной махорочной самокрутки.
-- Съышь сюды, Иъюха, -- пыхнув сизым дымом, загундосил простецки прозываемый однополчанами Колюней, -- Иъюха, съышь? Сходиъ бы до ветгу по-тяжеъому. А?.. Вчегась стагшина-то пгедупгедиъ по секгету: моъ, с утга в газведку боем(!)
-- Ага, -- с трудом уловив смысл сказанного, буркнул Илья. Колюня же, добросовестно и надолго обосновавшись над окопным нужником, продолжал увлеченно ораторствовать... Илье подумалось: «И отчего самые болтливые из гундосых да картавых?»
-- Те -- осемнадцать, мне -- согок шесть!., -- Колюня приосанился с задиранием головенки и выпячиванием узкогрудости, -- Я уже тгетью кампанию отвоевываю! Похъеще комиссагов с командигами кой в чем шагю. Они, быват, еще и ни сном, ни духом, а я уж чую да кумекаю!.. О как!.. Вот гегманец почему на гану съабый? А? Ответь...
-- Не знаю, -- брезгливо всматриваясь в висящего на многожилке колючей проволоки мертвяка в серо-зеленом офицерском мундире германского вермахта, признается Ильюха.
-- А я знаю! -- важничает Колюня, -- Потому как пузо у нево завсегда жгатвою набитое. Закогмъенный. Пуъя ему, значица, как потгоха пгодыгявит, из них говно во все щеъи да во все стогоны и пгет... Вот и сгазу от кишков своих набитых загниват и сгазу же помигат.
-- «Помигат, помигат», -- с чуть заметной усмешкой передразнивает наставника Ильюха.
-- А ты не смейся как дугак, -- продолжает Колюня, -- Я как вчегась узнаъ пго газведку боем, апосъя ужина соъи поеъ и воды чуть не ведго выдузиъ.
-- Соли, воды и... полбадьи водки, -- кривясь лицом от доносящегося с ничейной полосы трупного дурновония, подковыривает молодой.
-- Дугак, -- беззлобно огрызается нужду справляющий, -- У меня кишочки и пгосо-о-оъенные, и водицею с водочкою пгопоъосканные... Чисте-е-ехонькие!.. Хоть щас хоть коъбасу в них задеъывай.
-- А зачем тогда, коли чистехонькие, серешь? -- следует вполне резонный вопрос.
-- А как же? А вдгук чево там остаъося? На всякий съучай! Чево тут хитгого-то?!.. Ну ты й... Зеъено-моъодо... Дундук ты, Иъька! -- следует также не лишенный резона затяжной кочковатый ответ.
Рыжеусый, войдя в раж, несет про свое -- сокровенное и, как ему кажется, истинное -- не допускающее и капли сомнения. Перескакивает с пятого на десятое, сглатывая гласные и согласные, а то и цельные слова. Илья слушает вполуха, потому как выучил все чуть ли не наизусть... О том, как в Первую Мировую «гегманец» изувечил Колюню то ли хлором, то ли каким-то загадочным хлорпикрином, после чего в носу у того что-то лопнуло, вызвав пожизненную и неизлечимую гундосость. О том, что после газового отравления его глаза на ветру слезятся. На особку, если в атаку на встречный северный. Тогда он, мол, как натуральный слепой кутенок: ни зги не видать, не говоря уж о прицеливании... Не единожды звучит «гвоздь программы» -- умозаключение о том, что лучше позавтракать после предстоящей разведки боем, чем до нее: дескать, вычищенные потроха рану не загрязняют... На сути же разведки боем рыжеусый останавливается с оглядкой и переходом на пронзительный шепот: «Какая сука ее пгидумаъа (?!!).. Скоко(!) гебятишек губят, свогочи(!).. Токо гади пегегисовывания на бумажку ихних пуъеметов... А он, немец-то, газве дугак?.. Постгеъяъ, постгеъяъ из одного сагая и тут же в дгугой пегебгаъса... А цена той бумажке бгосовая -- никудышная -- жопоподтигочная(!).. И-э-э-эх-х(!).. Госсия-матушка -- дугдом коммунячий(!) Эдак и нагод может подчистую(!) закончитьса, едгена вошь...»
Колюня умолкает, Илья же, пошмыгав ноздрями, унюхивает, что кишечник напарника дочищен. Аккуратно зарыв ямку и притоптав глину, рыжеусый, усевшись на трухлявый чурбачок, вынимает из вещмешка алюминиевую бобообразную фляжку со спиртом, выменянным намедни у медсестры санроты на снятые с мертвячки-эсэсовки золотые побрякушки и тончайшей юфтевой кожи фасонистые сапожки. Пара глотков дезинфецирующего пищеварение, и Колюня, откинувшись спиной на стену траншейную, самодовольно прищуривается, мечтательно лыбится и гнусаво напевает нечто веселехонькое...
Бок о бок они уже с пару недель. Прознав, что необстрелянный «цыганенок» из пополнения не курит и спиртного на дух не переносит, Колюня моментально воспылал к нему необоримой симпатией. Более того, мертвой хваткой вцепившись в рукав еще не провонявшей пороховой гарью и тленом гимнастерки, он буквально отбуксировал приглянувшегося в свой траншейный закуток, где и без словесных заковыристостей предложил соседствовать: на сынка, мол, моего ненаглядного ты (ну капелька в капельку!) похож -- вылитый Ванятка!..  -- И как у этакого рыжего да конопатого чернявый сынишка вылепился? Головешкой че ли делал? -- съязвил полнотелый старшина, мимоходом подслушавший агитационную душещипательность.
-- Как, как.., -- Колюня, мгновение-другое потужившись в поисках объяснения, вдруг задорно выпалил: -- Как, как... Жопой квак да об косяк!
-- А-а-а.., -- с напускным понимание протянул скрывшийся за траншейным поворотом старшина.
-- Бэ-э-э.., -- продолжил Колюня, -- Куда не пгосят, не встгевай! Тож мне умник-газумник выискаъса!.. Ты кода новые погтянки пгивезешь?!! А?!..
-- Завтра, -- донеслось еле слышно.
-- Завтга да завтга, завтга да завтга, завтга да!., -- дурашливо талдычил рыжеусый, -- Завтга может быть и поздно!.. Обжога, тоъстопуз, -- последнее было произнесено шепотом и с адресованным новичку лукавым взглядом -- дескать, не для стороннего слуха сказано, а исключительно для тебя по секрету.
С того дня и пошло-поехало: ильюхины табачное и водочное довольствия, согласно обоюдному уговору, оседали в вещмешке Колюни, сахарный же паек последнего уходил на подслащение фронтовых будней первого.
Солнце все выше и выше. Его живительные потоки растапливают промозглость. Бойцы, вытягиваясь в полный рост, купают в них плечи, загорбки. Согревает и понимание того, что через пятерку-шестерку часов светилу откроются днища траншейные... Голубеют безоблачные небеса, предвещая зной потогонный. Это потом (ближе к полудню) разморенные и мучаемые жаждой живые будут мечтать о закате, ночной прохладе, остужающей травы росе. Живые... будут... мечтать... Беззаботным же мертвым погода без разницы... Им не жарко, не холодно, не грустно, не весело... Абсолютный покой -- эталон безразличия... Их не волнуют прыщи и царапины, зубная боль, голод и усталость, ветхость обмундирования, письма от близких... Да и он -- страх перед смертью -- не терзает их души!.. Они упокоены...
-- Вот кака ж пагшивая скотина этот самый чеъовек!!! -- во всю глотку в расчете на всеуслышанье ораторствует Колюня, -- Хоъодно ему -- пъохо, жагко -- погано, дожжь -- гадось, снег -- пакось!!.. Баба не дает -- сука, подставит -- бъядина, детишек нету -- гогюшко, нагожаютца -- хген, моъ, пгокогмишь!!.. Воевать стгашно да не хочеца, а война кончица -- пахать да сеять не охота!!..
-- Ты, ботало говенное!! -- в интонациях напускного гнева звонкоголосо доносится с левого фланга, -- Дай покемарить!!.. Да это что за натуральную антисоветскую пропаганду развел?!! Ни пахать, ни воевать ему не хочется!! Смершевец с пистолетом по тебе плачет!! И патрон для твоих протухших мозгов уже в патроннике!! Предатель Родины и Отечества!!..
-- А мне как газ!.. А мне как газ воевать и хочеца!! -- не сразу отыскав потерянный дар речи, оправдывается опешивший до побледнения веснушек Колюня, -- Да я!.. Да я в тгех кам-мпаниях!!.. Да у меня даж кгест геог-гиевский!! Сегебго-о-о!! Да я завсегда готов за Годину!!! На смегть за Годину, не ш-щадя живота своево!!
-- Крест у него царевый!! -- слышится уже с правого фланга, -- Белогвардеец!! Контра!!.. По законам военного времени его!! Без суда и следствия!! К стенке жопой, пулю в лоб!!!
-- Лучша наоборо-о-от! -- предлагает кто-то сиплоголосый.
-- Ка-а-ак?! -- подвывает какой-то из молодехоньких.
-- К сте-енке лбом, а пулю в жо-о-оп-пу!! -- сипатый восторженно